Джованни Моска - Воспоминания о школе
Дерево все больше погружается в тень, скоро уже не различишь ни ствола, ни веток, зато светящиеся зеленые листочки, словно подвешенные в воздухе, будут еще долго видны.
— Можете поиграть, ребята.
Но они медлят. Смотрят друг на друга, но стесняются подойти, взять друг друга за руки и покружить в хороводе или поиграть в ручеек. Вентурини все еще прячется за головами своих одноклассников, стесняясь показать свою бритую голову девчонкам.
Кто же осмелится нарушить эту прозрачную тишину?
Мартинелли, конечно же. Улыбаясь, он подходит к Адриане Корачини, которая тоже отвечает улыбкой, и берет ее за руку:
— Во что будем играть?
Остальные потихоньку зашевелились: начали брать друг друга за руки, мальчики девочек, девочки мальчиков, и встали наконец в круг… остался стоять один Антонелли — высоченный, ему уже двенадцать, и тень уже виднеется в его глазах. Ему придется бегать вокруг хоровода, дотрагиваться до чьей-нибудь спины, и тот, до кого он дотронется, должен будет выйти из круга и бежать, чтобы успеть встать на освободившееся место. Антонелли нехотя побежал. Интересно, кого он осалит? Ему, конечно, хотелось бы осалить какую-нибудь девочку, но смелости не хватает. Наконец-то он решается и дотрагивается до спины одной из девчонок:
— Беги, Джульетта, беги! — кричат подруги. Мальчишки тоже болеют за Джульетту, потому что Антонелли — вредина. Но у Антонелли ноги длиннее, и он еще не в том возрасте, когда уступают из благородства. Девочка, темноволосая, с черными шустрыми глазами, тоже бежит изо всех сил, но Антонелли явно ее обгоняет. Вдруг, уже крича в предвкушении победы, он поскальзывается, падает и обдирает ладони и коленки о гравий.
— Джульетта победила! Джульетта победила! Ласточки больше не кружат над крышей.
Теперь Антонелли назначат фант.
— Что бы такое для него придумать?
Проскакать по двору на одной ноге? Или подойти к учителю, поклониться и спросить: «Синьор учитель, не подскажете, который час?»
— Пусть он обнимет Джульетту!
— Точно!
Антонелли становится красным, как помидор, противно смеется, подходит к девочке, возвращается назад, просит, чтобы ему поменяли фант, и в конце концов, подстрекаемый и подталкиваемый со всех сторон, поднимает руки… нет, не хватит ему смелости обнять Джульетту. Он забивается в угол двора, подальше ото всех, в тень. Ребята продолжают игру. Теперь Мартинелли будет водить. Ясное дело, кого он осалит: Адриану Корачини, кого же еще! Оба бегут легонько, едва касаясь гравия, который чуть похрустывает под их ногами. Они добегают почти одновременно — непонятно, кто победил.
— Девочка победила!
Мартинелли достанется фант.
Он нисколечко не стесняется, наоборот — очень даже рад.
Не успев отдышаться, он подходит к Адриане и обнимает ее. Затем достает из петли маргаритку и дарит ей.
До первых звезд осталась какая-нибудь минутка. А листочки на дереве все еще светятся. Наверное, сегодня для них настал день чуда.
Постепенно сгущаются сумерки. Дети разговаривают вполголоса. Я чувствую легкую дрожь от холода. Какими далекими кажутся ласточки, певшие всего полчаса назад…
— По домам, ребята, уже поздно!
Почему-то на цыпочках, словно боясь нарушить тишину, дети идут к воротам школы, снова разделившись на две части: мальчики — слева, девочки — справа. Они не попрощаются у калитки, не пожелают друг другу спокойной ночи. Антонелли опять не хватит смелости не то что попрощаться — даже посмотреть на девочку с темными волосами.
Но Адриана Корачини и Мартинелли медленно бредут, держа друг друга за руки. От сердца мальчика маргаритка перешла к сердцу девочки.
— А где ты берешь такие красивые маргаритки?
— На холме Оппио, их там полно. Я каждое утро собираю букет для нашего учителя. Ты никогда не ходишь на холм Оппио?
Никогда. Она после школы никуда из дома не выходит.
— Если придешь, мы с тобой улиток поищем под кустами и споем им песенку, чтобы они вылезли из домиков: «Вылезай-ка, крошка, маленькие рожки…»
Мартинелли не знает ни истории, ни географии, но зато он знает все песенки, которые заставляют улиток вылезать из домиков, божьих коровок — летать, а бабочек — спокойно сидеть на цветах.
Бабочек он осторожно берет двумя пальцами, а потом долго ни до чего не дотрагивается, чтобы на ладони подольше оставалась золотистая пыльца со странными узорами.
— Ты приходи, мы найдем кремень и пером будем искры высекать. Умеешь?
— Нет. А они обжигают?
— Да нет, ты что.
Адриана Корачини слушает Мартинелли, открыв рот от удивления, словно он рассказывает ей сказки.
Выглянула первая звездочка, маленькая-маленькая.
— Там, на холме Оппио, добрые сторожа, они нам ничего не скажут, когда мы в сад залезем…
У калитки они прощаются. Дом девочки в одной стороне, дом Мартинелли — в другой.
— Спокойной ночи, Адриана.
Девочка уносит с собой маргаритку.
— Адриана! Адриана! Если придешь, приноси новое перо, со старым искры не получаются!
На сердце Мартинелли не лежит еще ни одной тени. Сколько еще продлится та невинность, что сияет в его ясных глазах? Придет день, может быть совсем скоро, когда он уже не побежит навстречу Адриане Корачини и не возьмет ее за руку…
Невинность — короткое и хрупкое чудо — длится не больше, чем зеленая нежность первых весенних листочков… Как бы хотелось сохранить ее навсегда, как бы хотелось остановить это мгновение; но вот уже, заметив ее в себе, ты понимаешь, что ты уже не тот, что был минуту назад, и первая тень ложится на твое сердце.
Весна прекраснее всего в тот момент, когда она рождается. Мгновение спустя от нее остается лишь воспоминание, лишь сожаление…
XIV. Богатство маэстро Пальяни
Сегодня маэстро Пальяни выходит на пенсию после сорока лет работы в школе.
В полдень, когда дети разойдутся по домам, директор произнесет речь, а потом будет банкет. Бедного Пальяни будут потчевать вермутом с печеньем, а потом он уйдет, и мы никогда его больше не увидим.
В последнее время он здорово поседел и ссутулился. На дворе стоит май, а он не снимает пальто. Чтобы маэстро не приходилось подниматься по лестнице, директор дал ему класс на первом этаже, рядом с группами дошколят. Представляете — полный этаж малышей в белых фартучках, они рисуют цветными мелками, строят домики и башни из кубиков, держатся за ручки во время прогулки по коридору, то и дело норовят расплакаться, все время зовут маму и убегают к выходу, где их ловят воспитательницы лет двадцати, которые кричат целый день так, что к вечеру остаются без голоса. В конце коридора первого этажа находится класс маэстро Пальяни, пятый.
Так что мы почти никогда его не видим.
Он поднимается на верхний этаж, только когда учителям раздают новые карандаши и промокашки.
Только тогда он появляется, укутанный в свое пальто, в черных шерстяных полуперчатках.
— Для меня ничего нет?
Ну конечно, синьорина Ченчи и для него отложила карандаши, простые и красно-синие, чтобы исправлять ошибки в тетрадях.
Он считает их, спрашивает, сколько карандашей выдали остальным, потому что всегда боится, что ему достанется меньше, и возвращается в класс абсолютно счастливый, прижимая к груди свое богатство. Нужно, конечно, самому побывать на его месте, чтобы понять, сколько счастья могут доставить несколько красно-синих карандашей старому учителю, который живет исключительно подобными мелочами: карандашами, новыми перьями для ручек, точилками, ластиками…
Старея, учителя становятся совсем как дети, в окружении которых они провели большую часть своей жизни: невинно радуются цветным карандашам, карманы у них набиты тысячью разных мелочей. Только у них можно обнаружить точилку для карандашей в форме маленьких часов или дирижабля; апельсин, который нужен для того, чтобы в классе, в полной темноте, при помощи свечки показывать, как именно Земля вертится вокруг Солнца; засохший цветок, который учитель давным-давно показывал на каком-то уроке ботаники; трехцветную ленточку, не доставшуюся ученику, потому что тот не пришел на урок; перочинный ножик на пружине, с тремя лезвиями, отобранный у одного из учеников из соображений безопасности…
— Я отдам его твоему отцу, когда он придет наконец в школу.
Но отец приходит, а ножик по-прежнему лежит в кармане у учителя, который успевает к нему привязаться и дома, когда никто не видит, играет с пружинкой, умудряясь поранить палец…
Палец он перевязывает длинной марлевой повязкой — тоже как мальчишки, которые на любую малюсенькую царапину наматывают огромные бинты и, не снимая их неделями, ходят с гордым видом и рассказывают всем разные невероятные версии того, что с ними приключилось…
