Поль Кюглер - Алхимия дискурса. Образ, звук и психическое
Второй аспект проблемы связан с лингвистической относительностью. Уорф показал, что бессознательные значения (криптотипы), содержащиеся в нашем языке, радикально организуют и смещают тот мир, который мы «видим». Через обретение языка ребенок вводится в архетипическую матрицу смысловых отношений. Невозможно переоценить важность этого «лингвистического введения в коллективное бессознательное». Ибо, приобретая лингвистическую компетентность, младенец («infant» – от лат. «infari» – не умеющий говорить) должен научиться разговаривать с миром «через» систему архетипически связанных сигнификаторов: посредством языка. [23] Значение лингвистической матрицы заключается в том, что она представляет собой «систему бессознательных смысловых отношений, предшествующих появлению любого индивидуального «эго»». [24] Ребенок должен принять коллективно признанные значения, расположенные в лингвистической матрице; при этом он сам становится значимой единицей в рамках психологической матрицы общественных смысловых отношений. В качестве таковой его личность демонстрирует психологически ту же самую полисемантическую структуру (множество смысловых комплексов), которую его «родной язык» демонстрирует лингвистически. [25]
Однако обретение языка отделяет ребенка от материального мира, позволяя индивиду создать систему фонетических паттернов, способных замещать реальные объекты. Например, благодаря языку, «Человек-Крыса» приобрел возможность замещать фонетическим паттерном «Ratte» внешний исходный объект: реальную крысу. Такая возможность обусловлена парадоксальным статусом слова, «присутствием во время отсутствия». [26] Язык позволяет нам вызывать различные переживания, связанные с исходным объектом (достаточно вспомнить пример с реальной крысой) во время отсутствия этого объекта. Мы можем говорить о «крысе», «гвоздике», «фиалке», «цветке», «библиотеке», «решении» и т. п. даже во время их отсутствия.
В этой книге мы попытались показать, что обретение языка отделяет говорящего от материального мира (от существующих вне его объектов) и вводит его в общую архетипическую систему смысловых отношений, в систему, группирующую значения в воображении, через аналогию фонетического звучания. Понижение уровня сознания приводит к сдвигу лингвистических ассоциаций от преобладания смысловых концепций, связанных с исходным объектом, к рассмотрению смысловых понятий, связанных с помощью фонетических аналогий с сигнификатором объекта – его фонетическим паттерном. «Этот процесс включает освобождение души (смыслового понятия) от ее пленения материей (реального исходного объекта)». Через обретение языка мы создаем способность извлекать «материю» из жизни и трансформировать ее в воображение.
Примечания к главе VI
[1] C. G. Jung, The Practice of Psychotherapy, trans. R. F. C. Hull (Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1966), par. 545. Русс. пер. Юнг К.Г. Практика психотерапии. СПб. 1998
[2] Jacques Lacan, The Insistence of the Letter in the Unconscious, in J. Ehrman, ed., Structuralism (New York: Anchor Books, 1970). Русс. Пер. Жан Лакан. Инстанция буквы в бессознательном. М. 1997
[3] F. de Saussure, Course in General Linguistics, ed. C. Bally and A. Sechehaye, trans. W. Baskin (New York: McGraw Hill, 1966), p. 67.
[4] там же, p. 163. Далее этот момент развивает в «Знаках» Мерло-Понти: «Возвращаясь к разговорному, или живому языку, мы обнаруживаем, что его выразительная ценность не является суммой выразительных ценностей каждого отдельного элемента «цепочки слов». Напротив, эти элементы становятся системой в синхронном порядке в том смысле, что каждый из них обозначает только его отличие от других знаков, которые, по выражению Соссюра, по существу «диакритичны» а поскольку это справедливо в отношении всех этих элементов, в любом языке, то они являются всего лишь разностью сигнификаций. Если в языке что-то подразумевается или говорится, то это происходит не потому, что каждый знак содержит принадлежащую ему сигнификацию, а потому, что все они относятся к сигнификации, вечно пребывающей в напряжении, когда они рассматриваются последовательно по одному, и к которой я их передаю, хотя они ее и не содержат» (Paris: Gallimard, 1966, p. 110). Перевод Вильдена в «Языке самости» Лакана. (New York: Delta Books; 1968), p. 217.
[5] Saussure, Course in General Linguistics, p. 163.
[6] там же, p. 67.
[7] Lacan, J., The Language of the Self, Trans. by Wilden, A. p. 216 [курсив мой]. Эту проблему ранее рассматривал Benveniste, «Nature de signe linguistique» (1939), in «Problemes de linguistique generale» (Paris: Gallimard, 1966), pp. 4955.
[8] Наша задача здесь состоит в том, чтобы поставить под сомнение произвольность отношений между сигнификатором и сигнифицируемым, а не в согласии с Бенвенистом и Вильденом, утверждающих, что отношения между сигнификатором и исходным объектом произвольны. Согласие с представлением о произвольности отношений между сигнификатором и исходным объектом привело бы к эпистемологии, основанной на философии косвенного (indirect) реализма. Структурализм, независимо от того, располагает ли он произвольность между сигнификатором и сигнифицируемым или между сигнификатором и исходным объектом, представляет собой философию косвенного реализма. Вследствие этой произвольности мы не способны прямо «познавать» мир и должны, поэтому, устанавливать эпистемические медиаторы: «инфраструктуры», «символические функции», или «законы». Вместо этого создается архетипическая лингвистика, основанная на философии прямого реализма. Следуя за экологической теорией восприятия Гибсона, основанной на способности человеческого организма воспринимать инварианты в окружающей среде, мы предполагаем, что можно «прямо воспринимать воображение на языке» через системы восприятия, которые настраиваются на «инвариантные структуры, существующие в самом языке». В данном тексте делается попытка продемонстрировать существование архетипических цепочек сигнификаций, которые сопоставляются в языке через инвариантность фонетического паттерна.
[9] C. G. Jung, Experimental Researches, trans. L. Stein (Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1973), pp. 3-196, 414-15, 418; and Lacan, The Insistence of the Letter in the Unconscious..
[10] Theodore Thass-Thienemann, Psychotherapy and Psycholinguistics, in Topical Problems of Psychotherapy (1963), 4:41 [курсив мой]. Реальный случай представлен M. A. Sechehaye, The Curative Function of Symbols in a Case of Traumatic Neurosis with Psychotic Reactions, in Psychotherapy of the Psychoses, ed. A. Burton (New York: Basic Books, 1961), pp. 124-51.
[11] Thass-Thienemann, Psychotherapy and Psycholinguistics, p. 41 [курсив мой]. In The Language of the Unconscious, vol. 2, Тасс-Тинеманн далее отмечает: «Библиотека сама здесь оказывается представленной в виде Alma Mater, матери, питающей молоком и медом детей, которых она защищает. Таким образом, библиотека, книги в библиотеке, возвращают ей частично те чувства, которые она испытывала в отношении своей дочери. Книги! (Фр. «livres») Как моя дочь их любила! В будущем она могла бы учить меня.» (стр. 223). Эта клиническая иллюстрация той роли, которую фонетика играет в формировании симптомов, особенно проблематична по отношению к доказательствам реальности наличия фонетических ассоциаций на языках пациентов. В то время как все звуковые ассоциации в случае с описанным Фрейдом случае с «Человеком-Крысой» были явными синхронными ассоциациями на родном немецком языке пациента, нельзя с полной уверенностью говорить о наличии бессознательных фонетических ассоциаций у пациентки доктора Сечехей, которая нигде не говорит, каким был родной язык ее пациентки, и не отмечает, какими языками та владела. Я бы предположил, что пациентка была либо француженкой, либо испанкой; однако это всего лишь догадка. Возможно, что данная пациентка знала латынь, французский и английский языки, что вполне вероятно для образованной европейской женщины.
[12] Влияние лингвистических структур на личность анализировал Лакан. См. Ecrits (Paris: Editions de Souil, 1966) and «The Insistence of the Letter in the Unconscious», trans. J. Miel, in J. Ehrmann, ed. «Structuralism» (Garden City, N.Y.: Anchor, 1970), p. 103.
[13] Важность установления такого отличия рассматривается в работе Бенвениста «Nature de signe lingustique» (1939), стр.49–55.
[14] Martin Ruhland, Lexicon alchemiae, sive Dictionarium alchemisticum (Frankfurt, 1612) repr. Hildesheim, 1964). See also Jung, Psychology and Alchemy, Prima Materia, pp. 304-7.
[15] Theobald de Hoghelande, Theatrum Chemicum (Ursel, 1602) vol. 1, Liber de alchemiae difficultatibus, p. 178–79.
[16] C. G. Jung, Psychology and Alchemy (Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1953), pp. 218-21. Русс. Пер. См. Юнг К.Г. Психология и алхимия. Киев. 1998 [17] Там же, Further Notes on Images, Spring 1978, pp. 163-64
[18] J. Hillman, Further Notes, p. 162.
[19] Подход саморефлексии был использован в теории эстетической ответной реакции Wolfgang Iser в его превосходной книге The Act of Reading (Baltimore, Md.: Johns Hopkins Press, 1978).
[20] Юнг описывает субъективный уровень интерпретации в своем эссе «Общие аспекты психологии сновидений» («General Aspects of Dream Psychology»). Он пишет: «Если начать, по примеру школы фрейдизма, считать содержание сновидения «нереальным» или «символическим» и утверждать, что хотя в сновидении говорится о церковном шпиле, в действительности имеется в виду фаллос, то останется всего один шаг до утверждения, что в сновидении часто говорится о сексуальности, но не всегда она подразумевается, равно как до утверждения, что сновидец часто говорит о своем отце, в действительности имея в виду себя самого. Наши имаго являются составными компонентами нашего разума, и если сновидения воспроизводят определенные идеи, то эти идеи, в первую очередь, являются «нашими» идеями, в структуре которых переплетена вся наша сущность. Они представляют собой субъективные факторы, группирующиеся так, как это происходит в сновидении, и выражающие то или иное значение не под воздействием внешних факторов, а под влиянием самых интимных подсказок нашей психики. Сновидения являются крайне субъективным делом, и сновидение представляет собой театр, в котором на сцене находится сам сновидец, одновременно являясь актером, суфлером, постановщиком, автором, публикой и критиком. Эта простая истина формирует базис для восприятия смысла сновидения, который я назвал «интерпретацией на субъективном уровне». Как следует из формулировки, при такой интерпретации все персонажи сновидения воспринимаются как персонифицированные черты личности самого сновидца.» «Structure and Dynamics of the Psyche» (Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1969), par. 509. Русс. Пер. см. в: Юнг К.Г. Структура психики и процесс индивидуации. М. 1996. с. 175.
