Марк Хаузер - Мораль и разум. Как природа создавала наше универсальное чувство добра и зла
Экспериментатор обучил обезьяну резус дергать одну из двух цепей, чтобы получать ежедневную порцию пищи. Подопытные обезьяны с готовностью подчинялись и кормили себя. Затем экспериментатор привел другую обезьяну резус в смежную клетку и, как и в исследованиях с крысами, присоединил одну из цепей к устройству, которое наносило удар тока размещенной в соседней клетке обезьяне. В этом случае, воспроизводя поведение крыс, резусы также прекращали дергать цепь. Но, в отличие от крыс, большинство обезьян резус показали большую сдержанность и значительный контроль, запрещающий это действие. Некоторые индивидуумы прекращали дергать цепь в течение пяти — двенадцати дней, фактически изводя себя голодом. Продолжительность голодовки (времени, которое резус воздерживался от дергания цепи) зависела от двух важных факторов. Это были его личный опыт, связанный с переживанием удара, с одной стороны, и вид страдающего от удара животного — с другой. Индивидуумы не трогали цепь в течение более длительных периодов времени, если они имели опыт (сами когда-то перенесли боль от удара током) и если их объединяли в пару со знакомым членом группы, в отличие от незнакомой особи или принадлежавшей к другой группе. Кроме того, воздержания практически не наблюдалось, если в соседнюю клетку помещали не другую обезьяну, а, например, кролика.
Эксперименты с обезьянами резус можно истолковать, привлекая те же неоднозначные объяснения, как и в случае экспериментов, выполненных на крысах. Хотя обезьяна резус может чувствовать эмпатию, или сочувствие, к другому живому существу, переживающему боль, но выражение боли также может вызывать у нее чувство отвращения. Вид другого живого существа, которое корчится от боли, часто служит источником отвращения. Наблюдение за товарищем по совместной жизни в клетке, который страдает от боли, может вызывать более сильное отвращение, чем наблюдение за муками незнакомого резуса. Вид кролика, переживающего боль, не трогает обезьяну. Резусы могут также думать, что все плохие поступки так или иначе будут наказаны, и поэтому опасаются возможного возмездия, если они продолжат получать пищу, причиняя боль соседу. Но даже если резусы знают, что, дергая цепь, они причинят боль другому, нет никаких оснований считать, что они прекращают выполнять это действие только для того, чтобы облегчить чьи-то страдания. Они могут остановиться, потому что это отвлекает их внимание от пищи или потому что они сами ожидают удар. Хотя эти эксперименты, проведенные на обезьянах резусах и крысах, не приводят к однозначным выводам, они поднимают вопросы, которые мы будем обсуждать в следующей главе. И главный среди них такой: может ли распознавание эмоционального состояния других вызвать у животного приостановку или прекращение текущей деятельности? Как указывают психологи Стефани Престон и Франс де Ваал[337], такая реакция может происходить совершенно бессознательно за счет использования нервных сетей, в которых собственные ощущения индивидуумов в процессе некоторого действия сопоставляются с ощущениями, вызванными действиями других.
В этой главе я сделал упор на том, что некоторые из основных функций, лежащих в основе нашей моральной способности, присутствуют и у животных. Мы видели, что животные испытывают эмоции, которые мотивируют нравственно релевантные действия, или приносящие помощь, или причиняющие вред другим, а также действия, направленные на урегулирование конфликтов и достижение «капельки» мира. Мы также узнали, что животные руководствуются несколькими, если не всеми основными принципами действия, которые присущи человеку в начале его жизни и отчетливо обнаруживаются у младенцев. Эти принципы, в конечном счете, связаны со способностью понимать настроения и чувства других и отчасти со способностью к самопознанию. Тем не менее между людьми и животными имеются немалые различия. Птицам и млекопитающим свойственна высокая импульсивность и слабый контроль своего поведения перед лицом искушения. Их кривые обесценивания награды с увеличением времени отсрочки становятся все круче. И это создает проблемы, когда необходимо помочь другому, а вознаграждение приходит не сразу, а с запозданием. Возможно, наиболее интригующее различие состоит в том, что отдельные виды животных обнаруживают некоторые из этих функций, но только люди обладают полным «комплектом» функций, обеспечивающих развитие моральной способности.
Исходные правила
Представьте общество, в котором никто не смог бы уцелеть как социальное существо, потому что это общество не соответствует биологически детерминированному восприятию и социальным нуждам человека. По исторически обусловленным причинам существующие сообщества могут иметь такие свойства, которые ведут к разным формам патологии.
Ноам Хомский [338]*
На протяжении всей истории во всех культурах мира разные группы формулируют разные варианты Золотого правила. Иногда они представляют положительную модальность, иногда — отрицательную. Однако общий принцип всегда остается неизменным[339].
БУДДИЗМ: «Не препятствуй другим таким способом, какой ты сам считал бы губительным».
КОНФУЦИАНСТВО: «Разумеется, это принцип прекрасной доброты: не делай другим того, чего бы ты не хотел, чтобы они сделали тебе».
ДАОИЗМ: «Считай прибыль соседа своей прибылью и его потерю своей собственной потерей».
ИУДАИЗМ: «Что ненавистно тебе, не делай своему собрату. Это главный Закон, все остальное — комментарии».
ХРИСТИАНСТВО: «Все то, что ты хочешь, чтобы другие люди делали для тебя, делай также для них».
ИСЛАМ: «Никто из вас не является верующим до тех пор, пока не пожелает для своего брата того же, чего вы хотите для себя».
Одна из причин этих наставлений состоит в том, что, когда люди живут социальными группами, Золотое правило становится обязательным условием совместного существования, очевидным предписанием, посланным свыше. Религии придают ему четкость и определенность, потому что люди обычно забывают о второй половине Золотого правила — они берут у других, но ничего не дают взамен. Биологи-эволюционисты создали весомую теоретическую парадигму для объяснения эгоистичных инстинктов, которые тормозят действенность Золотого правила. Я хочу применить эти идеи для исследования борьбы между тяжеловесом-эгоистом и его соперником, склонным к сотрудничеству. Цель заключается в том, чтобы использовать представления об адаптации для более пристального рассмотрения некоторых из самых древних принципов, которые регулируют оказание помощи и нанесение вреда в животном мире, и увязать их с современной характеристикой подобных принципов у людей.
Для определения особенностей моральной способности нам нужно провести два критических теста. Во-первых, мы должны определить, есть ли у животных все те механизмы, которые поддерживают нашу моральную способность. Мы рассмотрим все элементы этих механизмов, с помощью которых она функционирует, и исключим те из них, которые являются общими для людей и для животных. Оставшиеся элементы есть только у людей. Во-вторых, мы рассмотрим эти элементы и выясним, связаны ли они только с областью этики или же являются частью других областей знания. Здесь мы вновь проведем операцию исключения. Мы оставим специфичные для людей элементы моральной способности и исключим те, которые встречаются в других областях знания. Мы должны быть готовы к тому, что в результате окажется, что либо ни один из элементов не является присущим исключительно людям, либо те, что присущи только человеку, используются и в других областях знания. Тем не менее остается вероятность того, что некоторые из элементов имеют отношение только к сфере морали. Возможно также, что все элементы есть только у людей, но ни один из них не связан исключительно с моральной способностью. Во II части уже было показано, что существуют такие характеристики психики, которые участвуют в формировании наших моральных суждений, но не являются исключительно частью морали, в том числе базовые аспекты восприятия действия, теория психического и некоторые эмоции. Характерным для моральной способности оказывается то, как мы используем на практике эти общие элементы для формирования суждений о допустимых, обязательных и запрещенных действиях. Для рассмотрения этих вопросов мы начнем с эволюционной теории и сравнительного метода, созданного Дарвином.
Предисловие к книге «Эгоистичный ген» Ричарда Доукинза начинается такими словами: «Мы — машины для выживания, роботы, слепо запрограммированные на сохранение эгоистичных молекул, известных как гены». Мне, как и многим другим читателям, это высказывание показалось слишком сильным, особенно с учетом следующего за ним утверждения: «Это правда, которая до сих пор меня удивляет». После серии великолепно сформулированных и доказанных утверждений Доукинз завершает книгу фразой, которая должна была успокоить, но вместо этого озадачила меня еще почти на 25 лет: «Мы, единственные на планете, можем восстать против тирании эгоистичных репликаторов». В первом предложении Доукинз, очевидно, использовал «мы» не в узком смысле: «мы — люди». Наоборот, он подразумевал, что «мы» означает: «мы — живые организмы», в широком смысле; метафора Доукинза об эгоистичном гене не связана с конкретным видом, а именно — с людьми. Но последнее предложение, последняя капля чернил указывает на «мы — люди». Почему Доукинз считал, что мы единственные, кто способен преодолеть свою эгоистичную сущность? Почему он не хотел рассмотреть возможность того, что другие организмы могли бы возглавить восстание и сказать своим генам, чтобы те шли куда подальше? И что придавало ему уверенность в том, что мы можем восстать? Что стало бы решительным восстанием против человеческой природы? Какие эмоции и подкрепленные принципами концепции действия человека, в отличие от любого вида животных, могли накопить потенциал для борьбы с контролем со стороны генов и психологическими состояниями, которые они помогают создавать?
