Дмитрий Соколов - Любовные реки, семейные берега (Архетипические сюжеты семьи и рода)
И вот теперь, представив себе эту картину, давайте согласимся, что половая идентификация не получается автоматически, и одним махом тоже не образуется. Потому что эти роли, которые половые – это довольно сложная штука, многокомпонентная. Если учить их по одной, за сорок лет не выучишься. К тому же, сознательно они не представляют из себя такой изумрудной ценности, чтобы их учить – потому что роли противоположного пола тоже прекрасны, и тоже ужасны, и давайте вообще будем выше этого, все с серьгами в ушах, бисексуальны и счастливы. (Это всё Трикстер болтал, это в его сказках он то член на дерево наматывает, то детей рожает, не стоит его слушать нам, взрослым, серьезным людям.)
Но судьба нарисованного мальчика внушает много опасений, и коли доктором ему будет не он сам и не старший мужчина, а матушка судьба, то, согласитесь, его, скорее всего, ждет много ее ударов. Ну, давайте перечислим самое поверхностное: женщины или не будут его замечать, или будут использовать его как игрушку, но рожать от него не захотят; очень вероятны аборты, за которые ему потом всю жизнь придется расплачиваться (не объективно, но в нашей сказке); очень вероятна поэтому потеря первой любви, самой лучшей; в серьезные дела его брать не будут, и зарплата останется соответственной; реализации творческих мечтаний он почти наверняка не добьется; есть приличная вероятность «детских» болезней – от энуреза до опухолей); наконец, плюшевый мишка может стать жестким! (Трикстер: «От спермы?» Да хоть просто от старости! За сорок уже начинает автоматически казаться, что раньше мишка-то был помягче.)
Вот поэтому своевременная операция по принятию пола (Трикстер просит написать: «Только в нашей клинике!») может быть адекватной и целительной.
А как происходит эта операция? Я много лет, как и многие окрестные психотерапевты, был увлечен словом «инициация». Сказки про нее есть очень красивые, но делать ее самому мне очень в лом. Прежде всего, потому, что инициация – это очень насильственное дело, из этой песни мордобоя никак не выкинешь. А я не люблю насильничать, даже когда потом спасибо говорят. То есть, конечно, бывает, случается, не убережешься, но на поток мне такого ставить не хочется. Да и культура этого не поддерживает, ни деньгами, ни одобрением.
Но с годами я понял, что такую операцию можно проводить хитрее. Хотя базовые фигуры в этом взаимодействии остаются прежними. Это «мальчик» и «взрослый мужчина» – или, соответственно, «девочка» и «взрослая женщина». Причем, учтите, в этой сказке роли не смешиваются, и, например, «взрослый мужчина» «девочку» может трахать, но не может «сделать женщиной». Это понятно из самого названия спектакля: «половая идентификация». Идентификация – это когда ты отождествляешься с кем-то, считаешь себя кем-то, и кросс-половые идентификации тут никак не помогут. Хотя трахаться может быть приятно.
Да, так вот, а теперь, как говорил Карлсон, угадай, малыш, какой «взрослый мужчина» лучше всего подходит как объект для идентификации. Нет, не угадали, не Карлсон. У вас еще две попытки. Нет, не дедушка Ленин. И даже не первая любовь вашей мамы, хотя многие, похоже, ориентируются именно на это.
Это мальчиков папа, и если вы действительно не угадали, то пойдите и застрелитесь, потому что жизнь ваша есть и будет грустна и инфантильна. Эти дурацкие шутки с угадыванием просто отражают большое количество похожих сцен из моей практики. Очень многие люди ведут себя так, как будто папов у них нет. И если эти люди – девочки, то это полбеды и другая глава, а если мальчики, то – вот именно.
Отец является, помимо прочего, первичной фигурой для половой идентификации. И чтобы стать «мужчиной», «мальчику», в сущности, надо сделать только одно танцевальное па, которое Хеллингер называет «перейти в зону влияния отца». «Перейти» здесь возникает потому, что изначально мальчик обычно связан с мамой, сильно, как ребенок. Но наступает время, когда его связь с мамой, оставаясь даже сколь угодно взаимно приятной, начинает плохо сказываться на развитии половых ролей и кучи зависящих от них прочих качеств. От мамы быть мужчиной не научишься. И тут всё, что нужно сделать для объявленной нами операции – это: перейти – в зону – влияния – отца.
Так просто звучит! – но что это на самом деле значит?
Нас тут много разных: многие выросли без отца, многие с собственным отцом сильно поссорились, многие считают отца тряпкой, пустым местом, неудачником. И операции поэтому должны быть несколько разными. Но, в основе своей, этот сюжет первой стадией знаменует признание отца – что он есть. И для кого-то из нас уже эта стадия крайне трудна; и тем не менее, необходима. На второй стадии «мальчик» признает отцовское главенство и «право на маму» (это, в определенной степени, знаменует концовку такого распространенного семейного сюжета как Эдипов комплекс, на котором многие из нас связь с отцами и теряют). Для многих и эта стадия представляет из себя большой труд и даже личный подвиг. И на третьей стадии «мальчик» признает отца в себе, то есть осознает в себе отцовские черты и дает им право на существование. И это тоже бывает сделать очень трудно, потому что этот «мальчик», скорее всего, потратил годы на то, чтобы от отцовских черт избавиться. Но баланс приобретений и потерь в таком деле «стирания и недопущения» почти всегда хреновый, а вот баланс «признания» обычно позитивный.
Я пишу, и многие судьбы проходят передо мной, и десятки голосов мне говорят: да как же можно смириться с тем, что отец бросил маму? бил меня в детстве? спился? и так далее, далее, далее. Что ж, конечно, в этой сказке есть другой вариант – это постараться «вычеркнуть отца». Я хочу, чтобы вы понимали перипетии этого сюжета вычеркивания: там почти наверняка прописан сильный невроз, то есть внутренний конфликт между собственными частями личности, которые на отца похожи (их не может не быть, извините), и теми частями личности, которые отца отвергают, и пытаются обычно вести себя так, как будто они и есть целая личность. И вот как раз половая идентификация может попасть в такую вилку, и мальчику с позитивным образом отца будет правильно ее пройти гораздо легче, чем тому, у которого – негативный.
(Здесь очень частым сюжетом является такой: «мальчик» отвергает отца не сам по себе, по собственному критическому размышлению, а вслед за матерью, из солидарности (и идентификации) с ней. Про это, про «борьбу Родов» я еще напишу отдельную главу. Конечно, для мальчика, выросшего без отца, это тем более естественно – держать сторону единственно доступного родителя. Но когда дело подходит к половозрелости – это оказывается ужасно не выгодно. Очень рекомендуется, если так произошло, в процессе и ради возмужания «продать часть материнских акций» и на вырученные ресурсы «купить отцовские». Тупо, упрямо продираясь через всё его, отца, хамское несовершенство. Когда эти акции покупает сын, они, как правило, начинают сильно расти, простите мне метафорический ряд дядюшки Скруджа.)
Кстати, о дядюшках, good news: для многих из нас есть хороший шанс научиться мужественности и «мимо отца», но используя «отцовскую фигуру». Старший брат, дядя, отчим, учитель тоже способны передать эту штуку – в сущности, требуя при этом прохождения тех же стадий, с признанием и подчинением. Инициационные обряды традиционно проводил, кстати, не отец, а всякие подобные старшие мужчины.
И последний сюжет этого спектакля может поразить своей нелогичностью присутствующих дам и детей. Одним из главных признаков обретения мужественности является, в сущности, способность к мужской конкуренции, которая и является одним из требований к мужской роли времен патриархата и Кали-юги. «Выходным экзаменом» на то, что операция по принятию пола прошла успешно, является очень часто довольно силовое и насильственное установление границ отцовской власти. Успешный сыновний бунт, другими словами. Материальное и психологическое отделение, установление «собственного государства», в котором власть принадлежит уже не отцу и не матери, но тебе, такому борзому «уже не мальчику, но мужу».
Мрачная хиппи
Первая наша встреча была случайной и непримечательной. Я шел по берегу Черного моря, шел далеко, возвращаясь из Лисьей бухты домой. Людей я не видел уже часа полтора, когда вдруг из-за очередной скалы навстречу вышла дева, замотанная в тысячу одежек (а была жара, и я шел почти голый) и спросила у меня дорогу. Дорога была простая – по берегу моря, объяснять нечего, но мы остановились поговорить. В какой-то момент я спросил, как ее зовут, и она ответила: «Неживая»; а я чуть не поперхнулся. Вопрос «Это кто ж так тебя?» застрял у меня на губах. Потом я все-таки окультурил свое удивление во что-то вроде «Зачем же так живого человека называть?», но она печально улыбнулась и не стала отвечать. Мы еще поболтали пару минут и разошлись – она пошла в бухту, а я домой.
