Елена Мадден - Наши трёхъязычные дети
Мысль, что ошибки здешних русских когда-нибудь победят и в России, не утешает – скорее, печалит. Ведь теперешние литературные нормы следуют языковому узусу! Современные словари чаще всего не противостоят тенденциям устной речи, но кодифицируют их. Таков, например, демократический «Словарь трудностей произношения и ударения в современном русском языке». Здесь уже не просто выражается мнение о смене нормы (как в старой книжке К. С. Горбачевича «Трудности словоупотребления и варианты норм русского литературного языка») – массовые ошибки «в официальном порядке» получают статус равноправной нормы!
Это значит, пройдёт время, и ошибки наших детей никто не будет считать ошибками. Все будут говорить не только «несколько грамм» (форму оправдал К. Чуковский), но и «об этих художников»…
В языке «первой эмиграции» теперешнее «опрощение», кажется, всё же не было неизбежностью. Тогда язык был, пожалуй, всё же более стабилен, чем сейчас. Более «консервативен», более верен нормам. Потому эмигранты первой волны, жалуясь, что язык пореволюционной России им непонятен, и констатировали с осуждением: в России победил («плебейский») «новояз».
Мы же теперь – как уехавшие, так и оставшиеся – языковую катастрофу часто даже и не замечаем…
Но вернёмся к детям современного русского зарубежья.
Родителям приходится выбирать: принять искажения языка как факт, смириться с ними – или попытаться бороться. Наша семья выбрала второе.
* * *Вопрос «Поправлять или нет?» актуален, конечно, не только для русских воспитателей. Проблема здесь обнаруживается вполне «интернациональная».
Как относиться к ошибкам детей?.. А для пап и мам мультилингвов важен, к тому же, и такой поворот: что делать, когда ребёнок смешивает языки: когда переносит произношение, слова, значения или конструкции из одного языка в другой?
В английских и немецких справочниках для родителей часто встречается совет «толерантно» относиться к речевым просчётам детей. Указывают, что для ребёнка неестественна фокусировка на «форме», то есть на чистоте речи: для него язык не самоцель, а средство общения. Говорят: если постоянно критиковать речь ребёнка, у него разовьётся неуверенность в себе, он постарается поменьше обращаться к родителям… Напоминают, что «ошибки роста» неизбежны (как неизбежны падения, синяки и царапины, когда ребёнок учится бегать или, скажем, ездить на велосипеде). Предлагают посмотреть на ситуацию с новой стороны – увидеть ошибки как «хорошие»: как игру с языком, пробу – маленький исследовательский эксперимент, опыт самостоятельного языкового творчества и т. п. Замечают, что ошибок не делают дети молчаливые, неконтактные. (Приходилось встречать заявления и более резкие: без ошибок говорят разве лишь дети с проблемами в умственном развитии…)
Любой родитель признает справедливость этих замечаний – и останется наедине с сомнениями. Ребёнок ожидает отклика по существу – так, но разве нельзя сначала обсудить насущное, а потом заняться языком? то есть не отменить, но отложить исправления, может быть, даже выделить для них специальное время? Ошибки лучше молчания – да! (помнится, ленинградский словесник Ильин своим подопечным плакат изготовил: «Скажи, пусть будет больно мне, но только не молчи»), но не ведут ли и ошибки всё в тот же тупик молчания? Свою реакцию («больно мне») взрослый, скорее всего, скрыть не сможет – а у ребёнка вырастет всё та же неуверенность в себе… Ошибки необходимы и полезны – но разве это резон обходиться с ними как с достижениями, и только? Разве нельзя похвалить «своё» слово «стопает» – а потом назвать то, каким пользуются все, какое точно будет понятно каждому? Наконец, что мешает поправлять не прямо, но завуалированно, хотя бы переспросить, использовав правильную форму?..
При всём желании невозможно отнестись к иным ошибкам как к перлам. Если неверная форма (вроде сказаю) повторяется месяцами, если она меняет смысл сказанного (I want keks to eat), если нормальная реакция рядового носителя языка – досада, то разве не заслуживает такая ошибка иного отношения – самого пристального внимания и работы над ней?
У родителя-иностранца в Германии такие сомнения особенно сильны. Даже и «толерантная» Монтанари вынуждена признать, что в моноязычной (по типу) Германии население ожидает от иностранцев и их детей не просто знания языка, но хорошего, чистого и правильного немецкого (при том, что «чистому» немецкому разрешается включать интернациональные слова вроде пиццы и заимствования вроде Internet surfen…). Рассуждения об ошибках Монтанари заканчивает рекомендацией объяснять ребёнку правила, если ошибка держится слишком долго…
А начитанные родители и другие аргументы приведут.
Такой, например. Известно, что пионер многоязычного воспитания Жюль Ронжа у сына не только «свой» язык чистил и правил, но и в процесс освоения материнского (в буквальном смысле) языка вмешивался.
Мать маленького Луи была не слишком последовательна, Ронже-отцу приходилось выбирать между принципом «невмешательства» и заботой о правильности детской речи. Дилемму Ронжа разрешал просто: поправки адресовал – через голову сына – матери («Ему не разрешается говорить für mir!»).
Между прочим, Ронжа-отец выкорчёвывал безжалостно даже интернациональные слова-заимствования, даже какие-нибудь невинные шампиньоны в немецком искоренял…
Жюль Ронжа был пуристом и педантом – но ведь и вырос в итоге мальчик Луи настоящим билингвом, с полно– и равноценными немецким и французским! А вот Вернер Леопольд или, скажем, Дональд Порше к языку детей строги не были – и не здесь ли надо искать объяснение тому факту, что у их детей один из языков оказался второплановым, малоиспользуемым и небезошибочным?..
Большинство родителей наверняка не перенапрягают ребёнка непосильными речевыми упражнениями. С другой стороны, вряд ли найдутся папы и мамы, настолько умилённые детскими неправильностями, что вовсе не помогают чаду продвинуться в языке на ступеньку выше.
В той или иной мере исправляют речь детей все. Самое трудное – решить, что́ в том или ином возрасте по силам, к каким новым шагам в языке ребёнок готов. А информации нет…
Тут просится параллель. Фирмы-изготовители детского питания просвещают родителей, выпускают многочисленные проспекты и плакаты с таблицами: когда начинать давать младенцу сок, когда подкармливать твёрдой пищей… Думаю, нашлось бы немало желающих иметь под рукой подобную схему созревания языка (хотя бы у ребёнка «обычного», одноязычного), если не с хронологией, то хотя бы просто с очерёдностью этапов.
Чтобы озабоченные родители знали: это обычное явление, когда ребёнок, скажем, заменяет g и k на d и t или меняет местами согласные (немец – мениц, ср. из истории русского языка: немецкое Teller усвоилось как тарелка)… Чтобы мамы не паниковали из-за пустяков.
Чтобы имели представление о законах развития языка – и помогали этому развитию со знанием дела!
Пока же родители действуют вслепую, пробуя и ошибаясь. Нащупывают интуитивно меру терпимости и приемлемые меры воздействия…
* * *Приходится особо остановиться на одном вопросе. О принципе «Wie bitte?» (как-как?). Так немецкие учёные обозначают тактику непонимания.
У нас в начале был… совет доброго знакомого «не понимать» иноязычную речь – чтобы не потерять свой язык. (Сейчас странно думать, что с таким скромным багажом знаний мы приступали к этой неприступной вершине – «сбалансированное многоязычие».)
В общем и целом, принцип «непонимания» свою службу сослужил (и сейчас ещё служит).
Верят ли дети тому, что мама – которая общается по-немецки в магазине, с друзьями, по телефону – вдруг «забывает» язык, когда слышит его из уст детей? Наша дочь иногда высказывала подозрение, что я на самом деле всё прекрасно понимаю, и тогда я пыталась сделать «непонимание» убедительным: ссылалась на усталость, головную боль, на то, что только что читала по-русски, поэтому трудно переключиться и т. п. Но, по большому счёту, в этом не было нужды: веря или нет, дети наш принцип приняли, привыкли к нему.
Другое дело, что я со временем настроилась на отказ от механического его применения.
Иногда «не понимать» было бы просто жестоко. Как-то раз мы не смогли понять, чего хочет наш сын (не притворялись, на самом деле не понимали слово), он же никак не мог объяснить и злился – и, наконец, совершенно вышел из себя, отчаянно рыдал, забился под стол, отказывался выйти; и успокоить его казалось невозможным… Эпизод показал, какой травмой может обернуться обрыв контакта – и раз и навсегда обозначил для нас границы «непонимания».
