В. Гитин - Эта покорная тварь – женщина
Елизавета Киевна положила руку ему на голову, закрыла глаза.
Он говорил, что каждую ночь находит на него ужас смерти. Он должен чувствовать около себя близко, рядом живого человека, который бы жалел его, согревал, отдавал бы ему себя. Это наказание, муки… «Да, да, знаю… Но я весь окоченел Сердце остановилось. Согрейте меня. Мне так мало нужно. Сжальтесь, я погибаю. Не оставляйте меня одного. Милая, милая девушка…»
Елизавета Киевна молчала, испуганная и взволнованная. Бессонов целовал ее ладони все более долгими поцелуями. Стал целовать большие и сильные се нот. Она крепче зажмурилась, показалось, что остановилось сердце, — так было стыдно.
И вдруг ее всю обвеял огонек. Бессонов стал казаться милым и несчастным… Она приподняла его голову и крепко, жадно поцеловала в губы. После этого уже без стыда поспешно разделась и легла в постель».
АЛЕКСЕЙ ТОЛСТОЙ. Хождение по мукам (Сестры)
---------------------------------------------------------------------------------------------------
Этими несколькими штрихами писатель с изумляющей точностью передал характер независимой околобогемной девицы.
Эти женщины настойчиво стремятся к оригинальности и независимости суждений, поступков, образа жизни, им претит рутина, они презирают простые жизненные радости, считая их уделом серых и примитивных людей, и в то же время запросто заглатывают вместе с крючком наживку в виде того, что принято иронически называть «большим и чистым».
Через натуру не перешагнешь.
Независимых женщин гораздо меньше, чем тех, которые стремятся к независимости (хотя бы на умозрительном уровне), но в этом своем стремлении они напоминают солдат, которые требуют уравнять их в правах с офицерами. Они хотят носить офицерскую форму со всеми ее аксессуарами, хотят, чтобы перед ними вытягивались, отдавая честь, хотят получать офицерское жалованье, хотят прочих привилегий, почему-то забывая при этом о другой стороне медали — об офицерских обязанностях, которые должны находиться в прямой пропорции с их правами.
Об этом большинство жаждущих независимости либо не знает, либо старается не вспоминать.
КСТАТИ:
«Вот каким должен быть мужчина для женщины: очень нежным, но все же руководителем».
БЕНДЖАМИН ДИЗРАЭЛИНо продолжает расти число женских движений, объединений, клубов, члены которых рассуждают, настаивают, требуют немедленного упразднения «мужского права» и доминирования в цветовой гамме жизни мертвящего синего цвета своих чулок…
АРГУМЕНТЫ:
«Женщина хочет быть самостоятельной: и для этого она начинает просвещать мужчин относительно «женщины в себе» — это принадлежит к самым скверным успехам общего обезображения Европы. Ибо чего только не выведут на свет эти неловкие попытки женской учености и самообнажения! Женщина имеет столько причин к стыду; в женщине так много педантичного, поверхностного, учительского, мелочно претенциозного, мелочно распущенного и нескромного — посмотрите только на ее обращение с детьми! — что в сущности до сих пор лучше всего сдерживалось и обуздывалось страхом перед мужчиной. Горе, если только «вечно-скучное в женщине» — а она богата им! — осмелится выйти наружу! Когда она принципиально и основательно начнет забывать свое благоразумие и искусство, умение быть грациозной, игривой, прогонять заботы, облегчать и легко относиться ко всему, если она разучится применяться к приятным вожделениям!
И теперь уже раздаются женские голоса, которые — клянусь святым Аристофаном! — внушают ужас; с медицинской ясностью раздается угроза относительно того, чего женщина хочет от мужчины. Разве это не проявление самого дурного вкуса, когда женщина таким образом стремится сделаться ученой? До сих пор просвещать было делом и даром мужчины, и таким образом, все оставалось «между своими»; теперь же при всем том, что пишут женщины о «женщине», мы имеем право усомниться, хочет ли и может ли хотеть женщина разъяснения относительно себя? Если только женщина не ищет в этом для себя нового наряда, — а я думаю, что наряжаться составляет принадлежность вечно женственного? — то значит она хочет внушить к себе страх — она, может быть, ищет «господства». Но она не хочет истины; какое дело женщине до истины, ничто с самого начала не было столь чуждо, противно и враждебно женщине, как истина. Ее величайшее искусство есть ложь, ее главная забота — призрак и красота.
Сознаемся мы, мужчины: мы почитаем и любим именно это искусство и этот инстинкт у женщин: мы, которым трудно живется, мы охотно для нашего облегчения присоединяемся к существам, под взорами, руками и милыми причудами которых наша серьезность, наша тяжеловесность и глубина мысли начинают казаться нам пустяками. Наконец, я ставлю вопрос: разве когда-нибудь женщина признавала в другой женщине глубину ума или сердце, полное справедливости? И разве неправда, что в общем до сих пор с наибольшим презрением «к женщине» относилась женщина же, а вовсе не мы? Мы, мужчины, желаем, чтобы женщина не продолжала компрометировать себя объяснениями на свой счет. Как это было делом мужской заботливости и оберегания женщины, когда церковь постановила: mulier taceat in ecclesia! (женщина пусть молчит в церкви!), — так это имело в виду пользу женщины, когда Наполеон дал понять чересчур красноречивой г-же де Сталь, что mulier taceat in politicus! (женщина да молчит в политике!) — и мне кажется, что тот может считаться настоящим другом женщины, который в наше время закричит ей: mulier taceat de mulier! (женщина пусть молчит о женщинах!)
Глупость на кухне: женщина кухаркой; страшное отсутствие мысли, с которым производится питание семьи и главы дома! Женщина не понимает значения пищи и хочет быть кухаркой! Если бы женщина была мыслящим существом, то она, будучи кухаркой в продолжение тысячелетий, должна бы была открыть величайшие физиологические факты, а также должна была бы овладеть врачебным искусством! Благодаря дурным кухаркам, благодаря совершенному отсутствию разума, в кухне задерживалось дольше всего развитие человечества и ему наносился самый большой ущерб, да и в настоящее время дело обстоит не лучше.
Ошибаться в основной проблеме о «мужчине и женщине», отрицать самый глубокий антагонизм и необходимость вечно враждебного напряжения, мечтать, может быть, о равенстве прав и обязанностей — это типичный признак плоскости ума, и мыслитель, который в этом опасном вопросе оказался плоским — плоским в инстинкте! — может считаться подозрительным вообще, более того — разгаданным и распознанным: по всей вероятности, он окажется и для всех основных вопросов жизни, а также и будущей жизни «коротким» и неспособным достигнуть никакой глубины.
Наоборот, человек, отличающийся глубиной в уме и в стремлениях, а также той глубиной благожелательности, которая способна на строгость и суровость и часто бывает смешиваема с ними — может думать о женщине только по-восточному. Он должен представлять себе женщину как предмет обладания, как собственность, которую следует запирать, как нечто предназначенное для служения и совершенствующееся в этой области, — он должен в этом отношении положиться на громадный разум Азии, как это некогда делали греки, эти лучшие наследники и ученики Азии, которые, как нам известно, от Гомера до времен Перикла, вместе с возрастающей культурой и расширением власти, шаг за шагом делались строже к женщине, так сказать, делались восточнее. Насколько это было необходимо, насколько логично, насколько даже по-человечески желательно — об этом пусть каждый рассудит про себя.
Слабый пол никогда не пользовался таким почтением со стороны мужчин, как в наш век — это есть принадлежность и основа демократического направления, точно так же, как и непочтительность к старости: — что же удивительного, что сейчас же начинают злоупотреблять этим почтением? Хочется большего, начинают требовать, находят, наконец, эту дань уважения почти оскорбительной, начинается состязание за права и находят предпочтительной борьбу: одним словом, женщина теряет стыд. Прибавим тотчас же, что она теряет и вкус.
Она отучается бояться мужчины, а женщина, которая «отучается бояться», теряет свои самые женственные инстинкты.
То, что внушает к женщине уважение, а часто и страх, это ее натура, которая «натуральнее» мужской, ее истинно-хищническая, лукавая грация, ее тигровые ногти под перчаткой, ее наивность в эгоизме, ее неподдающаяся воспитанию дикость, непостижимое, необъятное, неуловимое ее вожделений и добродетелей. Что, несмотря на страх, внушает сострадание к этой опасной и красивой кошке — «женщине», это то, что она более страдает, легче уязвима', более нуждается в любви и более осуждена на разочарование, чем какое бы то ни было другое животное.
