Константин Банников - Антропология экстремальных групп: Доминантные отношения среди военнослужащих срочной службы Российской Армии
("Армия рабов" //…)
[Из воспоминаний бывших солдат]
— У нас в бане в учебке под Калининградом вода текла из двух "сосков". Из одного лучше, из другого хуже. Под тем, что лучше, моется сержант, взвод — под остальным. А банщик был такой здоро-о-вый осетин. У него был длинный такой кожаный ремень. Он любил там прохаживаться и хлестать по голым задницам. Это он подгонял нас так.
— А у нас тоже эпизодов хватало. Как-то в учебке роту пригнали в баню. Нас там по несколько взводов загоняли мыться. Предбанник маленький, давка страшная, суета, все издерганные. Мы стоим, ждем команды. А жара страшная уже, в Средней Азии весна, что у нас лето, а мы все еще в зимних рубахах две недели без перемены пробегали. И что-то в ожидании очереди расслабились, и давай нательные рубахи снимать. Не терпелось скорее снять с себя эту вонь. Ну вот, поснимали и в кучу их сложили, как обычно. А сержант за этим наблюдает, и потом вдруг говорит: "А что, была команда раздеться?". Все замерли. "Слушай мою команду. Рубахи надеть!" А разобрать, где твоя, где чужая уже невозможно. Что делать. Пришлось надевать. Я до сих пор помню то отвращение от липкой чужой рубахи.
(ПМА, 1999 г.)
Подобные примеры можно приводить без конца. В итоге семиотика доминантных отношений в солдатской бане сводится к примитивной социальной стратификации голой человеческой массы в бинарной оппозиции "чистый/грязный". В армии чистота тела — признак элитарности. Одна из привилегий элиты, достигаемая за счет знакомства с банщиком, — возможность помыться в любое время.
Персона армейского банщика предельно знаковая. В ней, как в капле, отражается вся система актуальных отношений. На службу в подобные заведения попадают люди особого склада. Они обладают собачьим чутьем иерархии, улавливают тончайшие нюансы настроения высших командиров и адекватно на них реагируют, умеют поддержать не раздражающий начальственное ухо разговор, вставить нужную шутку в нужное время, в общем, вести себя соразмерно социальной дистанции, при том, чтобы старший получил от этого максимум удовольствия. В иерархических группах этот талант чрезвычайно ценится. Кроме того, они вырабатывают к каждому члену иерархии особый подход и, тем самым, воспроизводят общую иерархию в частных ситуациях: почтительность к старшим офицерам, к которым он может обращаться по имени-отчеству; корректная фамильярность к младшим офицерам, прапорщикам и наиболее влиятельным дембелям; холодное презрение к духам и всем остальным.
Банщик исключительно аккуратен в одежде, которая выдерживается во всех атрибутах неуставной иерархии. Кроме того, он постоянно демонстрирует еще один важный символ исключительности: связку ключей от своего хозяйства. Она прикреплена на тонкую цепь к поясу, и он ее постоянно вращает, поигрывая. На языке жестов это означает только одно: "Смотрите, у меня, есть хозяйство". По отношению к остальным солдатам, это значит: "у меня, в отличие от вас"; по отношению к должностным офицерам: "у меня, как и у вас". Символы исключительности часто становятся символами идентичности.
Санчасть и госпиталь
Путь человека в армию лежит через медкомиссию, которая решает его судьбу. Здоровый идет служить, больной остается дома. Это в идеале, поскольку в реальности очень часто все оказывается наоборот. Здоровый получает "белый билет", а больной призывается на службу. Проблема, во-первых, в том, что большое количество призывников стараются уклониться от службы, используя свои настоящие и вымышленные болезни как ресурс для маневра; во-вторых, спрос на "белые билеты" рождает предложение и "рынок услуг", который создают коррумпированные сотрудники военкоматов в тандеме с отдельными врачами. При этом они обязаны регулярно выполнять план призыва. А численность призывников, годных к строевой службе, сокращается как вследствие массовых уклонений, так и в результате значительного роста числа хронических больных. В результате ради выполнения плана призыва больные признаются здоровыми и направляются на службу.
На медкомиссиях царит нездоровая атмосфера презумпции "здоровья". Все чаще больной вынужден доказывать факт собственной болезни, и последним аргументом в тяжбе с отдельными врачами становится не история болезни, а деньги, позволяющие купить правильный диагноз. Факт болезни сам по себе не имеет особого значения. Важна не болезнь, а ее должное оформление, и здесь законы физиологии отступают перед законами бюрократии. При должном оформлении бумаг можно поверить и в дистрофию розовощекого культуриста, и в пригодность к строевой службе того, кто едва ходит. При желании можно призвать в армию даже обладателя истории болезни объемом с медицинскую энциклопедию. Ее можно просто "потерять", завести новую, и срочно признав ее обладателя здоровым, отправить его служить куда подальше.
Пример одного из сотен подобных фактов приведен в приложении (Приложение, I.8. a-b), а также опубликован в интервью с председателем новосибирского отделения Комитета солдатских матерей РФ Р.А. Белик [38].
В 1990-е годы в Новосибирске подтверждение истинного диагноза в военкомате и получение, подчеркиваю, законного "белого билета" обходилось хроническому больному в 1–2 тыс. долларов США. В Москве, соответсвенно, 5–8. Не стану претендовать на документальную точность этой "бухгалтерии".1 Суть не в цифрах, а в том, чтобы напомнить, откуда в армии столько больных людей, которые попадают в условия, отнюдь не способствующие их выздоровлению.
Конечно, прибыв к месту службы, больной солдат может обратиться в санчасть, оттуда быть направленным в госпиталь и даже комиссованным. Но прежде ему следует вспомнить о своем месте в неформальной иерархии, ибо здоровье духа и здоровье деда здесь не в равной мере драгоценны. Поскольку отношение общества к болезни определяется статусом больного, то солдату до перехода в разряд элиты лучше не болеть. Впрочем, дадим слово самим пациентам.
[Из солдатских писем]
Здравствуйте, дорогие мои!
Недавно я попал в медсанчасть. В медпункте у нас не лечат, а калечат. Тут от всех болезней делают укол пенициллина. Я сказал, что мне нельзя и мне стали давать таблетки от кашля. По 8–10 таблеток в день. В медсанчасти подьем в 6 утра и уборка — мыли полы холодной водой: два этажа и туалет. Всего там было много больных, но нас, которые служат от 2 недель до 3 месяцев, было 3 человека. Мы и мыли, остальные считались дембеля, они не мыли, а указывали. Был там врач-лейтенант, он мог запросто ударить, и не один раз, сапогами или руками (мне, слава богу, не доставалось). Кормили мало и плохо, хлеба две корочки, если посмотреть их на свет — то почти все видно. Чай вообще без сахара, они (врачи и дембеля) его брали себе и пили сами, еды давали мало, хотя она чистая и похожая на домашнюю. Я мыл полы холодной водой, а когда понял, что здесь можно только еще сильнее заболеть, решил поскорее выписаться. В конце воскресенья нас, "пациентов", заставили стирать для всех халаты белые и подшивки на шеи медперсоналу (все они, кстати, тоже молодые солдаты). Я отказался, а врач-лейтенант сказал, чтобы я тогда шел мыть туалет.
("Армия рабов" // www…)
Армейский медперсонал подозревает всех пациентов в симуляции недуга, и не без основания, так как чаще всего в санчасти обращаются люди за тем, чтобы получить облегчение от страданий иного рода. Деды — за тем, чтобы получить освобождение от физзарядки и ходить в строю в тапочках, духи — чтобы получить временное убежище и просто передохнуть. Впрочем, настоящие больные тоже, бывает, обращаются.
Санчасть не заинтересована в накоплении пациентов, поэтому там созданы такие условия, чтобы люди в ней не задерживались и по пустякам не беспокоили. Распространенная присказка военных врачей и фельдшеров: "Не умер — не приходи". Там, где врачи в равной степени гуманно относятся ко всем своим пациентам, молодые солдаты используют болезнь как предлог, чтобы получить хоть какую-то передышку от пресса уставных и неуставных обязанностей. Поэтому часто доминантные отношения в санчастях воспроизводятся в не менее жесткой форме, чем в подразделении, и более того, по возвращению из санчасти солдата ждет наказание за то, что он "отдыхал", а все "службу тащили". Поэтому, как правило, настоящие больные хотят поскорее поправится.
Р. А. Белик сталкивалась и со случаями летального исхода: так, больной пневмонией солдат, не долечившись, уговорил врача выписать его, зная, что будет, если он пролежит в санчасти дольше трех дней. Да и автор этих строк в свое время сбегал из санчасти, предпочитая "тяготы и лишения воинской службы" средствам организованного исцеления.
Когда нет смысла "косить по мелочи", а терпеть издевательства старослужащих больше невозможно, жертвы дедовщины начинают всерьез калечить себя, надеясь на комиссование по инвалидности:
