А. Чернявская - Психология господства и подчинения: Хрестоматия
Вторым, совершенно необходимым условием геноцида является наличие врага, который, во-первых, ответственен за неприятности и несчастья, и, во-вторых, с устранением которого станет лучше. Иначе говоря, геноцид осуществляется не только как мщение. Опыт осуществлявшихся геноцидов показывает, что большинство людей, в геноцидах участвовавших, не только мстят этому врагу за те проблемы, которые по его, как они считают, вине возникли, но и надеются, что устранение врага поможет в решении этих проблем. Не в том (не только в том) дело, что «они» (арабы, евреи, армяне, негры) виноваты в наших несчастьях, а в том, что, если «их» не станет, то жизнь станет лучше.
Геноцид невозможен без острого чувства ненависти к народу или религии, предназначенным на роль жертвы. Эта ненависть должна быть столь сильной, что позволяет человеку нарушать даже заповедь «не убий» и продолжать считать себя вполне достойным Царства Божия. Эта ненависть долго воспитывается и развивается. Корни ее – в школьных учебниках, где рассказывается о том, какой замечательной была жизнь моих предков в прошлом, когда еще не было «их», каким могущественным и справедливым было мое государство до того, как пришли или даже напали «они», о том, какие ужасные заговоры «они» всегда строили против моей страны. Корни ненависти – в привычной и, как будто естественной, бытовой дискриминации – в скамейках «только для белых», в анекдотах про хохлов или москалей, в оскорбительных кличках. Корни ненависти – в диких представлениях, связывающих преступность с каким-либо одним этносом, в псевдонаучных публикациях, обосновывающих то, что иного отношения «они» и не заслуживают. Все это подготавливает людей к участию в акте геноцида, убеждает потенциальных убийц в том, что жертвы, в общем, и не заслуживают другой участи.
В конце шестидесятых годов канадский психолог Мелвин Лернер разработал т.н. теорию веры в справедливый мир. Согласно этой теории, люди предпочитают верить, что мир, в котором они живут, имманентно справедлив. Добро в нем вознаграждается, а зло наказывается, честный труд ведет к успеху, а жулик, в конце концов, остается ни с чем. Следствием этой веры является, в частности, жестокое отношение к жертвам различных несчастий – если человеку не повезло, значит, он сам и виноват. Ведь если не повезло хорошему человеку, значит, мир несправедлив. К сожалению, дискриминация тех, кому не повезло, распространяется и на жертв погромов и массовых убийств. После войны, когда мир узнал о преступлениях гитлеровцев против евреев, в странах антигитлеровской коалиции был зафиксирован рост антисемитизма. После погрома в Сумгаите в 1988 году – первого массового кровопролития по этническому признаку на территории Советского Союза после сталинских репрессий – делались заявления о том, что, хотя погром – это, конечно, плохо, но в армянах есть что-то такое, что провоцирует погромщиков. Иными словами, армяне сами виноваты…
Естественно, не все люди имеют одинаковую склонность участвовать в актах геноцида. Вероятность участия повышают авторитарность, плохое образование, низкая самооценка, низкий уровень социальной адаптированности, ощущение себя аутсайдером и неудачником. Участники погромов – люди, не умеющие работать на отсроченной мотивации, они требуют результатов немедленно. Но немедленные изменения – это не реальная жизнь, в ней все меняется постепенно, а чудеса – сказка, добрая или страшная. Погром и является воплощением такой сказки, когда враги исчезнут и все твои проблемы решатся, как по мановению волшебной палочки.
Погромщики абсолютно не подготовлены к сопротивлению. Они считают, что сопротивления оказано не будет, что жертвы, в принципе, не способны к сопротивлению и согласны быть жертвами. (Эта ситуация была блестяще описана Набоковым в его романе «Приглашение на казнь».) Представление о несопротивлении, с одной стороны, и о полной безнаказанности, с другой, входят и в идеологию геноцида, и в личные ощущения участников погромов. Они не думают о том, что могут быть наказаны. Они не верят, что их могут убить, защищаясь, те, на кого они нападают. Любой вред, нанесенный им в ходе погрома, они воспринимают как агрессию со стороны жертв и как нарушение некой неписаной конвенции. Они абсолютно убеждены в том, что никогда не предстанут перед судом (официальным или общественным). Из-за всего этого в немногих случаях, когда жертвы, несмотря на многократно превосходящие силы нападающих, начинают оказывать сопротивление, это сопротивление бывает весьма эффективным. Это касается и физического сопротивления, и сопротивления морального.
Примером такого исключительно успешного морального сопротивления была демонстрация, состоявшаяся в 1942 г. в Берлине. В ней участвовали женщины-немки, чьими мужьями были евреи. В конце 30-х годов, несмотря на нацистские репрессии по отношению к евреям, те евреи, которые состояли в браке с немцами, не арестовывались. Впоследствии репрессии коснулись и этой группы евреев, и в 1942 г. их жены вышли на улицы Берлина с требованием вернуть мужей домой. Казалось бы, эта демонстрация не имела шансов на успех, и, тем не менее, власти, не ожидавшие протеста, настолько растерялись, что требование было удовлетворено, и мужья этих 150 женщин были освобождены.
Помимо жертвы и погромщика в актах геноцида есть и третий участник – свидетель. Геноцид всегда направлен против меньшинства, и, если, например, поджигают дом одного узбека, армянина или представителя любой другой национальности, живущего в инонациональном окружении, то, естественно, поджигателей будет всего несколько человек. В то же время толпа, которая стоит вокруг и вроде бы никакого насилия сама не осуществляет, насчитывает десятки людей. Известно, что ни один геноцид, ни один случай массовых убийств не происходил без такой толпы и бурно выражаемого одобрения тех, кто не участвует в актах насилия. Погром в Сумгаите был осуществлен примерно 50 бандитами, которые убивали, насиловали и поджигали, переходя от квартиры к квартире. Но эту относительно небольшую группу сопровождала толпа, примерно человек 300, которая не принимала участия в зверствах, но бурно одобряла все, что совершали погромщики. И все это происходило в городе с населением в 100 тысяч человек, в котором была создана та атмосфера одобрения насилия по отношению к армянам, без которой, по всей вероятности, не могбы произойти и сам погром.
Роль свидетелей исключительно важна. Без их одобрения и поддержки массовое насилие невозможно. Люди не делают того, что делать стыдно, и те, кто участвует в актах насилия, нуждаются в том, чтобы их действия были признаны акциями героическими и правильными. Свидетелями, строго говоря, являются и соседи, и сограждане, и мировое сообщество. Осуждение со всех этих уровней, психологическая изоляция (если нет возможности юридического преследования) могут заронить в погромщиках сомнения в правильности их действий, а значит и снизить вероятность новых актов геноцида.
3.2. Психология политического терроризма
Политический терроризм в последние годы стал одной из главных проблем мирового сообщества. Могущественные государства, способные снарядить экспедицию на Марс, оснащенные ядерными арсеналами и баллистическими ракетами, оказываются бессильными перед группой людей с автоматами, которые готовы убивать заложников, взрывать здания, а потом, получив требуемое – деньги, свободу ранее осужденным сообщникам – начать все сначала.
Мишенью политического терроризма являются символы государства, наиболее значимые общественные нормы и государство, как таковое. Чем более структурированным и развитым является общество, чем больше у него культурных материальных и нравственных ценностей, тем более привлекательным оказывается оно для террористов.
Наиболее «популярный» в последние годы вид терроризма – захват заложников, жизни которых предлагаются затем в обмен на более или менее серьезные уступки со стороны властей – имеет шанс на успех только в тех странах, в которых человеческая жизнь действительно является ценностью и в которых общество не позволит правительству спокойно взирать на гибель попавших в руки террористов сограждан. Не случайно, в Советском Союзе до перестройки такого рода актов, практически, не происходило. Причина здесь не только в сложностях с оружием.
Террористический акт вряд ли был бы эффективным – власть была бы не слишком обеспокоена гибелью одного-двух десятков человек, а полный контроль за средствами массовой информации позволял либо представить происшедшее в благоприятном свете, либо вообще скрыть сам факт случившегося. По той же причине мы ничего не слышим о захвате заложников в Ираке или в Северной Корее. И дело, конечно, не только и информационной закрытости. Просто для диктаторов жизнь человека не представляет особой ценности, и они никогда не будут менять ее ни на крупные суммы денег, ни, тем более, на отказ от каких-то своих планов. Захваты заложников – своеобразное свидетельство гуманизации общества, ставшего объектом нападения террористов.
