Роберт Каплан - Месть географии. Что могут рассказать географические карты о грядущих конфликтах и битве против неизбежного
«На протяжении последнего века под влиянием теории Дарвина люди полагали, что выживают только те, кто может приспосабливаться к условиям окружающей среды. Сегодня, возрождаясь из пепелища [Первой мировой], мы понимаем, что победа человечества состоит в победе над фатализмом».[138]
Хэлфорд Маккиндер выступал против самоуспокоенности в любой форме. В подтверждение этому вот еще одна яркая цитата из «Демократических идеалов…»:
«Очень соблазнительно в данный момент [1919 год] считать, что война не начнется, так как уставшее человечество решило, что войны больше не будет. Но международное напряжение будет накапливаться, хотя вначале и медленно. После Ватерлоо целое поколение успело вырасти в мире без войн. Кто из дипломатов за круглым столом в Вене в 1814 г. мог предвидеть, что Пруссия когда-либо станет угрожать миру? Можем ли мы так подготовить русло реки под названием “Будущее”, чтобы избежать порогов и перекатов? Именно такая задача стоит перед нами — не больше и не меньше, если мы хотим, чтобы наши потомки были лучшего мнения о нашем здравомыслии и житейской мудрости, чем мы о здравом смысле дипломатов, решавших судьбу Европы на Венском конгрессе».[139]
Нет, Маккиндер не был просто фаталистом. Он верил, что природу и географию можно отодвинуть на второй план, но только уважая их, изучая должным образом.
Еще раз подтверждает сказанное бессмертное произведение Никколо Макиавелли «Государь». Там мы можем найти наставления для тех, кто не желает мириться с судьбой, но достаточно хитер и ловок, чтобы справляться с более влиятельными силами. То же относится и к теориям Маккиндера. Он рисует пугающую картину, которая ошеломляет силой аргументации и талантливостью изложения — возникает ощущение, что тебя толкают в какую-то предопределенную реальность, когда в действительности он побуждает нас подняться над ней. Он лучший представитель умеренного детерминизма, понимающий, каких усилий нам будет стоить избежать трагедии.
Детерминизм предполагает статичное мышление, склонность покоряться радикальным силам, моде и, таким образом, оставаться безучастным к насмешкам истории. Но Маккиндер был не таков, он являл собой полную противоположность такому отношению. Как одержимый он продолжает пересматривать свою теорию «оси истории» (1904), придавая ей глубину, принимая во внимание злободневные события и их влияние. Действительная ценность теории «географической оси истории» заключается в предвосхищении глобализма, в то время как умы ученых эдвардианской эпохи были заняты размышлениями о Европейской континентальной системе,[140] сама же она, уходящая корнями в постнаполеоновский Венский конгресс за 100 лет до этого, на тот момент уже находилась на последнем издыхании, что предвидели и Маккиндер, и некоторые другие ученые. В Первой мировой войне, разгоревшейся десятилетие спустя после публикации «Оси», столкнулись Германия (Пруссия) и царская Россия на Восточном фронте, а также сухопутная германская держава с морскими державами, Францией и Великобританией, на Западном фронте. Все это напоминало, хоть и отдаленно, сражение за «Хартленд» Маккиндера. «Демократические идеалы…», будучи дополненной и переработанной версией «Оси», вышли в свет во время подписания Версальского мирного договора. Маккиндер предупреждал переговорщиков, что, несмотря на едва успевшую закончиться войну, забравшую миллионы жизней, «отношения между тевтонцами и славянами до конца не выяснены, а море еще столкнется с сушей».[141] «Географическая ось истории» была лишь теорией, «Демократические идеалы и реальность» — теорией переработанной, служившей предупреждением на долгосрочную перспективу.
Сам текст «Демократических идеалов» изобилует описаниями, размышлениями, демонстрирует эрудицию автора, который касается в отступлениях географических факторов, как современного мира, так и древности, при этом Маккиндер представляет не только точку зрения жителей морских держав, но и описывает положение вещей с точки зрения жителей континентальных стран. Цивилизация долины Нила, как он отмечает, размышляя с точки зрения жителя морской державы, будучи защищена с востока и запада пустынями, никогда не страдала от средиземноморских пиратов только благодаря болотистой местности в дельте на севере страны. Это, в свою очередь, помогло становлению Египетского царства с довольно высоким уровнем стабильности. К северу от Египта в Восточном Средиземноморье располагается остров Крит, самый большой и самый плодородный из греческих островов. Ввиду вышеизложенного Крит служил «первым опорным пунктом морской державы» в западном мире, так как «нужно где-то добывать пропитание для личного состава флота». С Крита, можно считать, начинались эгейские владения, служившие колыбелью древнегреческой цивилизации. Греция как морская держава процветала до прихода персов, жителей сухопутной державы, продолжает Маккиндер. Но усилия персов также завершились полнейшим провалом. Родственные древним грекам македонцы, чье государство граничило с греческими государствами с севера, полностью завладели бассейном Эгейского моря. Ведь Македония, расположенная в относительном отдалении от берега, в глуби суши, взрастила народ «сухопутных горцев», которые беспрекословно подчинялись своим правителям и были отменными воинами, но то, что она находилась в то же время достаточно близко к морю, позволяло им шире смотреть на мир. Завоевание Греции македонцами сделало Эгейское море закрытым, лишив собственно греков и финикийцев их баз, что, в свою очередь, открыло Александру Македонскому путь к завоеванию Большого Ближнего Востока.
Далее Маккиндер уделяет внимание становлению Римской и более поздних империй, хотя и отмечает, что география не всегда может объяснить закономерности исторических процессов. Например, сарацины из Сахары в Южном Средиземноморье завоевали Испанию в Северном Средиземноморье, но в то же время римляне из Северного Средиземноморья отправились покорять Карфаген — в южном, причем в обоих случаях причина заключается в стремлении людей добиться исключительной власти над морем.
Но тем не менее, как полагает Маккиндер, какими бы героическими ни были деяния человека, сила географии, влияя на человеческую культуру, в конечном итоге побеждает. К примеру, возьмем Санкт-Петербург, столицу России, которую Петр Великий воздвиг в непригодной для этого с точки зрения географии местности. В краткосрочной перспективе удалось нивелировать негативные факторы за счет мотивации и больших человеческих жертв. В краткосрочной перспективе Петр был триумфатором: на протяжении двух веков «Российская империя управлялась оттуда». Но в конце концов столица все же переместилась в глубь материка — в Москву, то есть география вновь победила. Воля и желания человека не безграничны.[142]
Хэлфорд Маккиндер в «Оси» рассматривает начало эры после Первой мировой войны как период, когда мы впервые столкнулись с «закрытой системой», когда «политическая власть над сухопутными территориями выдохлась». В новом мире суша представляет собой «обширный выступ» или же «мировой мыс», как его именует Маккиндер, простирающийся от Британских островов и Иберийского полуострова на юг вдоль западной Африки и далее к мысу Доброй Надежды, а затем — через Индостан и Юго-Восточную Азию. Таким образом, Евразия и Африка вместе образуют «мировой остров», что со временем станет единым целым.[143]
«Существует один океан, который покрывает 9/12 земной поверхности. Существует и один континент, покрывающий 2/12 земного шара — “мировой остров”. Также существует большое количество мелких островов, Северная Америка вместе с Южной Америкой, в свою очередь, занимают 1/12 всего объема».[144]
Более того, мы смело можем утверждать, что 75 % всего населения Земли проживает на территории Евразии (не принимая в расчет Африку). Тут сконцентрирована бо́льшая часть мирового богатства, 60 % ВВП и 3/4 энергетических ресурсов.[145]
Косвенно Маккиндер утверждает, что Евразия станет доминировать с точки зрения геополитических расчетов, хотя Европа будет все реже рассматриваться как величина, стоящая особняком, отдельная от Евразии и Африки. «Старый мир стал островным или, иными словами, наибольшим географическим образованием на земном шаре». Со времен окончания наполеоновских войн, за исключением португальского Мозамбика, немецкой Восточной Африки и голландской Вест-Индии, «мировой мыс» в основном находился под патронатом Великобритании. Маккиндер сравнивает контроль римлян над Средиземноморьем (при наличии римских легионов вдоль границ на берегах Рейна) с доминированием Великобритании в Индийском океане (главном океане «мирового полуострова»), в то время как британская армия защищает северо-западные границы Индии от посягательств царской России.[146]
