Каролин Эльячефф - Затаенная боль. Дневник психоаналитика
Конец января. Сегодня Луи играет в полицейского. Он рисует звезду шерифа (два перевернутых треугольника) и говорит, что ему нужно оружие. Ему никак не удается нарисовать пистолет, и он просит меня помочь ему. Но когда он пытается его вырезать, у него снова не получается. И он сам рисует еще один пистолет.
— Ты знаешь полицейских? — спрашиваю я.
— В среду я пойду к отцу и увижу полицейских. Луи говорит, что хотел бы отнести отцу то, что он рисует, хотя явно предвидит мой отказ, который мне приходится повторить. Он просит дать ему конверт и кладет в него нарисованный им пистолет и звезду шерифа. Отдавая мне конверт в конце сеанса, Луи говорит: «Все это я сделал для папы, чтобы он стал полицейским, когда выйдет из тюрьмы». Вспомнив Каина, которому Бог — после того как тот убил Авеля — поручил охранять город, я отвечаю Луи: «Твой папа наверняка мог бы стать очень хорошим полицейским».
Луи признал, как опасны внутренние импульсы, которые превратили его отца в убийцу. И мальчик стремится найти позитивный выход из этой ситуации: вместо того, чтобы подчиниться своим внутренним импульсам, которые подтолкнули отца к убийству, тот в будущем мог бы бороться с внешними опасностями и защищать от них других людей.
Кто сумел бы более тонко, чем Луи, проанализировать внутренние импульсы, движущие человеком и сложные пути их сублимации? Примечательно, что это сделал ребенок, который сумел одержать победу над собой и оказался способен относиться с уважением к запрету.
Март. «Сегодня я ходил к отцу», — сообщает Луи, играя в рыбака и держа в руках воображаемую удочку.
— Ты вспомнил отца, потому что ловишь рыбу?
— Нет.
— Может быть, когда ты видишь отца, то вспоминаешь мать? — я пытаюсь понять, что означает эта игра в рыбака.
Луи не отвечает и принимается вырезать нарисованную им полицейскую машину, захватывая ножницами и свой рисунок. Он рисует еще одну полицейскую машину и пытается ее аккуратно вырезать, но у него снова не получается.
— Когда разговор заходит об отце, ты думаешь о полиции и полицейской машине?
— Нет.
Я говорю Луи, что по моим наблюдениям, он становится неловким, когда мы говорим с ним об отце. Той порой он изо всех сил старается аккуратно вырезать свою полицейскую машину. У него не получается. Он снова рисует и снова вырезает. Состояние у него все более нервное и напряженное. Последний раз у него уже почти все получилось, но в последнюю минуту он срезает вращающийся фонарь на крыше машины и вся работа идет насмарку. Луи очень огорчен, в глазах слезы и пот течет градом, он с головой погружен в свое занятие. Он рисует еще большую по размеру машину, и ему удается вырезать ее совершенно правильно, включая фонарь на крыше. Он опять рисует машину, на этот раз еще большую, чем нарисовал только что, и снова аккуратно ее вырезает. Глаза у него наполнены слезами. Я говорю:
— Мне кажется, я понимаю, почему ты так стараешься. Тебя хочется, чтобы твоего отца воспринимали, как достойного человека, независимо оттого, как он повел себя в отношении тебя и общества.
Луи отсекает колеса у последней машины, которую он вырезает. После этого он встает и уходит вконец расстроенный.
У меня сохранилось чрезвычайно тягостное воспоминание об этом сеансе. Я видела, как у Луи все падало из рук после каждого визита в тюрьму, словно все его мечты о возвращении отца к нормальной жизни разбивались, когда он видел отца в реальности. Не стоило также забывать и о приближении возраста, когда возникает проблема «Эдипова комплекса»: можно связать все время увеличивающуюся в размерах машину, его собственный стремительный рост и трудности с вырезанием этой машины, которая теряет то вращающийся фонарь, то колеса. И я попыталась объяснить Луи то, что мне хотелось до него донести: общество признало его отца виновным за то, что он убил мать Луи, но даже преступив закон, его отец остался достойным человеком благодаря тому, что он дал жизнь Луи. Мне было трудно находиться рядом с этим страдающим ребенком, чье горе я не могла и не должна была облегчать, потому что он приходил ко мне специально для того, чтобы символизировать, обозначать словами свою боль.
Начало апреля. Луи сопровождает теперь на сеансы новый воспитатель, который заменил свою уволившуюся предшественницу. Отец относится к нему как к мужчине более уважительно и менее агрессивно, чем к той. Приемная мать Луи наотрез отказывается от общения с его отцом, потому что боится за себя. Поначалу она прислушивалась к нему, поверив, что он совершил преступление не намеренно и что он раскаивается в содеянном. Убедившись, что на самом деле этот человек не испытывает ни малейшего сожаления, и услышав от него угрозы в собственный адрес, она очень испугалась и решила, что он смертельно ненавидит всех женщин.
Что касается Луи, то по телефону мне сообщили, что в школе он рэкитирует младших и всем хвастается, что его папа в тюрьме, и его поведение создает определенные проблемы для учительницы.
Сегодня Луи рисует безного пожарника (еще одна профессия, которая помогает сублимировать разрушительные импульсы), но зато он наделяет его машиной для инвалидов и огромным пупком. Я спрашиваю, что это такое. Показывая на пупок, Луи отвечает: «Бидон».
Я рассказываю ему, что пупок — это шрам от перерезанной пуповины, которая соединяла его с матерью. Тогда он спрашивает: «А как узнают, что это мальчик?»
Я объясняю. Во время этого сеанса он узнал кое-что новое для себя и, прощаясь со мной, полувопросительно говорит: «Если другие что-то знают, это можно взять», таким образом интерпретируя, видимо, свою склонность к рэкету. Я объясняю, что можно действительно учиться, заимствуя или «воруя» знания у преподавателей, но мне сообщили, что в школе он обворовывает младших, а это запрещено. Но, как я понимаю, единственное, чего он хочет — это набраться знаний.
После этого мне уже никто не жаловался на Луи, что он ворует в школе.
А вот то, что он с гордостью рассказывал всем, что его папа сидит в тюрьме, у многих вызывало беспокойство: дети с искренним восторгом рассказывали своим родителям, какой потрясающий папа у Луи, а те почему-то совсем не разделяли эти восторги. С другой стороны, было совершенно естественно, что шестилетний мальчик гордится своим отцом, тем более, что я постаралась ему внушить, что ему нечего краснеть за свое происхождение. Сам он не сообщал мне, что происходит в школе, об этом мне рассказывали взрослые и в его отсутствие. Я не стала говорить с Луи на эту тему. Но его воспитатель по собственной инициативе объяснил ему, какой эффект производят его рассказы об отце на других (в первую очередь взрослых) — так что пусть Луи сам решает, стоит ли ему хвастаться тем, что его папа в тюрьме, или нет.
Конец апреля. Последний раз свидание Луи с отцом не состоялось, потому что того перевели в центральную тюрьму, но не предупредили ни воспитателя, ни детей. Перед сеансом мне сообщил об этом по телефону воспитатель. Он сказал также, что, как ему показалось, Луи испытал облегчение. По мнению воспитателя, встречи детей с отцом проходят плохо. Отец не знает, о чем говорить и чем заняться со своими шумными детьми, которые ссорятся между собой. В итоге отец разговаривает только с воспитателем и с трудом переносит шумное присутствие сыновей.
Сегодня Луи сразу же объявляет: «Ходил к отцу, а его не было». И добавляет: «Знаешь, я не знаю, как писать тапа*. Я пишу для него это слово и он начинает перерисовывать: «па», бросает на полдороге и рисует под буквами рыбку, а затем дорисовывает недостающие буквы: «па». Я спрашиваю: «Что ты написал?» Он отвечает: «Луи, нет! Папа!» Я продолжаю: «Ты уже сам не знаешь, то ли ты — папа, то ли папа — это папа?» Он отвечает «да» и весело хохочет. Он берется вырезать картинку, которую начал вырезать еще до сеанса, в приемной. Это маска черепахи Ниньи. И вырезает сегодня очень ловко. Он сам это замечает и говорит:
«Как быстро вырезал!» И добавляет: «Нельзя унести с собой?» Тон у него при этом не столько вопросительный, сколько утвердительный. Я — в который раз — напоминаю ему существующее правило. Тут он говорит: «Я кое-что забыл», — и стрелой мчится в приемную. Оттуда он прибегает уже с камушком.
Этот сеанс нужно рассматривать в связи с последним свиданием, которое не состоялось в тюрьме:
отца неожиданно не оказалось на месте. И Луи хочет научиться писать слово «папа». Зачем это ему нужно? Возможно, он пытается символизировать таким образом физическое отсутствие отца или отцовскую функцию. Возможно, он представляет себе сцену своего зачатия, превращающую мужчину в отца, а себя рисует в виде рыбки-зародыша между двумя слогами слова «папа». Если только он не вообразил себя отцом своего отца — вспомните, как он рассмеялся, когда я высказала ему свое предположение.
