Джованни Моска - Воспоминания о школе
Тут он прерывается и краснеет.
Ему кажется, что директор и учителя сейчас ему скажут: «Конечно, тем самым ножиком, который ты отобрал у одного из учеников! Как тебе не стыдно…»
Ему стыдно, но у маэстро Пальяни не хватает духу вернуть ножик.
Он выпивает свой вермут, прощается, обещает всем, что вернется, и уходит бодрым шагом.
Когда я выглянул в окно, он уже скрылся из виду.
Ну что ж, прощай, маэстро Пальяни.
Без коляски — потому что копилка твоя хоть и забита до отказа, но все равно не поможет тебе купить лошадь — ты быстро заметишь, что вся твоя жизнь — это и есть школа: мальчишки, карандаши для рисования, пятно в форме дракона на потолке; ты заметишь, что всего того, чем школа не позволяла тебе заниматься все эти годы, просто не существует… И что ты тогда будешь делать?
Один-одинешенек ты будешь бродить вокруг школы. Из сада на площади Данте видны школьные ворота. Сидя на скамейке, ты будешь смотреть, как ребята заходят в школу по утрам и выходят оттуда в полдень, а вместе с ними появляются бывшие коллеги и директор. Ты будешь сидеть, прижимая к груди свое богатство, которое тебе нужно потратить, но только непонятно, на что. Ты остался все тем же мечтателем, ребенком, и в кармане у тебя сверток с красно-синими карандашами и перочинный ножик на пружине.
Ты будешь нас стесняться — тебе же стольким нужно было заняться, — и мы будем притворяться, что тебя не замечаем. Пока однажды, совсем скоро, мы не обнаружим скамейку пустой… Бедный маэстро Пальяни, ты никак не хотел в этом признаться, но ты жил только школой.
XV. Птички тоже ходят в церковь
Сегодня утром трехлетний малыш из младшей группы, которого зовут Марио Баттистони, спросил у воспитательницы: правда ли, что птички ходят в церковь. Тут же разгорелся целый спор: Марио Баттистони утверждал, что такого быть не может, чтобы птички ходили в церковь, и подобного мнения придерживались его сосед по парте, двое малышей спереди и двое сзади. Но Лауретта Роминьоли, девочка со светлыми волосами и огромными голубыми глазами, в слишком длинном для школьного фартука платьице, утверждала, что она видела птичек в церкви и что они улетели только после того, как священник всех благословил. Кроме пяти малышей, разделяющих мнение Марио Баттистони, все остальные тянут руки:
— Да, да, Лауретта правильно говорит! Я тоже их видел! В воскресенье я видел в церкви ласточку с маленьким птенцом, и птенец вдруг начал подпевать, и ласточка тогда ему крылом прямо закрыла клювик!
Но Марио Баттистони не слишком убеждают такие рассказы, так что он хочет знать мнение воспитательницы.
Воспитательнице двадцать, ее фамилия Караччоло, имени я пока не знаю. Знаю только, что оно начинается на букву «Т». Каждое утро я вижу ее подпись на листе посещаемости. Чернила еще не высохли — это значит, что она приходит всего за пару минут до меня, но из-за этой пары минут мне никак не удается ее увидеть. Когда я прихожу, она уже у себя в классе, и я слышу ее голос, проходя мимо двери. Я видел ее всего один раз — в дирекции за день до рождественских каникул, когда все приходят поздравлять директрису. Она была сильно накрашена и слишком старалась походить на современную барышню. Может быть, в сумочке у нее были сигареты, и эта мысль, я помню, сильно меня разозлила. Еще она как-то неприятно нарочито смеялась. И все молодые учителя смотрели на нее.
Я тогда подумал: «Нет, совсем не такой она должна быть. Она так ведет себя, потому что некому ей объяснить, что ей это не идет».
Я подошел поздравить ее с праздником, но она ответила как-то рассеянно, даже не посмотрев толком в мою сторону, и это меня сильно задело: мне кажется, я уже тогда чувствовал, сам не зная почему, что мне суждено будет сыграть в ее судьбе не последнюю роль.
Я представил, какой она была бы без всей этой яркой косметики, не рассеянная, без этих жеманных поз, которые так меня злили. Я представлял себе, как она улыбается, в учительской форме с белым воротничком, а волосы у нее подлиннее и собраны на затылке.
— Синьора, это правда, что птички ходят в церковь?
В тот самый момент, когда Марио Баттистони задает свой вопрос, я стучу в дверь.
Я давно уже ищу повод снова ее увидеть. Сегодня наконец нашел. Так себе, конечно, повод, но сердце все равно сильно колотится. В длинном коридоре нет ни души. С обеих сторон из классов доносятся голоса малышей и крики воспитательниц.
— Можно?
Ого, как я угадал! Но каким образом ей удалось так сильно измениться с декабря? Она совсем не накрашена, вид у нее простой и естественный, на губах улыбка, волосы стали длиннее и собраны на затылке, на ней учительская форма с белым воротничком… Именно такой я себе ее и представлял.
Она смотрит на меня, и в глазах у нее читается вопрос.
Марио Баттистони по-прежнему стоит с поднятой рукой и тоже ждет ответа.
— Синьорина, у вас в группе есть мальчик по фамилии Мартинелли. Он брат одного из моих учеников, которого я не вижу в классе уже два дня. Я пришел узнать…
Все это вранье. Я прекрасно знаю, почему Мартинелли прогуливает школу: потому что на дворе май и он сейчас разгуливает по холму Оппио и собирает цветы, ловит бабочек и поет улиткам песенки, чтобы они высунули наружу свои рожки.
— Да, он у меня в группе, но я тоже не видела его уже два дня. Но думаю, завтра он придет. С цветами.
На столе у нее стоит вазочка с букетом ромашек.
— Это вам ваш Мартинелли принес? — спрашиваю я. — Мне мой тоже носит.
Мне пора бы уже уходить, но я вместо этого подхожу к ее столу.
Марио Баттистони продолжает стоя ждать ответа на свой вопрос.
Через открытое окно в класс залетает бабочка. Первой ее замечает Роминьоли Лауретта, и из ее ротика вырывается вздох восхищения. На секунду бабочка садится на ромашки Мартинелли, потом снова взлетает, порхает немного вокруг красного банта одной из девочек, садится, введенная в заблуждение нарисованными цветами, на бумагу, которой выстланы полки классной библиотечки, и снова вылетает в окно. Малыши мгновенно облепляют подоконник, но бабочка уже исчезла между листьями большого дерева, что растет во дворе.
Это внезапное появление пробудило все то изумление, которым полны сердца трех- и четырехлетних малышей. В классе теперь тишина. Рты у них широко открыты, глаза распахнуты.
Только что здесь, прямо перед их глазами, летала бабочка, а теперь она исчезла…
— Синьора, когда я стану бабочкой, я буду садиться только на цветочки, — говорит Лауретта Роминьоли. И никто здесь, в этом классе, не удивляется ее словам — ни остальные дети, ни воспитательница, ни даже я…
Такая маленькая девочка с таким большим бантом…
Однажды на лугу бабочка тихо сядет на плечо воспитательнице, и это будет Лауретта Роминьоли.
Так вот почему синьорина Караччоло больше не красится, вот почему она стала самой собой, простой и естественной, вот почему у нее такие добрые глаза.
— Синьорина, вы позволите мне остаться здесь еще ненадолго?
К нам подходит еще один малыш (его зовут просто Джаннетто, на фартучке ничего другого не написано):
— Синьора воспитательница… — голос его дрожит.
Ему года три с половиной. В глазах блестит одна-единственная, но очень большая слеза. Рот приоткрыт, в нем виднеются два зуба.
— Синьора воспитательница, я хочу к маме…
Я улыбаюсь.
Но воспитательница почему-то не улыбается.
— Нет, — говорит она, — мамы нет дома. Она…
И произносит беззвучно, одними губами, печальное слово.
— Ему сказали, что она улетела на небо. И он теперь тоже хочет улететь, все время смотрит вверх.
Сквозь листву дерева во дворе видно ярко-голубое небо. Джаннетто хочется туда, наверх, выше птичек, чтобы увидеть маму.
— Понимаешь, дети не могут летать… — я пытаюсь его утешить.
— Зачем вы ему такое говорите? — шепчет синьорина Караччоло. — Пусть он верит, что можно летать, что можно стать бабочкой, пока сам не узнает правду.
Она наклоняется к Джаннетто. Я тоже наклоняюсь, мои волосы касаются ее волос, но все это совершенно невинно.
— Как-нибудь на днях, Джаннетто, мы вместе слетаем на небо… Видишь вон то облачко высоко-высоко вверху? Если мы устанем, то отдохнем на нем…
— А если я упаду?
— А мы будем держаться за руки.
— Я тоже с вами, — говорю я.
Джаннетто доволен: со взрослым дядей он, видимо, чувствует себя уверенней.
Синьорина Караччоло тоже, похоже, довольна.
— Вы первый год работаете в школе?
— Первый. Я никогда раньше не работала с детьми.
— Я с трудом вас узнал, когда вошел сюда.
— Я знаю.
— Но я чувствовал, что вы совсем другая.
И я беру ее за руку, как будто нам и вправду нужно проводить Джаннетто на встречу с мамой.
