Мелани Кляйн - Детский психоанализ
Во время своего первого визита он произвел на меня следующее впечатление: его поведение в корне отличалось от того, как обычно ведут себя невротичные дети. Он спокойно, не проявив ни капли волнения, воспринял уход няни, а затем с той же невозмутимостью проследовал за мной в комнату, где принялся носиться взад и вперед без какой-либо цели и смысла. Несколько раз он обежал вокруг меня, будто я предмет мебели, не замечая и не выказывая заметного интереса к чему бы то ни было, что находилось в комнате. Пока он так носился, все его движения казались совершенно не скоординированными. Взгляд и выражение лица оставались застывшими и отчужденными, словно он пребывал где-то далеко. Подобный поведенческий рисунок не идет ни в какое сравнение с тем, как ведут себя дети в состоянии тяжелого невроза. Насколько я помню, в свое первое посещение, такие дети, обычно, даже не испытывая приступа тревоги, как такового, робко уходят куда-нибудь в уголок. Скованные и неловкие они усаживаются и застывают в неподвижности перед столиком, уставленным игрушками, или перебирают их одну за другой, тут же возвращая на место, так и не поиграв ни с ними. Сильнейшая латентная тревога вполне очевидна во всех их поступках и движениях. Забиться в угол комнаты или сесть за маленький столик — все равно, что найти убежище, где можно спрятаться от меня. Но поведение Дика не относилось к какому-либо объекту и не означало ничего, оно не было связано ни с эмоциональной реакцией, ни с тревогой.
В его прошлом можно выделить следующие обстоятельства: грудничком он пережил в высшей степени неудовлетворительный и даже разрушительный отрезок жизни, поскольку мать, тщетно пытаясь кормить его грудью в течение нескольких недель, едва не уморила голодом, пока, наконец, не прибегла к искусственному вскармливанию. В итоге, когда он был в возрасте семи недель, для него все-таки нашли кормилицу, но не сказать, чтобы ему стало от этого заметно лучше. К тому времени ребенок уже страдал от желудочных расстройств, от (выпадения прямой кишки, опущения?), а позже от геморроя. Несмотря на заботу и уход, на самом деле он никогда не получал подлинной любви, так как, едва он родился, у его матери возникло по отношению к нему сильнейшее чувство тревоги.[39]
Кроме того, ни со стороны отца, ни со стороны няни он никогда не получал достаточно эмоционального тепла, одним словом, Дик вырос в обстановке, крайне обедненной любовью. Когда ему исполнилось два года, у него появилась новая няня, более опытная и сердечная, а спустя какое-то время он довольно долго пробыл у своей бабушки, и та обращалась с ним очень нежно и ласково. Эти изменения не замедлили сказаться на его общем развитии. Мальчик научился ходить почти в обычном для этого возрасте, но заметные трудности возникли, когда пришла пора обучать его контролю над экскреторными функциями. Благодаря влиянию новой няни, ему сравнительно легко удалось выработать навыки соблюдения чистоплотности, и к трем годам Дик уже полностью овладел ими, что свидетельствовало о присущих ему в определенной степени честолюбии и способности понимать требования окружающих. В четыре года произошел еще один случай, обнаруживший его восприимчивость к порицанию. Няня узнала, что он мастурбировал и сказала ему, что это «гадко», и не следует больше этим заниматься. Запрет явственно вызвал у него наплыв страхов и чувства вины. Тем не менее, в целом, в возрасте четырех лет Дик прилагал существенные усилия, чтобы адаптироваться, в частности, к внешнему миру, например, он старательно заучивал большое количество новых слов. С самых первых дней жизни, чрезвычайно трудно решался вопрос с его кормлением. Когда для него наконец-то нашлась кормилица, ребенок не проявил ни малейшего желания сосать, и этот отказ сказывался и в дальнейшем. К примеру, позже, Дик не захотел пить из бутылочки. Когда настало время кормить его более твердой пищей, он отказывался ее откусывать и жевать, и упорно не принимал ничего, что не было растерто в кашицу. Но даже такую консистенцию, если он и не выплевывал, приходилось заставлять его глотать чуть не насильно. При новой няне отношение Дика к приему пищи несколько улучшилось, но, несмотря на отдельные позитивные сдвиги, основные трудности по-прежнему сохранялись.[40] Хотя появление ласковой и доброй няни повлекло за собой изменения многих сторон в развитии ребенка, основные проблемы оставались незатронутыми, поскольку даже с ней у Дика не возникло эмоционального контакта. Ни ее нежность, ни сердечное отношение бабушки не стали основой для формирования отсутствующих объектных отношений.
Проведенный с Диком психоанализ позволяет мне утверждать, что причины чрезмерной заторможенности его развития кроются в нарушениях на первых этапах его психической жизни, о которых я упоминала в начале данной статьи. У Дика очевидно обнаруживались конституциональная и общая неспособность Эго переносить тревогу. Генитальный импульс возник очень рано, что сопровождалось преждевременной и чрезмерной идентификацией с атакуемым объектом, и, соответственно, спровоцировало слишком раннюю защиту, направленную против садизма. Эго прекратило поддерживать фантазирование и всякие попытки устанавливать дальнейшие отношения с реальностью. Вскоре за вялым стартом в образовании символов последовала полная остановка. Усилия, осуществленные на более раннем этапе, оставили свой след в виде одного единственного возникшего интереса, изолированного и лишенного связи с реальностью, который не мог послужить основой для новых сублимаций. Ребенок был равнодушен к большинству предметов и игрушек вокруг себя и даже не осознавал их смысл и предназначение. Его интерес возбуждали только поезда и станции, а также дверные ручки и сами двери, в частности, процесс их открывания и закрывания.
Интерес Дика к этим предметам и действиям восходил к единому источнику: на самом деле он относился к проникновению пениса в материнское тело. Двери и замки олицетворяли собой «входы» и «выходы» из тела матери, а дверные ручки представляли пенис отца или его собственный. Отсюда следует, что процесс образования символов был остановлен ужасом Дика перед тем, что может быть сделано с ним (в частности, отцовским пенисом) после того, как он проникнет в тело матери. Кроме того, главным препятствием к его развитию стали защиты против собственных деструктивных импульсов. Он был абсолютно неспособен к любым агрессивным действиям, и основа этой неспособности была наглядно продемонстрирована им еще в младенчестве — отказом откусывать и пережевывать пищу. В возрасте четырех лет он все еще не умел пользоваться ножницами, ножами и другими приспособлениями и был поразительно неуклюж во всех своих движениях. Защита от садистических импульсов, направленных против материнского тела и его содержимого, возникшая в связи с фантазированием на тему соития, привела к прекращению фантазирования и остановке образования символов. Дальнейшее развитие Дика застопорилось, потому что он был неспособен отразить в своих фантазиях садистическое отношение к материнскому телу.
Особой трудностью, с которой мне пришлось бороться по ходу анализа, явилась не его нарушенная способность к членораздельной речи. В технике игры, которая следует за символическими репрезентациями ребенка и открывает доступ к его тревоге и чувству вины, мы в значительной степени можем обойтись без словесных ассоциаций. Но такая техника не ограничивается только анализом игры ребенка. Наш материал может быть получен (к чему поневоле мы вынуждены прибегать, когда у детей наблюдается торможение, связанное с игрой) из символики, проявляющейся в деталях его поведения в целом.[41] Однако у Дика символизм не был развит вовсе. Отчасти это объяснялось отсутствием каких бы то ни было аффективных отношений с предметами вокруг него, к которым он оставался почти полностью равнодушным. У него практически не было особенных отношений с каким-либо конкретным предметом, которые можно обнаружить даже у детей с очень серьезными нарушениями. Поскольку его психика не содержала эмоциональных или символических отношений с вещами, даже если ему доводилось ими пользоваться, случайные манипуляции с ними не были окрашены фантазией, то есть невозможно было рассматривать их как имеющих характер символической репрезентации. Безразличие к ближайшему окружению и трудности в установлении контакта с его психикой были всего лишь результатом отсутствия у Дика символических отношений с объектами, как мне показали отдельные черты в его поведении, в которых проявилось отличие от поведения других детей. В этой связи, необходимо было начать анализ с устранения данного основополагающего препятствия, мешающего выстроить контакт с психикой ребенка.
Как я уже упоминала прежде, в первый свой приход ко мне Дик не проявил никакого эмоционального отклика, даже когда няня оставила его со мной одного. Глянув на игрушки, которые я приготовила заранее, он не выказал ни малейшего интереса. Я взяла большой поезд и поставила его рядом с поездом поменьше и назвала их «поезд-папа» и «поезд-Дик». После этого он взял поезд по имени «Дик», покатил его в сторону окна и сказал говоря: «Станция». Я объяснила ему, что «Станция — это мама, Дик въезжает в маму». Он остановил поезд, выбежал в пространство между внешней и внутренней дверью комнаты, закрылся там и произнес: «Темно», а затем сразу же вбежал обратно. Так он выбегал и вбегал несколько раз подряд. Я опять объяснила ему: «Внутри мамы темно. Дик внутри маминой темноты». Тем временем он вновь схватил поезд, но тут же снова побежал в пространство между дверями. Пока я говорила, что он убегает в темноту мамы, он дважды повторил с вопросительной интонацией: «Няня?». Я отвечала, что няня скоро придет. Он в ответ повторил и запомнил мои слова, а позже употреблял их совершенно правильно. Когда он пришел во второй раз, то повел себя точно также, только теперь он выбежал из комнаты дальше, в прихожую, где было совсем темно. Он отнес туда поезд «Дик» и явно хотел, чтобы тот дальше там и оставался. В то же время, он то и дело переспрашивал: «Няня придет?» На третьем сеансе он вел себя на тот же манер, но не удовлетворившись беготней в прихожую и прятаньем между дверьми, он еще и забрался за комод. Там его охватила тревога, и впервые он позвал меня к себе. Страх совершенно очевидно проявился в том, как раз за разом Дик спрашивал про свою няню, а когда сеанс закончился, встретил ее с нескрываемым удовольствием. Одновременно с появлением тревоги проявилось и чувство зависимости, сначала от меня, а потом от няни, и в то же самое время он с явным интересом отреагировал на слова: «Няня скоро придет», которые я использовала, чтобы успокоить его. В противоположность своему обычному поведению ребенок повторял и запоминал их. В ходе третьего сеанса он наконец-то посмотрел на игрушки с интересом, в котором просматривалась известная доля агрессии. Дик показал на маленькую угольную тележку и произнес: «Резать». Я дала ему ножницы, и он попытался выцарапать маленькие черные брусочки из дерева, которые изображали уголь, но не смог правильно ухватить ножницы. В ответ на брошенный в мою сторону взгляд я вырезала кусочки дерева из тележки, после чего Дик бросил поврежденную тележку и ее содержимое в ящик и сказал: «Ушло». Я сказала ему, что это означает: он вырезает фекалии из тела матери. Тогда Дик вновь побежал в пространство между дверьми и тихонько поцарапался в дверь ногтями, подтверждая тем самым, что он идентифицирует это пространство с тележкой, а ее и само пространство — с материнским телом, которое он атакует. Дик сразу же вернулся обратно в комнату, подбежал к шкафу и заполз в него. В начале четвертого сеанса, мальчик заплакал, когда няня ушла — весьма необычно для него, но успокоился довольно быстро. На этот раз Дик пренебрег понятным пространством между дверьми и заинтересовался игрушками, рассматривая их намного внимательнее и с явно зарождающимся любопытством. Увлеченный этим занятием, он наткнулся на тележку, поврежденную в прошлый его визит, и на ее содержимое. Дик тут же отодвинул и то, и другое в сторону и прикрыл другими игрушками. После того, как я объяснила, что поврежденная тележку представляет его мать, он отыскал ее, собрал все маленькие кусочки угля и отнес все вместе в пространство между дверями. По ходу того, как прогрессировал его анализ, становилось ясно, что выбрасывая эти предметы вон из комнаты, ребенок указывает на вытеснение как поврежденного объекта, так и собственного садизма (или тех средств, которые использует садизм), который он проецирует его на внешний мир. Когда Дик наткнулся на тазик для мытья, он также указал на него как на символ материнского тела и явно выказал сильнейший страх, как бы не замочиться водой. Охваченный тревогой, Дик сразу же взялся вытирать ее, как со своей руки, так и с моей после того, как окунул ее в воду, а несколько позже продемонстрировал такую же сильную тревогу при мочеиспускании. Моча и фекалии представлялись ему опасными и причиняющими вред веществами.[42]
