Поль Кюглер - Алхимия дискурса. Образ, звук и психическое
Проиллюстрируем это на примере рассмотренного в пятой главе текста сновидения, описанного Хиллманом: «Синяя стрела» («The arrow is blue»). Метонимическое сцепление отдельных слов (arrow, blue, the, is), осуществленное в соответствии с грамматическими и синтаксическими правилами, позволило получить вышеприведенное предложение. Однако при этом множественность смыслов, свойственная каждому акустическому образу (слову), а также полисемия исходного (referent) образа – сновидения была сведена грамматикой к однозначному смыслу. Работа воображения, проведенная Хиллманом с текстом сновидения («Ваша стрела не только заводит вас в синеву, выходит из синевы, приносит синеву, кажется истинно синей и так далее, но и, напротив, ваша синева является в форме стрелы, прямой, как стрела, летящей в направлении цели.») [17], «высвобождает полисемию слов, открывая метафорическую ось». Приведенная далее диаграмма демонстрирует обе оси и обобщает характеристики каждой из них, рассмотренные в третьей главе.
Метонимические и метафорические оси в языке аналогичны мелодическим и гармоническим осям в музыке. Метафорическая ось является гармоническим измерением, привносящим глубину в мелодическую линию – метонимическое измерение. Основанную на воображении работу Хиллмана можно представить следующим образом:
Применяя лингвистический механизм, используемый бессознательным при построении сновидений, мы оказываемся в состоянии высвобождать бессознательные значения в тексте сновидений и поэтически обогащать образ. Мы начинаем с буквального смысла слов, а затем постепенно начинаем «сквозь него» слышать второй и третий смысл, пока не услышим альтернативную ось существования – бессознательное поэтическое измерение.
Основным препятствием в этом измерении является привычная метонимия эго.
«Речь, которой мы обычно пользуемся, может помешать нам услышать то, что нам говорит образ. Основная детерминанта объема образа обуславливается многозначностью слов. Чтобы подойти к этому объему, нам приходится пробиваться сквозь те роли, которые принадлежат словам согласно их грамматическим и синтаксическим функциям; мы должны пробиться через грамматические ограничения, накладываемые принадлежностью слов к тем или иным частям речи. Ибо нас связывают произнесенные нами предложения. В грамматике и синтаксисе заложены основы нашего коллективного бессознательного и его реальной однозначности. Сознание отсутствует в самом его инструменте: в речи». [18]
«Умение услышать» текст сновидения представляет собой процесс преобразования (reconstituting) бессознательной преднамеренности сновидения. Заставляя говорить полисемию слов сновидения, мы доводим его смысл до «эго» и тогда сновидение превращается во внутреннего терапевта, анализирующего сознательную установку. «Ибо сам просмотр сновидения представляет собой процесс саморефлексии». Душа уже анализирует «эго», тогда как сознание пытается интерпретировать сновидение.
При проведении аналитического сеанса, когда пациента спрашивают о смысле его сновидения, «эго» пациента превращается в «критика» его собственного «текста». [19] Это одна из форм внутренней «критики», при которой один комплекс, «эго», «анализирует» фантазийные продукты других бессознательных комплексов. «Через интерпретирование своего собственного сновидения сновидец включается в тонкий процесс самоопределения».
Движение от буквального к метафоричному
Процесс интерпретации начинается с буквалистски-объективного уровня сновидения и завершается переходом к метафорически-субъективному уровню. [20] Если, например, человек видит во сне свою мать, то объективный уровень интерпретации возвращает образ матери на него самого в качестве исходного объекта и связанные с ней личностные ассоциации сновидца. Субъективный уровень интерпретации подходит к тому же образу матери как к выражению психических характеристик сновидца. Она является составной частью сновидца, которую предстоит усвоить или, по меньшей мере, осознать – являясь характерологической сущностью материнства. В процессе перемещения от объективного к субъективному уровню интерпретации нами была высвобождена полисемия звукового паттерна «мать». Интерпретация начинается с высвобождения тех значений, связанных с фонетическим паттерном «мать», которые ассоциируются с внешним исходным объектом: реальной матерью. Затем сдвиг в сторону субъективного уровня интерпретации «высвобождает дополнительную совокупность значений, связанных с тем же звуковым паттерном «мать», но относящимся к совершенно иному исходному объекту: к внутреннему имаго матери». Движение от объективного к субъективному уровню интерпретации возможно только благодаря тому, что у одного и того же фонетического паттерна имеются два исходных объекта: один внешний (реальная мать), а другой внутренний (метафорическое имаго матери). Интерпретация перемещается между внешней и внутренней совокупностями значений, связанных с одним и тем же звуковым паттерном. Акустический образ является местом пересечения между внешним и внутренним, между дословным и метафорическим.
Пересечение объективных и субъективных значений одного и того же фонетического паттерна играет крайне важную роль в алхимической практике. «Великое деяние» представляет собой процесс, протекающий между внешними и внутренними совокупностями значений слов, обозначающими объекты, с которыми работают алхимики. Работая над душой «материи» (matter), они одновременно работали над «проблемами» материи (matters) в своей душе. А «решение» («solution») этих «проблем» они искали в своих «растворах» («solutions»). Обратите внимание на то, как алхимия «пробивается» («works through») через полисемию, свойственную фонетическим паттернам. Например, фонетический паттерн «solution» (лат. solutio) на объективном уровне означает «жидкое вещество». Однако на субъективном уровне тот же фонетический паттерн соотносится с совершенно иным внутренним исходным объектом, с «проблемой», и означает «решение проблемы».
Взаимодействие между внутренними и внешними значениями особенно явственно выступает в полисемии следующих фонетических паттернов:
Почему алхимик должен искать ответ на стоящую перед ним проблему в жидкой субстанции? Работал ли он над внешним исходным объектом или над полисемией, свойственной сигнификатору – над фонетическим паттерном? «Играет ли алхимик с субстанциями или со словами»?
От лаборатории к оратории [22]
Выбор жидкости в качестве объекта, на который будет «проецироваться» его бессознательное «решение», ставит вопрос о том, что служит «крючком» для его проекции. Является ли «крючком» определение внешнего исходного объекта (физической субстанции) или сигнификатор, звуковой паттерн «solution» (лат. solutio)? Ранее, обсуждая клинические случаи, мы решали аналогичные проблемы: Чем была вызвана фиксация женщины (борца за свободу) на «библиотеке» («library»), Человека-Крысы – на слове «крыса» («Ratte») – внешними исходными объектами или сигнификаторами – звуковыми паттернами соответствующих слов? Этот вопрос фокусируется на преобразовании бессознательного значения симптома в лингвистическое выражение и может быть разделен на два аспекта: (1) Каким образом трансформируются бессознательные значения в словесные выражения и (2) До какой степени такое обретение языка отделяет человека от материального мира (внешнего исходного объекта) и «посвящает его в общую архетипическую реальность: язык».
Ответ на первый вопрос коренится в отношениях между фонетикой и воображением. В первой главе мы начали рассматривать трансформацию бессознательных значений в словесные структуры, фонетическое письмо. Мы придерживались идей Юнга, в ранних работах которого, посвященных изучению словесных ассоциаций, предполагалось существование фундаментального закона воображения, считалось, что он действует через звуки, а также предполагалось, что между словом и образом существует фундаментальная связь. В пятой главе мы распространили это открытие на материал греческих, латинских и немецких фонетических словесных комплексов, сравнили их и показали, что существует тенденция к группировке, согласно которой бессознательные значения группируются вокруг элементарных звуковых единиц. Ядром может служить конкретный фонетический паттерн (например, «eleu»), в котором содержатся архетипически связанные с ним значения («тот, кто придет в будущем», «плодородие», «будущность», «женская сексуальность и гермафродитизм» и «высвобождение»). Проведенные нами филологические исследования приводят нас к выводу о том, что «на глубинном уровне» (бессознательно) между определенными фонетически соотносимыми словами существуют смысловые отношения. Однако такое соотношение между различными по смыслу словами обусловлено не латентной сексуальностью, грамматикой дискурса или общностью происхождения; оно базируется на лежащем в основе таких слов «архетипическом образе».
