Виктор Франкл - Синхронизация в Биркенвальде
СОКРАТ. Гораздо проще. Наша пропаганда будет основана на фактах, на чистых фактах! И наши разговоры, которые мы здесь ведем, тоже будут обнародованы, и именно в театре.
КАНТ. Как это прикажете понимать?
СОКРАТ. Мы просто разыграем наш протокол на какой-нибудь земной сцене.
КАНТ. Что же, все, сказанное выше, и все, что нам еще придется сказать, превратится в спектакль, который вы намерены показать?
СОКРАТ. Да, именно это я имею в виду. Барух, как начинается протокол?
СПИНОЗА (читает). «Секретарь — Бенедикт де Спиноза; Сократ. И точное время тоже надо указать; Кант. Стоп! Я протестую!». И так далее, и так далее...
СОКРАТ. Прекрасно! Тогда все, что здесь говорилось до сих пор, войдет в постановку. (Торжественно.) И мы — сейчас — просто включаемся в спектакль «Синхронизация в Биркенвальде» на сцене театра в...
СПИНОЗА. Не годится! Там говорят по-немецки.
СОКРАТ. Ну и что?
КАНТ. Бенедикт, не забывайте, что здесь мы общаемся с помощью не слов, а мыслей.
СОКРАТ. А мысли понимает каждый. И то, о чем мы сейчас размышляем, должно дойти до каждого как на его родном языке...
КАНТ. ...Потому что это — правда.
СПИНОЗА. Понимаю...
СОКРАТ. Итак, можно начинать!
СПИНОЗА (по-детски радостно, возбужденно). Занавес!
КАНТ. Не забывайте, Бенедикт: мы все время на сцене, и занавес поднят. И все это время на нас смотрят и нас слушают.
СОКРАТ. Или вы все еще не уловили ситуацию, Барух?
СПИНОЗА (немного растерянно). Как, уже?
СОКРАТ. Все еще не понимаете? Да мы попросту притворились, будто какой-то писатель использовал наши образы, а нас будто бы изображают артисты. (Смеясь.) Ни один человек не заподозрит, что мы, так сказать, обратились в артистов и воспользовались именем автора — неплохо, да? А публика и вовсе обманута: мы заставили ее играть роль зрителей. И вот увидите: они не догадываются что они играют, а мы — настоящие и то, что здесь разыгрывается, тоже — настоящее.
КАНТ. Нет, серьезно, Сократ, что вы задумали? Что за пьеса?
СОКРАТ. Я хочу представить людям картину ада и показать им, что и в аду человек может остаться человеком. Примерно так, как мы здесь, на небесах, — или как там называют это те, внизу, — каким-то образом остались людьми. Разве нет?
КАНТ. Безусловно, безусловно! Слава Богу!
СПИНОЗА. Слава Богу!
СОКРАТ (тихо, Канту). И это называется — атеист...
КАНТ (усмехаясь). Итак? Я готов, Сократ!
СОКРАТ (обращаясь вверх). Прошу, занавес между вечностью и временем!
Средний занавес поднимается. В полумраке виден запущенный, грязный барак концлагеря. Примерно в середине маленькая железная печка. Правая часть барака не видна, слева — входная дверь. Перед ней, еще левее небольшая площадка. Весь левый угол сцены ограждает колючая проволока, тянущаяся вокруг всего барака. Прямо перед зрителями — нары, слегка покрытые соломой, на них, лежа или сидя, расположились заключенные.
СПИНОЗА. Где мы?
СОКРАТ. В концлагере Биркенвальд.
КАНТ (скорее про себя). Жутковато...
КАПО (входя с группой заключенных, хрипло, привычно повелительным тоном). Значит, вот — блок 6, барак 9.
ФРАНЦ. Быстрей, Карл, нам бы занять местечко у печки!
КАРЛ (хромая). Подожди, я не могу так быстро. Левая нога...
ФРАНЦ. Обопрись!
КАРЛ (опираясь). Вот, хорошо, так дело пойдет.
Другие тоже ищут места и постепенно располагаются; капо уходит.
ФРИЦ (Эрнсту). Слыхал, как лагерный начальник ругался, что нам в Бухенау дали только одно одеяло и что мы такие вонючие и завшивленные?
ЭРНСТ. Давай, старый оптимист, надейся, что здесь будет лучше!
ФРИЦ. Почему же обязательно нет? Скажи, разве ты не был уверен, что нас ведут в газовые камеры? А приехали в нормальный лагерь.
ЭРНСТ. Еще не вечер... Смотри, еще станешь капо, наломаешь дров... Подожди, пока все кончится — они нас всех свалят в общую кучу, вот увидишь.
ФРИЦ. Давай так: если ты сможешь мне доказать, что к этому идет, — будем разговаривать дальше, а пока ты мне этого не доказал, я веду себя так, будто я уверен, что останусь жив.
ЭРНСТ. А я не хочу надеяться до последней минуты — слишком тяжело будет разочаровываться.
ФРИЦ. А ты правда думаешь, что их не переживешь? (Смеется.)
ЭРНСТ. Ты еще способен шутить?
ПАУЛЬ. У меня тут в мешке были сигареты! Еще от последней премии. Куда они подевались? Кто-то опять прикарманил!
ФРИЦ. Вечно эти фокусы... Я думал, мы все тут товарищи...
КАРЛ. И кто тут украдет? Здесь ведь только земляки.
ФРАНЦ. Вспомни про Отто...
KAPЛ. Бог ты мой, он-то уже наказан.
ЭРНСТ. Тоже справедливый порядок — если кто-то схватил кусочек колбасы, должен это идти в газ...
КАНТ (после того, как философы, послушав, смешались с заключенными). Пошлые люди, скажу тебе, Барух. Они воображают, что в их земном существовании должно быть какое-то соответствие между благотворительностью и благосостоянием, между нравственными заслугами и денежными заработками.
СПИНОЗА. Beatitudo ipse virtus...[1] Только порядочный человек может быть по-настоящему счастлив.
КАНТ (нетерпеливо). Знаю, знаю. Но вы проецируете все в одну плоскость — вы, с вашим монизмом.
СОКРАТ. Господа, не ссорьтесь! Здесь же идет спектакль!
КАНТ. Но я спрашиваю, Сократ, почему люди еще и ничему не учатся?
СОКРАТ. Это верно. Пока они не читают философские книги, они будут оплачивать свои философские заблуждения страданием и кровью, нуждой и смертью. Но подумайте еще раз — разве мы не должны были оплачивать нашу философскую мудрость ни кровью, ни страданием, ни нуждой, ни смертью?
СПИНОЗА. Он прав, господин профессор.
КАПО (рывком открывая дверь). Только не вбейте себе в головы, вы, вшивые свиньи, что сегодня вам еще дадут пожрать. Наша кухня не рассчитывала на вашу вонючую банду! (Уходит.)
ЭРНСТ. Ну и дела! Два дня не ели, а теперь надо еще ночь проваляться, пока дождешься, чтобы утром дали полакать этой теплой мутной водички!
КАРЛ (Францу). Францик, Францик, я опять тебе говорю — не надо было тебе идти со мной.
ФРАНЦ. Я должен был, ты же знаешь, как это было.
КАРЛ. Да знаю я вечную твою жертвенность. Я тебе прямо скажу: это у меня уже вот где! Сначала ты мог уехать в Америку, так нет! Ты не хотел оставлять семью в беде. А результат? Чтобы спасти тебя от гестапо, сестра пожертвовала собой. А после гибели Эви от болезней и горя умер отец. Потом настала моя очередь. И теперь мама — одна. Бог знает, жива ли она?
МАТЬ (маленькая, скромная, печально озабоченная, появляясь справа, откуда не видно никаких подходов к бараку). А, вот они здесь! (Остается вблизи сыновей.)
КАРЛ. Жертва за жертвой — и ни к чему это не приводит.
ФРАНЦ. Не говори так, Карл. Ты не хуже меня знаешь, что эта дерьмовая жизнь не имела бы смысла и не стоило бы за нее держаться, если бы мы не были готовы в любой момент отшвырнуть ее ради чего-то другого.
КАРЛ. Что-то другое... Но что? Что?
ФРАНЦ. Называй как хочешь, но ты знаешь это так же хорошо, как и я. По крайней мере мы об этом догадываемся.
КАРЛ. Всему есть предел. Ты не должен вот так швыряться своей жизнью.
ФРАНЦ. Почему нет, если это имеет смысл?
КАРЛ. Что ты называешь смыслом? Что в конце концов мы все погибнем?
ФРАНЦ. Может быть, и это. Дерьмовая жизнь во всяком случае бессмысленна, если еще и цепляться за это дерьмо. Кто не готов пожертвовать своей жизнью, тот просто существует, пока не подохнет. А для того, кто готов бросить такую жизнь к чертям, и смерть может иметь смысл.
В этом я убежден. И я никогда не стал бы об этом говорить, если бы мы не сидели здесь.
КАНТ. Вот это прекрасно! Вы слышали, господа?
СПИНОЗА. Откровенно говоря, я им не верю.
СОКРАТ. Может быть, все еще изменится к лучшему.
МАТЬ (робко подходя к философам). Прошу вас, господа, не сердитесь на меня, но это — двое моих сыновей, это — последнее, что у меня было. Ну скажите, разве они не замечательные? Разве не славные ребята? Франц мог уехать в Америку еще вовремя, понимаете? Но он остался с нами, со мной и с отцом. Мы так просили его уехать, а он говорит: «Мне и здесь неплохо». Как будто мы не догадываемся, что он не хочет нас оставить...
КАНТ (успокаивая). Мы как раз сейчас говорили, что ваш сын Франц — очень способный юноша.
СПИНОЗА. По-настоящему хороший человек.
СОКРАТ. Утешьтесь, сударыня, мы позаботимся о ваших сыновьях.
МАТЬ (кланяется). Я очень вам благодарна, господа. С кем я имею честь?
КАНТ. Сударыня, вы нас, наверное, знаете, однако забудьте. Мы неохотно называем свои имена.
