Дмитрий Соколов - Любовные реки, семейные берега (Архетипические сюжеты семьи и рода)
Наша история начинается с того, что в очередной раз за братским столом восседала Эмилия Карлсон, местная не то чтобы звезда, но около того. Молода, разведена, талантлива и жутко обаятельна. Она пела смешные куплеты, и Малыш застенчиво смеялся. Эмилия с его братом встречались так часто, что она фактически переехала к нему. Еще пару раз Малыш видел ее на вечеринках, а потом, заскочив к брату за какими-то мамиными вещами, застал жуткую ссору. Эмилия рыдала. Брат стоял у окна и колупал пальцем штукатурку. Малыш извинился и выскочил.
Еще через месяц он узнал от своей сестры Бетан, что Карлсон забеременела и тут же рассталась с Бесси. Это было не совсем понятно, тем более что оказалось, что она мечтала родить ребенка, у нее всю жизнь не получалось, а теперь вот получилось, но с «этой сволочью» она жить не хочет, вроде он ей не дает спокойно носить, а у нее угрозы выкидыша, так что она хочет рожать сама. «Куда же она ушла?» – подумал Малыш. И отправился к брату. Тот попросил его помочь перевезти мебель на квартиру, которую он снял для Эммы. Малышу только того и надо было.
Они привезли мебель, долго затаскивали пузатый шкаф. Эмма была уже опять весела и обаятельна – ну, не с Бесси, в сторону которого она вообще не смотрела, так, что-то заносит в квартиру мебель, а. ну, получается, с самим Малышом. Она даже пригласила его на свой спектакль, последний в сезоне. Малыш с удовольствием сходил, принес ей цветы, с трепетом отнес их за кулисы, был восхищен спектаклем, поцеловал Эмме руку. Еще пару раз за следующий месяц он был на ее дне рождения и еще на каком-то празднике, а потом почти забыл все это за суровыми выпускными экзаменами, следом за которыми он отправился на практику.
В конце лета Эмма родила.
Бесси ездил к ней в роддом, заполнил все бумаги как отец ребенка, но Эмма была непреклонна, и ребенок получил фамилию Карлсон, и они продолжили теперь уже вдвоем жить в той квартире под самой крышей, куда Малыш затаскивал шкаф. По-прежнему оплачивал съем квартиры Бесси, который, наверное, столько же раз смотрел на младенца, сколько привозил туда оплаченные счета и полную машину продуктов и памперсов.
Теперь: никто в этой истории так и не смог вспомнить, по какому поводу Малыш попал в эту квартиру осенью. Повод наверняка был, не мог же он просто так заявиться в почти незнакомый дом. Эмма сидела одна, ребенок спал, и они целый вечер болтали о всякой всячине (бьюсь об заклад, темы тех разговоров тоже никто не смог бы вспомнить). Потом Малыш заглянул еще; потом еще. На третий раз он остался ночевать, и ночью они с Эммой переспали. Когда утром она стала спрашивать его: «Как же так?», он ответил ей: «Спокойствие, только спокойствие!»
Малыш и правда был спокоен на удивление. Общежитие у него закончилось, жить с родителями ему не нравилось, и через пару недель он стал бывать «под крышей» так часто, что фактически туда переселился. Им с Эммой было хорошо. К тому же – как стало ясно через месяц – Эмма страстно хотела вернуться в театр, на репетиции и спектакли. А кому же тогда сидеть с ребенком? Малыш отважно взял это на себя. Как-то он так удачно устроился с интернатурой, что вторая половина дня у него почти всегда была свободной. Он почти не зарабатывал, но ведь и жил на всем готовом. Малыш брал машину брата и отправлялся на рынок также на его деньги. Бесси таким образом стало легче и с дурацкими закупками (он всегда покупал не то), и со свиданиями с Эммой, которые были ему обычно очень неприятны.
А какой чудесный был маленький Карлсон! Он выезжал на прогулку важно, как маленький лорд, и Малыш проходил по парку мимо молоденьких мамаш, которые смотрели на него с восхищением, мимо кленов, которые быстро облетели в том году, и бережно баюкал дитя. Свое – не свое – его тогда это не очень волновало. Свое!
Малыш вообще тогда стал быстро взрослеть и умнеть. За осень и зиму он разобрался со своей профессией, и неожиданно для всех весной получил очень лестное приглашение аспирантуры в Швейцарии. От такого не отказываются – это все понимали. Он очень звал Эмму с собой, и она вроде бы даже задумалась, и стала болтать, что театр давно ей в тягость. но, в общем, в июне Малыш туда поехал один. Эмма с малышом должны были подъехать к осени; да только никто никуда так и не поехал. Вот это была, пожалуй, самая грустная страничка этой истории для Малыша – когда осенью он примчался в Стокгольм, а Эмилия уже встречалась с новым своим будущим мужем.
Ворота захлопнулись.
Грустный-прегрустный, Малыш пришел в родительский дом, где вся семья собралась отмечать его приезд. Он чувствовал себя маленьким-маленьким. Мама, папа, сестра и брат сидели за столом, и Малыш тоже сел. «А помните, как Малыш рассказывал нам про своего друга с моторчиком и пропеллером?» – спросила сестра. Все засмеялись, а Малыш вначале чуть не заплакал, как тогда, в детстве, когда ему никто не верил. «Но, Малыш, – сказала мама, – заметив это, – мы же все тебя очень любим». Малыш поднял глаза и огляделся. Это было очевидной правдой. Весь вечер, пока Малыш рассказывал о своей жизни в Швейцарии, брат подкладывал ему на тарелку лучшие кусочки, и к ночи изрядно захмелевший Малыш понял, что все нормально, все довольны, он своей семье послужил, и служба на сегодня кончилась.
А Эмилия вышла замуж за хорошего знакомого их мамы (так мама, получается, сдержала свое обещание!), прожила с ним много лет, родила еще двух детей, и в следующий раз доктор Свентесон видел своего давнего воспитанника только на его шестнадцатилетии, да и то мельком.
Домашние слишком любимцы
Если вы видели собачек в попонках, или, скажем, собаковидных монстров на сверх-изысканных диетах. Нет, плохое начало, от которого сразу могут обозначиться два людских лагеря, и одни других не понимают. В одном те, которые любят своих собачек или кошечек (ну, с зоологическими вариациями) и балуют их с удовольствием, не взирая на материальные затраты или запах экскрементов на всю квартиру, а в другом те, которые испытывают рядом с этим (или даже со стороны) – какое-то явное непонимание, и даже раздражение, и даже с крутизной пальца у виска.
Как-то даже неудобно – ведь это же вроде любовь, а любовь, по идее, всегда хороша, всегда греет. В принципе, какая разница, к кому любовь. Но поди убери это явное чувство неадекватности и неприятия. Сами по себе эти собачки для внешнего (невлюбленного) взгляда не так уж и противны. То есть воробей на ветке мне, например, как соучастник в природе, симпатичнее, но эти собачки тоже живые, такие себе, вихлястые. На детей-дебилов они иногда похожи, такие симпатичные и немножко жалкие. Верещат и тявкают. Да, вот если отстраниться от раздражения, то, пожалуй, явно ощутимой становится именно жалость.
Наверное, самая обычная ревность мучает тех, кто не любит подобных чужих животных. Или, кстати, не совсем чужих. Вот есть у меня знакомая, которая живет с мужем и ребенком в маленькой пристройке, а в большом основном доме, принадлежащем свекрови, живут десять кошек. Сама свекровь там не живет, у нее отдельная квартира, а кошки живут. И моя знакомая явно ревнует к тем кошкам, ощущая свою семью более ценной. Ан нет! Кошечки-то полюбимее оказываются. Вот и ревность, гнусная, бестолковая ревность.
Даже и когда не лично твою жилплощадь и душевное тепло забирают подобные четвероногие, все равно это гаденькое чувство ревности нередко колет в разные места. Ревнует человек к брату своему, что то, что должно принадлежать ему или такому же как он, из своего человечьего рода (вот эта самая жилплощадь или то самое душевное тепло, в которое все, в конце концов, упирается), достается кому-то не своему, не человеческому, попросту зверю. Чувствует он нарушение порядка, какой-то предательский отток любви в сторону, утечку драгоценного эликсира.
Хочется, чтобы в оркестре моем послышались драматические нотки. Вот в доме, где умер пес, безутешная хозяйка обращается к сыну: «Почему умер он, а не ты?», а затем к невестке: «Ну, теперь ты должна родить мне ребеночка!» Думаете, выдумываю? Ах, если бы! Думаете, это уже перегиб? Вязаные попонки – ок, спецрацион из спецмагазина – ок, а здесь – слишком? У любви, граждане, не бывает границ, и справедливость – это тоже словечко не из любовного словаря.
Если я выскажу идею, что «чуточку чересчур любимые» домашние любимцы играют в большинстве таких спектаклей роль детей, это, надеюсь, не будет звучать странно и вызывающе, ведь так? Наоборот, тривиальность. «Цыпочки», «лапочки», «масики», которым разрешено (нередко) гадить где угодно, чьим (не таким уж академическим обычно) умом подчеркнуто восхищаются, которых бесконечно гладят и ласкают и все такое прочее – слишком похожи на исполнителей роли «маленький ребенок» в спектакле «родительская забота». И платят они в ответ точно тем же, чем и дети – просто своим существованием, которое радует глаза и сердце. (Борзые, которых на дворянских псарнях кормили лучше, чем ухаживающих за ними крепостных крестьян, использовались на охоте. А большинство нынешних городских – ну никак не используются вроде бы, кроме такой эмоциональной подпитки хозяев.)
