Инна Мальханова - Школа для трудных родителей: Каждый может стать педагогом
Все было очень просто и очень ужасно. После уроков Анна Ивановна повела Лену в учительскую, и там какая-то незнакомая учительница из другого класса сказала, что это именно та девочка, которая вчера самым ужасным образом нагрубила ей в коридоре, а потом вырвалась и убежала. Лене казалось просто невероятным, что Анна Ивановна поверила ТОЙ учительнице, а не ей. Ведь Анна Ивановна знала и понимала все на свете. Ведь Лена так любила ее тогда. Любила и боялась. И никогда в жизни не могла бы обмануть. И только через много лет Лена поняла, что отношения с коллегами, с которыми предстояло работать всю жизнь, были для Анны Ивановны важнее, чем детская гордость и вера в непогрешимую справедливость любимой учительницы у какой-то одной маленькой девочки из многих сотен, а может быть, и тысяч, прошедших через ее руки за долгие годы учительской работы.
В ТОТ день Анна Ивановна сказала Лене, что не отпустит ее домой, пока она не осознает своей ошибки и не извинится перед ТОЙ учительницей. Лена не плакала тогда. Она вообще никогда не плакала. Просто никак не могла понять: разве можно солгать? Ведь она никому не грубила, как же можно сказать, что осознала свою ошибку! Ей казалось, что, стоит только все это получше объяснить Анне Ивановне, и та отпустит ее домой. Но Анна Ивановна была неумолима: Лена будет сидеть здесь весь вечер, а может быть, и всю ночь, пока не произнесет убедительных слов раскаяния. Только и всего. И тогда она сможет уйти домой.
Ужас, обида, возмущение охватили Лену. И этот всегда слишком мягкий, но, как оказалось, гордый ребенок, решился на то, на что потом Лена уже не решалась больше никогда: она восстала. Одна — против тех, кто был сильнее ее и от кого она зависела. Лена заявила, что будет сидеть в школе и день, и ночь, и всю жизнь, что она даже, может быть, умрет здесь, но не извинится никогда, потому что не виновата ни в чем.
И потом, вспоминая эту никем не замеченную трагедию обычного школьного дня, Лена всегда удивлялась собственному мужеству и собственной гордости, которые, как ни странно, оказались заложенными в ее душу и вдруг проявились так неожиданно и некстати. Конечно, в этой борьбе победила Анна Ивановна. Она была опытным, лучшим в школе педагогом, она знала каждую свою ученицу и смогла найти именно те, единственные слова, которые сделали Лену покорной. Она объяснила, что за неслыханную дерзость Лену немедленно исключат из школы и когда мама узнает об этом, ей станет так плохо, что она может даже умереть от огорчения. Значит, выбора у Лены не оставалось. Ведь, начиная борьбу, она думала только о себе и не подумала о маме. И она извинилась. А мама так никогда и не узнала об этом случае…
Интересно, были ли у других такие же трагедии в школе? У Нее, наверное, не было. Ну как же все-таки ее фамилия? Неужели Лена забыла ее навсегда? А впрочем, это совершенно неважно. Так же как и неважно все, что было с Леной в жизни. И что будет потом. Потому что потом в ее жизни уже не будет больше ничего. Хотя она, может быть, и проживет (даже страшно подумать!) еще лет тридцать —сорок.
Три года назад Лена начала думать в прошлом времени и о себе тоже. Когда ей было 30 лет. Когда она вдруг поняла, что больше не любит Андрея. Он оставался прежним — ласковым, преданным и одержимым. А в ней вдруг что-то надломилось. Он был ей безразличен. Так же, как и его книги, его планы, его переживания. Она страшно устала от всего этого. И знала, что это уже навсегда. Как будто в ее душе кончился какой-то завод, выданный ей на всю жизнь, но окончившийся почему-то так рано.
Теперь после лекций в институте, которые она раньше так любила и которые вдруг стала читать с трудом и отвращением, Лена не бежала, как прежде, домой, чтобы быть вместе с Андреем, чтобы поскорее сесть за письменный стол и сидеть до изнеможения за очередной книгой. Теперь она бесцельно ходила по улицам. Под снегом, под дождем. И с ужасом думала, что ей все-таки придется возвращаться. И лгать. И притворяться. Делать вид, что ее интересуют эти дурацкие книги и эта проклятая микробиология. Что она страшно хочет вырваться с ним на новую картину или прочесть интересную книгу. Придется улыбаться ему, делать участливое лицо, слушая его рассказы о делах на работе, что-то говорить, спрашивать, советовать. А ей было тяжело теперь даже и это. И ей хотелось только одного — бросить все и бежать куда-нибудь как можно дальше. Забиться в угол. Не видеть никого. Забыть все. И умереть.
Ни один нормальный человек, наверное, не смог бы ее понять. Ведь Андрея нельзя упрекнуть абсолютно ни в чем. Он был прекрасным мужем, и многие женщины завидовали ей. Одинокие и даже замужние. А она теперь завидовала им всем. Особенно одиноким, которым не за кого отвечать. Которые делали все, что хотели. Жили, как хотели. Которым не надо никому безмятежно улыбаться, когда хочется броситься на пол и биться в истерике. Когда хочется послать все к черту, но приходится улыбаться. И она улыбалась. Она притворялась. Уже три года. И это никак не проходило.
А он не замечал ничего. Рядом с ним был живой труп, а он этого не видел. Потому что Лена слишком хорошо его изучила за эти годы. Потому что только она одна могла его обмануть так, чтобы он не догадался ни о чем. Потому что у нее, как оказалось, была железная воля. Ведь она отвечала за него. За его счастье и душевный покой. За его книги, которые она теперь ненавидела. Она не могла его бросить. Просто так. Ни с того ни с сего. Ведь она прекрасно знала, что он этого не переживет. Он сломается сразу, как все сильные люди. А она была слабая и поэтому могла терпеть. Терпеть, сколько хватит сил. А сил должно хватить до конца. Слишком большая ценность — человеческая жизнь. Тем более такого человека, как Андрей. И ведь эту жизнь он доверил ей.
Лена чувствовала себя виноватой перед ним. Ей было больно жить, и она безумно устала от жизни. Если бы Андрей вдруг умер (не по ее вине, разумеется), она ощутила бы только облегчение. И ничего больше. Но он был здоров. И ему не было еще и сорока. Она знала, что предает его каждый день, каждый час, но ничего не могла с собой по-делать…
Красивая молодая женщина вышла со своим спутником на какой-то станции. У Нее все было еще впереди. И любовь, и, может быть, даже дети. Она не жила воспоминаниями. Она жила здесь и сейчас.
Как только они вышли, Лена вдруг вспомнила, как Ее зовут. Калигина Юля, вот как! Хотя это, конечно, давно уже не имело абсолютно никакого значения.
Русские женщины когда-то славились своей жертвенностью, именно о них писал Некрасов: «…коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». Понятно, что такая женщина совершала свои подвиги не для себя, а для кого-то другого, как, например, в нижеприведенном рассказе.
Да исцелися сам!
Тянулись недели, а старуха все никак не умирала. Еще бы! Ведь если человек прожил девяносто четыре года, то его организм так быстро не сдается. Хотя, конечно, чем быстрее он умрет, тем лучше для него самого — меньше будет мучиться.
Характер у нее и до сих пор был просто прекрасный. Она лишь тихонько стонала, ходила под себя и ничего не требовала. Только время от времени заплетающимся языком просила попить, или почесать ей спину, или поднять ее, чтобы встать. Ей очень хотелось встать и куда-то идти, идти, идти…
Тогда Магда в сотый раз объясняла старухе, что идти она пока никуда не может, вот завтра это, возможно, и получится, а пока придется полежать. И она отвлекала ее глотком бульона, цветами в вазе, дождем за окном или еще чем-нибудь. Старуха успокаивалась, чтобы через несколько минут начисто все забыть и снова забормотать: «Хочу встать, встать, встать…» Она совершенно не догадывалась, что умирает. Такое счастье, к сожалению, выпадает далеко не всем.
Прошло двенадцать лет, но и до сих пор Магда все еще видела, как умирал ее муж. Она это помнила все годы, каждый день, каждую минуту. Всегда. Это стало частью ее жизни. Он был медик и прекрасно знал, что у него рак легких. Сначала он не очень мучился, только задыхался немного. А когда ему стало хуже, а потом он совсем слег, Магда осталась с ним в больнице. Она не выходила оттуда три месяца. У нее было такое ощущение, что она, живая, замурована в склепе вместе с мертвецом и что обречены они оба.
Как страстно хотела она, если бы это было возможно, умереть вместо него, но умер все-таки он, а она осталась жить. Первое время она поддерживала мужа под руки, чтобы он мог дойти до кресла у окна и смотреть на больничный парк. Потом поддерживала его в кровати, чтобы он не обливался супом. Потом сама кормила его с ложки, обтирала теплой водой, давала судно, делала уколы. По пятнадцать уколов в день, хотя и знала, что они его не спасут. Когда ему стало совсем плохо, ухаживать за ним стало даже легче. Ведь есть он перестал совсем, а уколов осталось всего один-два в сутки. Но это уже были наркотики.
