Самуил Лурье - Муравейник (Фельетоны в прежнем смысле слова)
Обзор книги Самуил Лурье - Муравейник (Фельетоны в прежнем смысле слова)
Лурье Самуил
Муравейник (Фельетоны в прежнем смысле слова)
Самуил ЛУРЬЕ
Муравейник
Фельетоны в прежнем смысле слова
СОДЕРЖАНИЕ
ОЧЕНЬ СТРАННОЕ МЕСТО
ПРОВИНЦИАЛЬНЫЙ КРУГОЗОР
ДОРОГА К ХАМУ
ПРОТОКОЛЫ СИАМСКИХ БЛИЗНЕЦОВ
ОГНИ БОЛЬШОГО ДОМА
ГОРОД В ОТСУТСТВИЕ АНГЕЛА
РИМСКИЙ ПАПА И АБСУРД
ОДИССЕЙ В АРХИПЕЛАГЕ
БЕЗ СУЩЕСТВЕННЫХ ОСАДКОВ
ХОР НИЩИХ
РАЗГАДКА ШАРАДЫ
ИЗ ЖИЗНИ СЛОВ
ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА КАК СОСТОЯНИЕ УМА
ТЕМА ЛИШНЕГО ЧЕЛОВЕКА
МЕЛАНХОЛИК В СТОЛИЧНОЙ СУЕТЕ
ПО КРУГУ, ПО КРУГУ
ЧАЙНИК С ЦВЕТОЧКАМИ
КОВЧЕГ ПЛЫВЕТ
ПАРТИЯ ТРОМБОНА
О ПОДЗЕМНОЙ ПОГОДЕ
ПОДВИГ ПОДКОЛЕСИНА
В СТИЛЕ COUNTRY
ИДИЛЛИЯ КАПУСТНИЦ
МИФОЛОГИЯ РАЗБИТОГО ЯЙЦА
ПОШЛОСТЬ КАК СУДЬБА
ЧТО-ТО О ВАВИЛОНЕ
РОГ СОБЫТИЙ
В СТИЛЕ ДИАМАТА
ИЛИ ПРИСТИПОМА?
ОРЕЛ ДА ЩУКА
БЕСПОРЯДОЧНОЕ ЧТЕНИЕ
Письмо I
Письмо II
Письмо III
Письмо IV
Письмо V
Письмо VI
Письмо VII
Письмо VIII
Письмо IX
Письмо X
Письмо XI
Письмо XII
Письмо XIII
Письмо XIV
Письмо XV
Письмо XVI
Письмо XVII
Письмо XVIII
Письмо XIX
Письмо XX
Письмо XXI
Письмо XXII
Письмо XXIII
Письмо XXIV
Письмо XXV
Письмо XXVI
Письмо XXVII
Письмо XXVIII
Письмо XXIX
Письмо XXX
Письмо XXXI
Письмо XXXII
Письмо XXXIII
Письмо XXXIV
Письмо XXXV
Письмо XXXVI
Письмо XXXVII
Письмо XXXVIII
Письмо XXXIX
Письмо XL
Письмо XLI
Письмо XLII
Письмо XLIII
Письмо XLIV
Письмо XLV
Письмо XLVI
Письмо XLVII
Письмо XLVIII
Письмо XLIX
Письмо L
Письмо LI
ИМЕНИНЫ ПРИВИДЕНИЙ
Страна им. Ф. М. Достоевского
Воспоминание о Диккенсе
Погасшая звезда
Пустыня славы
Громкоговоритель
Тютчев: ночь, день, ночь
Звезда пленительного счастья, или Теоремы Чаадаева
Друг человечества печально замечает
Играть Блока
Откровение Константина
Под знаком Тельца
Главный свидетель
Памятник призраку
Парадокс Чернышевского
Осенний романс
Имена Музы
Миндальное Дерево Железный Колпак
Стиль как овеществленное время
Прописка Годивы
Частности
Причина смерти
Железный колпак
Шесть слов
Клоун, философ, закрытое сердце
Похвала меланхолии
Цена победы
Перед заходом солнца
Фольклор
Философия слога
В пустыне, на берегу Тьмы
НЕТЛЕННЫЙ МУРАВЕЙНИК
"Фельетонъ - статьи легкаго содержанiя,
помещаемыя въ газетахъ".
Справочный общедоступный энциклопедический
словарь под редакцией А. Н. Чудинова.
СПб., 1901
ОЧЕНЬ СТРАННОЕ МЕСТО
Из лекции, читанной в ленинградском
Доме журналистов 13 апреля 1988 года
... Как раз в этой местности, где мы с вами находимся, совсем еще недавно обитали исключительно литорины, брюхоногие моллюски. Их было страшно много, и море, в котором они обитали, называлось Литориновое. Как ни странно, это было тогда, когда в Египте уже существовало Среднее Царство, пирамиды уже стояли, их заносило песком; в Вавилоне уже создавалась бюрократическая письменность, и головы слетали с плеч, словно капустные кочаны... А тут, у нас, било в берега пустынное море. Потом оно отступило, дно поднялось на два-три метра, образовалась какая-то суша, и первый раз на нее глянуло солнце.
Нева ведь не река - протока; не разливается, и у нее нет высокого берега.
Действие романа Голдинга "Наследники" может быть приурочено именно к нашей местности, потому что именно здесь жили уже в историческую эпоху доисторические люди, питавшиеся ракушками-литоринами...
Этот город имеет нулевую точку отсчета - мы можем точно назвать время, когда его не было, не было ничего, просто была вода, потом она отступила, и появилась суша, жалкий клочок, из-за которого в течение ряда столетий велись войны, совершенно как в "Гамлете" Шекспира. Это был, наверное, единственный такой уголок Европы (подобное было в Америке, и Вильям Пейн, основатель Пенсильвании, как раз в одно время с Петром высадился на пустынный берег и тоже затеял строительство, но за его спиной не стояло мощное государство, как за Петром Великим). И это странное пространство попало в руки к человеку, который обращался с ним, как мальчик, перед которым стол и кубики, - строй, что хочешь. Дикое, не имевшее постоянного населения пространство досталось во власть и в собственность человеку, одержимому идеей просвещения - и всемогущества человеческого ума: тоже странное обстоятельство.
А затем этот город сделался столицей - странной столицей, не похожей на свою страну: другая архитектура, другой способ жить, другое самочувствие, и даже произношение отдельных слов.
Этот город стал неким чудовищным фурункулом, стянувшим к себе всю бюрократию страны, всю силу власти, но одновременно чуть ли не всю литературу и науку. И затем в нем произошли катаклизмы, известные под названием "Трех революций", а затем он стал бывшей столицей, репрессированной, опальной, ненавидимой; и затем его постигло чудовищное бедствие в годы войны, тоже небывалое в истории.
Если бы рассказывали о человеке, который выиграл в лотерею миллион, а потом женился на принцессе, а потом попал в руки разбойников и бежал от них, а потом потерпел кораблекрушение, но выплыл на берег, - если бы такие невероятные происшествия случились с человеком, а не с городом, то мы бы говорили: ему на роду написано совершить что-нибудь великое, необычайное.
В XVIII-XIX веках население Петербурга на три четверти состояло из всяких пришлых людей, которые летом уходили на сезонные работы, а осенью возвращались - в прислугу, в извозчики, официантами в трактиры, строительными рабочими. Здесь всегда было больше мужчин, чем женщин, - в соотношении примерно 3 к 1. И здесь всегда заключалось наименьшее количество браков. Как написано в старинной книге:
"Вообще трудно найти другой город, где так мало бы замечалось среди жителей матримониальных устремлений, как в Петербурге".
Мы не знаем почти ни одного крупного русского писателя (до Блока), который бы здесь родился. Сюда приезжали, получив образование в других местностях, - люди приезжали сюда и становились петербуржцами. Даже самые петербургские люди - герои романов Достоевского, - даже они откуда-нибудь приехали, чтобы поступить в университет или на службу. Люди приезжали сюда, а потом здесь умирали. И так было на протяжении всего XIX века, причем тогда уже делались попытки объяснить характер петербургского человека вот этим что он чужой: он приехал и уедет, он здесь не живет, этот город не для него. И, в частности, про ипохондрию, черту типически петербургскую, говорилось так:
"В Петербурге, где бльшая часть населения составлена из людей, проводивших первые лета юности или за границей, или внутри России, ипохондрия - почти обыкновенная болезнь. Воспоминания о родине, сердечные утраты, обманутые надежды, так долго услаждавшие нас, разочарования в наслаждениях удовольствиями жизни превращают в ипохондриков людей, даже не показывавших признаков болезни, которая при геморроидальных припадках еще более усиливается".
С двадцатых годов XX века город подвергся такому настойчивому, непрекращающемуся террору, что, по-видимому, очень немного осталось таких семейств, члены которых могут числить себя ленинградцами или петербуржцами в четвертом или пятом поколении.
Отсюда и ужасный вид наших старинных кладбищ. Они именно потому так разорены и поруганы, что над ними не простирается охраняющая воля родственников. Наследников нет.
... Но если население сменялось, если сам город, вообще-то говоря, не был рассчитан на население, то что же все-таки связывает нас с восемью или девятью поколениями тех, кто жил и умер в этом городе, удобрил его своими костями, наполнил его своим дыханием и делами своих рук?
По всей видимости, это архитектура, литература и петербургские адреса.
Нет ни у кого из нас, наверное, более высокого и прекрасного момента в жизни, чем когда удается постоять одному на Неве, - скажем, на Дворцовом мосту, - и отовсюду вас охватывает бесконечно стройное, исключительно хорошо темперированное пространство. Эту минуту, или похожую на нее, описывал Достоевский. Эта минута - очень странная. Вы действительно чувствуете, что жизнь как бы имеет смысл. Река и эта дивная, разнообразная архитектура состоят между собой - и с вами - в каких-то особенных отношениях. Наверное, их можно описать пропорцией: ширина Невы - высота дворцов - человеческий рост. В этом летучем соотношении (здесь еще, как вы знаете, очень активно участвует свет) вас охватывает удивительное, прекрасное чувство, которое является мечтой, ну, какого-нибудь Шеллинга, что ли. Вы находитесь внутри художественного произведения. Это ситуация, которая заслуживает философского осмысления. Вы находитесь как бы внутри картины, или, может быть, на огромной сцене пустого театра, где с необыкновенным искусством выписан задник. Получается так, что все это устроено для зрителя, - жить в этом нельзя, на это можно только смотреть. Это огромная декорация, в которой вы рабочий сцены. А если это картина - то вы стаффаж. Город не для вас, в нем невозможно жить, им можно любоваться. Зимний дворец, Биржа, Дворцовая площадь, Сенатская - ни одно из этих зданий не имеет в виду какого-то удобства для заказчика, вообще не предполагает никакой жизни. Многие говорят, что никогда наш город не был так красив, как в разруху двадцатых годов или как сразу после блокады. Чем безлюднее, тем лучше. Он вообще не рассчитан на эти массы населения. Когда идешь по нему белой ночью часа в четыре, это очень заметно.
