Елена Мадден - Наши трёхъязычные дети
В немецких предложениях иногда нарушается порядок слов, но только в придаточном и только у Алека. В целом немецкий синтаксис оказался довольно стойким.
ИНТОНАЦИИ, ТЕМП, РИТМ РЕЧИнемецкий → английский / русский?
Когда Ане исполнилось пять с половиной лет, я пыталась повлиять на её интонацию. Аня могла говорить очень выразительно, но когда спокойно рассказывала о чём-то, её речь производила впечатление чуть более размеренной, чем у детей в России, несколько монотонной, искусственно отчётливой: казалось, будто Аня, не повышая голоса, скандирует готовый текст. (Эта особенность исчезла к концу последней поездки в Россию, но как будто возвращается.) Кажется, немецкая интонационная структура повлияла-таки на русскую; хотя об акценте я бы не стала говорить – мне кажется, любой носитель языка объяснит такие особенности речи всего лишь индивидуальным своеобразием. Или просто возрастом… В Алековой речи ничего подобного нет; единственная особенность темпоритма его речи к 6 годам в том, что он говорит чуть замедленно и с запинками.
В английской речи Ани (6) её папа отмечает некоторую «немецкую» отрывистость («стаккато»).
* * *Строгую классификацию интерференций (как выше приведённая) не всегда просто провести.
Нередко влияние комплексное. Затронуты оказываются не два, а три языка; не один, а два языковых уровня.
Например, у глагола look иногда изменяются управление и семантика (когда дети говорят look on me вместо watch me):
1) предлог подменяется другим, похожим по звучанию на немецкую отделяемую приставку an (Ich sehe mir etwas an),
2) приписывается значение длительности рассматривания, для которого в английском предназначен другой глагол.
Еще пример – I want not, синтаксическая (порядок слов) и одновременно морфологическая (not вместо don’t) калька с немецкого (просочилась в английский довольно поздно, в 4 года, и на некоторое время вытеснила правильную форму I don’t want. (Один раз Аня, как бы для разнообразия, просто скопировала немецкий синтаксис: I want don’t… – 4+2.)
Во фразе Me wants to say you what’ (5+3, отмечено у обоих) есть влияние и русской конструкции (ср.: Мне хочется…), и немецкой (ср.: Ich will dir ’was = etwas sagen). Кроме того, следовало сказать не say, а tell; тут немецкое влияние на семантику: немецкий, в отличие от английского и русского, не различает значения ‘говорить’ и ‘сказать’.
* * *Если всё же попытаться ответить на себе же заданные вопросы, окажется, что на разных уровнях языки подвержены влиянию в разной степени. Это, видимо, связано с неодинаковой интенсивностью созревания языков на разных их уровнях.
Влияние немецкой фонетики (которая быстро развилась) ощущалось довольно сильно (хотя мы боролись с ним). Зато лексическая система в немецком оказалась не без прорех: с лёгкостью пропускала заимствованные из других языков слова.
В книге Бернда Кильхёфера и Сильвии Жонки языковые смешения удачно сравниваются с заплатками в языке. Смешения показывают, что́ в языке недостаточно хорошо усвоено или недостаточно закрепилось: показывают слабые места языка… Любопытно, что по количеству словесных «заплаток» у нас лидирует… общий язык детей, немецкий. Лексически именно он оказывается слабым!
И морфологически немецкий (у того же Алека) – самый незрелый. неудивительно, что влияния немецкого языка в формообразовании мы практически не замечали. (Русский – если говорить об Алеке к его 6 годам – тоже не до конца сформировавшийся, но он ведь и сложнее других двух языков…)
Синтаксис, во всех языках хорошо развитый, в английском обнаруживает всё же некоторую податливость, плохо сопротивляется переносам (последние, если присмотреться, в основном из немецкого или из русского, поддержанного немецким).
В целом, с «простотой» или «сложностью» языков направление и степень влияний слабо связаны. Гораздо важнее, кажется, стоящие за языками обстоятельства. О них стоит поразмышлять особо.
III. He только о языке. Почему нам так трудно?..
Начались наши проблемы – мы ломали голову: почему наши дети, или, точнее, наш ребёнок (проблемы ведь были связаны в основном с сыном) развивается так, а не иначе, в чём причина – в многоязычии, в какой-то иной – неязыковой – сфере?
По крайней мере, одно из предположений никогда всерьёз не обсуждалось: с нездоровьем языковые трудности сына связаны не были. А это ведь во многих случаях – одно из главных объяснений неуспеха многоязычного воспитания…
На пятом дне жизни наш сын попал – с диагнозом «желтуха новорождённых» – в неонатологию, под голубой свет, на 3 дня. (Причина этого нередкого у новорождённых заболевания в том, что после обрыва пуповины задачу обновления крови перенимает печень младенца, ещё незрелая, – потому и не всегда справляется с новой ролью.) Известно, что у детей, перенёсших желтуху новорождённых, иногда оказывается повреждён слух. Потому мы дважды возили сына к специалистам для особенно тщательной проверки, но никаких нарушений слуха не выявилось.
Мне казалось, ранний опыт пребывания в больнице оказался для нашего мальчика психологически довольно болезненным; но это всё – только мои догадки. Да и надолго ли эти его переживания отпечатались в памяти? или даже в подсознании?..
Дочь же единственный больничный опыт получила в 3 месяца. Заболевание никак не сказалось на её развитии – ни на физическом, ни на психическом или речевом: недельное пребывание в больничной палате (вместе с мамой и братом) травмой не стало.
В остальном ничего экстраординарного с детьми не случалось. Болели они (до сих пор), на наше счастье, редко. Раны и ушибы, конечно, случались – как у всех. (М. убеждён, что малыши «запрограммированы» искать увечий…) В получении ран особенно отличался сын. Я находила это нормальным (мальчик всё же), отец подозревал, что у ребёнка недосформированы необходимые рефлексы (падать надо на руки!). Мы получили направление к специалисту – никаких отклонений не было обнаружено.
Физически и психически дети развивались вполне нормально – с этой стороны развитию речи, в общем-то, ничто не мешало…
На решение головоломного вопроса «Почему?..» мы потратили счастливейшие (для большинства «обычных» родителей) «чуковские» годы – «от двух до пяти»… Впрочем, потратили всё же не зря: думается, наблюдения, которые мы сделали, помогли направить развитие наших детей в наиболее подходящее русло.
Детский сад и третий язык
Когда дети приблизились к двухлетнему юбилею, мы задумались о детском садике.
Хотелось, чтобы малыши, наконец, встретились с немецким языком (сейчас я не стала бы всерьёз заботиться об этом: уверена, что в моноязычной Германии ребёнок без немецкого языка не останется).
Казалось важным, чтобы они больше общались с ровесниками: на площадке контакты как-то не задавались. Наши дети – может быть, потому что с рождения были вдвоём, – довольно рано научились обращаться с другими «по правилам», делить по справедливости игрушки, решать конфликты и т. д., а вот их ровесники, чаще всего без братьев и сестёр, к общению в компании оказывались готовы далеко не всегда.
…Наконец, маме хотелось опомниться и вернуться к нормальной жизни, хотя бы на несколько часов в день…
И вот, в год и 11 месяцев, дети пошли в садик. Точнее, начался довольно длинный «адаптационный период». Сначала мы отводили малышей на час, затем на полтора часа, причём сидели наблюдателями, ещё позже начали оставлять их одних часа на три, забирая после обеда. Наконец, однажды дети остались на послеполуденный сон – и в итоге в 2 года с небольшим полностью погрузились в детсадовскую жизнь.
В садике малышатам сразу (или почти сразу: всё-таки трудно отделиться от мамы-папы, от дома) понравилось. Поначалу даже казалось, что хуже всех чувствуют себя… мама с папой. У нас возникло острое ощущение того, что дети вдруг резко отдалились. У них началась какая-то новая, самостоятельная жизнь; мы её не разделяем с детьми, о многом никогда ничего не узна́ем…
Адаптация заслонила от нас более серьёзные проблемы. Однако они зрели – и всё болезненнее заявляли о себе.
Постепенно нам начало казаться, что сын как-то уж очень медленно продвигается в языках. В общем-то, почти не продвигается. В садике он совсем не говорил. Но и дома больше отмалчивался. Не хотел даже просто повторять за мамой и папой самые простые слова…
Лишь позднее стало ясно, что с ним в это время происходило.
«Период молчания» после того, как ребёнок пойдёт в садик, давно уже описан специалистами. Он понимается как необходимая переходная фаза. Молчание ребёнка не означает, что он выключен из языка, игнорирует его, всего лишь пассивно наблюдает. На деле он в это время очень активен, совершает огромную внутреннюю работу. Он собирает опыт общения на новом языке, проверяет, обобщает, уточняет представления (это – «латентный этап», «инкубационный период», «фаза внутренней переработки языкового материала»). Родители в это время обеспокоены. В их представлении новый язык всегда усваивается так, как на уроках иностранного языка в школе: восприятие – упражнение – применение. Однако двуязычный ребёнок, встретившись в садике со вторым (третьим) языком, оказывается в иной ситуации – «погружения», он встречает новый язык в одиночку и должен львиную долю работы проделать сам.
