Оливер Сакс - Антрополог на Марсе
Общаясь с Грегом, я понял, что он живет лишь настоящим, точнее — сиюминутным. О прошлом, которое не выветрилось из памяти, он по собственному почину не вспоминал. О будущем он не думал и даже не задумывался над тем, чем станет заниматься в самое ближайшее время. У Грега не было ни стремлений, ни планов на будущее, ни, тем более, цели жизни. Он казался замурованным в кокон, время для него не существовало. Для нормальных людей настоящее подпитывается опытом прошлого и ожиданием будущего, для Грега настоящее было статичным и составляло всю полноту его жизни. И вот это существование было расценено кришнаитами как проявление святости, сверхсознание.
Оказавшись в Уильямсбридже, Грег, еще совсем молодой человек, не проявлял ни досады, ни раздражения на судьбу. Попав в тихую заводь, он относился к своему положению со смирением, а скорее — с апатией, безразличием. Когда я поинтересовался, нравится ли ему в госпитале, он ответил: «У меня нет выбора». В душе я с ним согласился: ответ был точен и даже философичен, но философия эта проистекала от безразличия ко всему, вызванного повреждением мозга.
Родители Грега, уделявшие сыну мало внимания, когда он жил вместе с ними, теперь часто навещали его. Когда они приходили, он оживлялся, но если они не появлялись несколько дней, он этого даже не замечал.
Время для Грега проходило однообразно: он слушал пластинки со своими любимыми песнями, играл на гитаре или, сидя в кресле-каталке, перебирал четки, бессмысленно улыбаясь. Естественно, он проходил и медицинские процедуры: физиотерапию, трудотерапию, музыкотерапию. Через некоторое время после операции Грега перевели в отделение, где содержались одни молодые люди. Его приняли хорошо: тихий нрав, добродушие и игра на гитаре сделали свое дело. Казалось, и Грегу понравилось его новое окружение. Он даже сошелся с двумя пациентами, не подружился (сказать об этом нельзя), но время, свободное от занятий и процедур, нередко проводил вместе с ними. Его мать рассказывала: «Одним из них был Эдди, страдавший рассеянным склерозом. Они оба любили музыку и жили в смежных палатах. Другой была Джуди, она страдала церебральным параличом. Джуди нередко часами сидела в палате Грега». Однако прошло время, и Эдди умер, а Джуди перевели в другую больницу. По словам миссис Ф., Грег ни разу не поинтересовался, куда они делись, хотя, как она сочла, он стал грустнее, печальнее, ему не с кем стало поговорить, не с кем послушать музыку.
Больше Грег ни с кем не сошелся, хотя Уильямсбридж походит на небольшой городок, где все знают друг друга. Тому было и объяснение: люди и их имена в его памяти не задерживались. Правда, меня он в конце концов стал узнавать, и всякий раз, когда я приходил в госпиталь, встречал меня идентичными фразами: «Как поживаете, доктор Сакс? Когда выйдет ваша следующая книга?» Последний вопрос меня несколько раздражал — в то время я ничего не писал, видно, переживая творческий кризис.
Узнавал он и музыкотерапевта, Конни Томайно, — узнавал ее по голосу, по шагам. Правда, однажды Грег заговорил о другой Конни, девочке, с которой учился в школе. Та девочка тоже любила музыку, выступала в школьных концертах, играя на аккордеоне. «Почему все Конни так музыкальны?» — удивленно спрашивал Грег. Однако вскоре мне стало ясно, что обе Конни для Грега — одно и то же лицо. Тому подтверждением стали его слова: «Конни играет на трубе так же хорошо, как на аккордеоне» (Конни Томайно была профессиональным музыкантом, играла на трубе). Такие ассоциации Грега были для него характерны, ибо он часто путал прошлое с настоящим.
В настоящем Грег запоминал лишь отдельные факты, да и то лишь в том случае, если они повторялись изо дня в день, запоминал людей, но лишь тех, с которыми постоянно общался. Таких людей он различал по голосу, по походке, однако был не в состоянии вспомнить, где раньше с ними встречался.
В то же время у Грега не пострадала так называемая семантическая память. Так, Грек не растерял полученных в школе знаний по геометрии. К примеру, он легко помнил, что гипотенуза короче двух катетов треугольника. Не растерял он и своих музыкальных способностей. Он по-прежнему хорошо играл на гитаре и даже с помощью Конни освоил новую технику исполнения и пополнил репертуар. В госпитале он обрел и новые профессиональные навыки, научившись печатать на пишущей машинке, что говорило о сохранении у него механической памяти.
Постепенно Грег научился ориентироваться в пространстве и через три месяца самостоятельно добирался до местного магазинчика, кинозала, пригоспитального дворика. Этот процесс познания протекал достаточно медленно, но приобретенные Грегом навыки усвоились прочно.
Опухоль Грега нанесла его мозгу серьезные повреждения. Она подавила или вывела из строя срединную часть обеих височных долей мозга и, в частности, гиппокамп и прилегающий участок коры, ответственные за накопление памяти. Такие повреждения, по существу, исключают возможность запоминать текущие события, факты на сознательном уровне. И в самом деле, эту способность Грег стойко утратил. Однако он сохранил скрытую память, память на бессознательном уровне. Эта скрытая память помогала ему ориентироваться в больнице, узнавать отдельных штатных работников и даже эмоционально оценивать их, исходя из опыта общения с ними.[48]
Процессы «ясного» осмысленного сохранения знания, делающие возможным их повторное использование в деятельности или возвращение в сферу сознания, требуют интеграции срединных височных долей головного мозга. При сохранении знаний на бессознательном уровне задействуются более примитивные механизмы, вырабатывающие лишь навыки и привычки, позволяющие приспособиться к условиям окружающей жизни. Процесс «ясного» осмысленного сохранения знаний заключается в синтезе, оперативном удержании и преобразовании данных, поступающих от всей коры головного мозга. Продолжительность такого синтеза краткосрочна (одна-две минуты), но если продукт этого синтеза не отложится в долговременной памяти, то информация потеряется. Сохранение знаний — сложный, многоступенчатый процесс, заключающийся в переносе комплекса обработанных ощущений из кратковременной памяти в долговременную. Такой перенос невозможен у людей, страдающих амнезией. Так, Грег правильно повторял следом за мной довольно сложное предложение, но уже через три минуты не мог повторить ни слова и даже не помнил о том, о чем я его просил.
Ларри Сквайр, невропсихолог из университета Сан-Диего, Калифорния, изучавший функционирование систем памяти височных долей головного мозга, отметил ненадежность и быстротечность кратковременной памяти человека, в результате чего он порой забывает, что только что собирался сделать или сказать. («Черт побери, — говорим мы иногда, — совсем забыл, что намеревался сказать»). Но только у людей, страдающих амнезией, это нарушение памяти проявляется в полной мере.
Грег потерял способность переносить факты и сведения, усвоенные кратковременной памятью, в хранилище долговременной памяти, но тем не менее сумел адаптироваться к новым условиям жизни, хотя адаптация эта проходила довольно медленно и не сделалась полноценной.[49]
Одни мои пациенты, страдавшие амнезией (как Джимми, страдавший корсаковским синдромом, историю болезни которого я описал в книге «The Lost Mariner»), имели повреждения системы памяти промежуточного мозга и срединной височной доли, у других (как у мистера Томпсона, историю болезни которого я описал в книге «A Matter of Identity») помимо амнезии, наблюдался синдром лобной доли, у третьих, таких, как Грег, в мозгу образовалась обширная опухоль, затронувшая многие части мозга и распространившаяся до промежуточного мозга. У Грега это обширное повреждение создало сложную клиническую картину с накладывающимися друг на друга или даже противоречивыми симптомами и синдромами. Таким образом, хотя амнезия Грега была вызвана в основном повреждением систем височных долей, сыграло свою роль и повреждение промежуточного мозга и лобных долей мозга. Повреждение височных долей, промежуточного мозга вкупе с поражением гипофиза привело Грега к аномальной апатии, к безразличию к окружающему его миру. Первым опухоль затронула гипофиз, что вызвало увеличение веса и облысение, а прекращение выработки соответствующих гормонов подавило физиологическую активность (агрессивность, самоуверенность) и привело к эмоциональной пассивности, равнодушию к событиям окружающей действительности и упрощению чувств.
Промежуточный мозг является регулятором сна, аппетита, либидо. В результате его повреждения Грег утратил интерес к сексу, еде. Он никогда не жаловался на голод и ел только тогда, когда ему предлагали. Казалось, Грег живет только сиюминутным, реагируя лишь на текущие раздражители.
Оставаясь один в палате, Грег мог часами сидеть в кресле-каталке, не проявляя активности. Видя его в таком состоянии, медсестры шепотом говорили, что он «размышляет», а кришнаиты сочли бы, что он занимается медитацией. Я же такое состояние своего пациента расценил как «умственное безделье». Впрочем, такое состояние Грега было трудно расценить однозначно, ибо оно не походило ни на сон, ни на бодрствование, и, скорее, было лишено всякого содержания. Пожалуй, оно походило на заторможенность, безучастность к окружающей обстановке некоторых моих пациентов, перенесших энцефалит, выразившийся в поражении промежуточного мозга. Когда с таким больным заговаривали или рядом включали музыку, то «включался» и он.
