Хорхе Букай - Я хочу рассказать вам о...
— Может быть, сейчас, Демиан, у тебя есть все необходимые компоненты для твоего полного пробуждения по части принятия и борьбы.
Как сказал Толстяк:
СМИРИТЬСЯ — ЭТО ОДНО,
А ПРИНЯТЬ — СОВСЕМ ДРУГОЕ.
Часы, остановившиеся в семь
Я переживал период просветления!
Во мне шел бурный процесс личностного развития. И я не только обогащался новыми знаниями, но и, без ложной скромности, находил себя с каждым днем все более мудрым, сосредоточенным, просветленным.
Все было великолепно. И хотя некоторые вещи шли не так, как мне хотелось бы, я спокойно принимал это, понимая, что без страха могу противостоять любым трудностям.
— Это просто гениально, Толстяк! Ты живешь так постоянно?
— Ответь сам на свой вопрос.
— Ну, если это — составная часть пробуждения, а в твоем прошлом их было больше, чем у меня, должно быть, ты живешь так всегда.
— Нет, — ответил Хорхе. — Не всегда.
— Теперь, когда я выучил пословицу «Всем мило, если у соседа гнило», хочу тебя спросить: а у остальных людей, у большинства тоже бывают светлые и темные моменты?
— Думаю, да… Может быть, поэтому мне уже давно вспоминается сказка Папини. Она называется «Часы, остановившиеся в семь».
— Ты мне ее расскажешь?
— Да, хотя пересказывать такую удивительную сказку — это все равно, что украсть три четверти ее красоты. Но в конце концов…
Эта сказка Папини — монолог главного героя, пишущего его в полном уединении своей комнаты.
На одной из стен моей комнаты висят красивые старинные часы, но они не идут. Их стрелки, неподвижные, сколько я себя помню, невозмутимо показывают один и тот же час: семь ровно.
Большую часть времени часы — только бесполезное украшение на белесой голой стене. Но есть два момента в течение дня, два мимолетных мгновения, когда старые часы, кажется, возрождаются из пепла, как птица Феникс.
В тот момент, когда все городские часы задерживают свой безумный ход на семи и семь раз раздается их бой или пение их кукушки, старые часы в моей комнате как будто оживают. Два раза в день, утром и вечером, часы находятся в полной гармонии со всей остальной вселенной.
Если бы кто-нибудь увидел часы только в такой момент, он бы сказал, что они прекрасно ходят… Но, когда проходит этот миг, когда смолкает пение остальных часов, а их стрелки продолжают свой монотонный путь, мои старые часы сбиваются с шага и хранят верность тому часу, который однажды остановил их ход.
А я люблю эти часы. И чем больше я говорю о них, тем больше люблю, потому что всякий раз я ощущаю себя все более похожим на них.
Я тоже задержался в каком-то времени. Я тоже чувствую себя застывшим и неподвижным. Я тоже в каком-то смысле ненужное украшение на голой стене.
И я так же наслаждаюсь мимолетными моментами, когда таинственным образом настает мой час.
В такие мгновения я чувствую, что еще жив. Мне все понятно, и мир вокруг меня становится чудесным. Я могу творить, мечтать, летать, говорить и проживать за эти мгновения больше, чем за всю оставшуюся жизнь. Такие моменты гармонии случаются и повторяются, раз за разом, в неумолимой последовательности.
Когда это случилось впервые, я попытался удержать мгновение, думая, что смогу заставить его длиться всю жизнь. Но этого не произошло. Как и от моего друга — часов, от меня ускользает время, в котором живут все остальные.
…Когда такие моменты проходят, другие часы, свившие себе гнезда в других людях, продолжают свой бег по кругу, а я возвращаюсь к своей рутинной, смертельной неподвижности, к своей работе, своим посиделкам с друзьями в кафе, к своему усталому ходу, который я привык называть жизнью.
Но я-то хорошо знаю, что жизнь — это совсем другое.
Я знаю. Что жизнь, настоящая жизнь, — это как раз сумма таких моментов, хотя и быстротечных, когда мы настроены на одну волну со вселенной.
Почти все, бедняги, думают, что живут. Но существуют лишь короткие минуты полноты жизни, а те, кто об этом не знает и упорно хочет жить вечно, обречены прозябать в сером мире непрерывного хода повседневности.
Поэтому я люблю вас, старые часы, потому что вы и я одной крови.
— Это, Демиан, наихудшее изложение литературной жемчужины Папини, которую я прошу тебя при случае прочитать. Я рассказал ее сегодня, чтобы показать тебе гениальную метафору: возможно, все мы живем только в считаные моменты полной гармонии. Может быть, именно сейчас, в эту минуту, часы настоящей жизни и твои внутренние часы показывают одно и то же время. Если так, наслаждайся этим моментом, Демиан, ведь он может пролететь слишком быстро.
Некоторое время спустя я прочитал в оригинале сказку Папини «Часы, остановившиеся в семь». Толстяк был прав, это настоящая жемчужина. Тем не менее даже сейчас, когда эта книга есть у меня в библиотеке, я не могу забыть того пересказа Хорхе, может, менее богатого литературными приемами и образами, но настолько же полезного для меня в тот момент, насколько приятным оказался оригинал годы спустя.
Чечевица
Мой психотерапевт снова оказался прав. Миг света и абсолютной гармонии прошел, и опять возникли мои вечные вопросы об истине, о других и о себе самом. Меня совершенно выбил из колеи тот факт, что третий раз за год один из моих коллег получал прибавку к зарплате больше моей. Я считал себя способным объективно оценивать свою работу и знал, что делаю ее достаточно хорошо. Более того, был уверен, что я лучший и более продуктивный недипломированный специалист, чем остальные сотрудники.
— Просто Эдуардо лижет…
— Что «лижет»?
— Ну, лижет… в общем, подхалим.
— Странный способ действий, имеющий определение только на жаргоне.
— Он старается все время быть на глазах у начальника, преувеличивая то, что он сделал, чего добился, и преуменьшая свои неудачи. И начальник, а он далеко не дурак, все понимает, наверняка понимает. Просто в свободное от демонстрации своих достижений время Эдуардо льстит начальству.
— А оно, похоже, падко на лесть?
— Наверно, потому что, когда надо поощрить кого-то, само собой разумеется, премию получает льстец.
— Ты говорил с начальником?
— Да, конечно. Он считает, что я спорю по любому поводу, что у меня плохой характер, а это снижает мой рейтинг.
— Иными словами, ты ставишь вопрос так начальник говорит, что, если бы ты был таким же подхалимом, как Эдуардо, в качестве поощрения ты получил бы продвижение по службе, более высокий рейтинг и большую зарплату.
— Похоже на то.
— Ну, тогда все ясно. Ты видишь цель, знаешь, как ее достичь, следовательно, способен это сделать. Что тебе еще нужно? Остальное зависит от тебя.
— Я отказываюсь.
— От чего?
— Отказываюсь все время поддакивать, чтобы получать немного больше денег.
— Мне это нравится, Демиан. Но не думай, что это касается только работы.
— Не вижу в этом ничего общего. Но мой опыт общения с тобой говорит мне, что никогда не бывает «только в одном месте», поэтому я не знаю, происходит ли так только на работе. Я этого не знаю.
— Когда Рикардо для участия в презентации на факультете выбрал не тебя, а Хуана Карлоса, ты почувствовал то же самое?
— Да.
— А когда несколько месяцев назад ты мне рассказал, что твоя подруга Лаура отдалилась от тебя, потому что предпочла общество людей, которые не говорят ей неприятных вещей, разве это не то же самое?
— Да! То же самое… Значит, чтобы не остаться одному, тебе приходится через силу строить из себя не то, что ты есть на самом деле.
— От первого лица, пожалуйста…
— Если я не хочу остаться в одиночестве, то я должен льстить, соглашаться со всеми и во всем, быть мягким и пушистым, рта не раскрывать или раскрывать его только для того, чтобы сказать «да*…
— Несомненно, это один из путей. Но есть другой — это путь Диогена.
— И что это за путь?
— Путь Диогена.
Однажды Диоген ел чечевичную похлебку, сидя на пороге какого-то дома.
В Афинах не было более дешевой еды, чем чечевица.
Иначе говоря, если ты ешь чечевичную похлебку, значит, твои дела плохи.
Мимо проходил один из министров императора и сказал ему:
— Ах, Диоген! Если бы ты научился быть покорным и льстить императору, тебе не пришлось бы есть столько чечевицы.
Диоген оторвался от еды, поднял глаза и, пристально посмотрев на богатого собеседника, ответил:
— Ах, брат мой! Если бы ты научился есть чечевицу, тебе не пришлось бы быть таким покорным и так льстить императору.
— Это и есть путь Диогена. Это путь самоуважения и защиты собственного достоинства, превыше нашей потребности в одобрении.
Мы все ищем одобрения других людей. Но, если для этого нужно перестать быть самим собой, это не только слишком дорогая цена, но и бессмысленные поиски: мы становимся похожи на человека, который искал по всему городу своего мула, разъезжая на… своем муле.
