Александр Моховиков - Суицидология: Прошлое и настоящее: Проблема самоубийства в трудах философов, социологов, психотерапевтов и в художественных текстах
Бернис:
Все выглядело просто странно. Тему смерти моего брата избегали изо всех сил. Было видно, что родные искали способа пораньше уйти. Никто не думал говорить о чем-либо неприятном для других. А я сидела и чувствовала себя виноватой за то, что поделилась случившимся с вами. Наверное, я вообще не должна была ни с кем говорить об этом. Я как бы застряла на точке зрения, что это -позор. Мой отец, видимо, чувствует, что если об этом заговорить, случившееся может повториться. С одной стороны, нельзя же все время это скрывать. А с другой -ни с кем в моей семье невозможно поговорить о том событии. Они, конечно же, принялись бы выяснять: «чья это была вина?»
В том-то и все дело. Сделка заключается в том, что пока вы не обсуждаете случившееся, вы не имеете дела с «виной». Гнев и чувство вины не выходят наружу. И как жаль, что семья Бернис не понимает, насколько невыгодной является их сделка. В беседах о самоубийствах часто встречается расхожее мнение, что лучше дать ранам затянуться и не обсуждать происшедшее.
Ральф страдал от молчания, нависшего над смертью отца, случившейся, когда ему не было и четырех. Его брат тоже покончил с собой спустя лет 40 после отца. Ральф говорит, что не знал о самоубийстве отца до двадцати с лишним лет, хотя его старшие братья, конечно, были осведомлены. Но трудно поверить в то, что у него не было ни малейших подозрений, если учесть, насколько откровенны бывают дети друг с другом, а также то, что взрослые часто обсуждают серьезные семейные проблемы в присутствии детей, как будто малыши не смогут ничего понять. Ясно одно, что старшие члены семьи не хотели, чтобы Ральф знал правду.
Ральф:
Я был удивлен тем, насколько мало мы общались друг с другом. Однажды я прямо спросил мать о том, как умер мой отец, и она сказала, обманув меня, что он болел раком.
Это произошло, когда моим братьям было по семь и девять лет, но самоубийство никогда не обсуждалось. Помню, что когда, наконец, мы стали говорить об этом, самый старший брат рассказал, что когда его забирали из школы после случившегося, дядя не сказал, как умер наш отец, но, вернувшись в школу, он услышал от одноклассников: «Ага, а твой папа покончил с собой!» Вот так он узнал о происшедшем.
Последний рассказ очень ярко иллюстрирует один из весьма опасных аспектов молчания: правда обычно так или иначе раскрывается, но часто неподходящим и травматичным образом — в данном случае через сверстников, которые отнеслись к случившемуся как чему-то постыдному.
Позже, когда старший брат Ральфа ушел из жизни, то средний отказался рассказать своим детям о самоубийстве как отца, так и брата. По словам Ральфа, они просто «предпочитали» не говорить об этом, но, судя по всему, тоже заключили главную сделку. Упорное молчание было насильственно навязано и следующему поколению.
Иногда, когда в семье случается более одного суицида, кто-то начинает осознавать, насколько пагубным является молчание. Руфь, чья дочь Бесс отравилась, рассказывает о своей свекрови и о самоубийстве тети Бесс, Алисы.
Руфь:
Думаю, что немало положительного можно извлечь, говоря правду, признавая слабость. Ведь тогда вам удается обнаружить, что существуют и другие люди с аналогичными трудностями и сходными слабостями. Когда вы делитесь своими переживаниями, то одновременно помогаете другим в их проблемах. Перед тем, как совершить самоубийство, Алиса лечилась в больнице. Но моя свекровь скрыла это от всех. Алиса, видимо, страдала от молчания. Эту ситуацию нельзя было обсуждать, и она вынуждена была жить с различными воображаемыми представлениями о себе.
Свекровь и до сих пор думает, что друзья не знают правды об Алисе. Когда Бесс впервые совершила суицидальную попытку, она сказала друзьям, что у Бесс пневмония. Потом, когда Бесс умерла, она очень расстраивалась: что же говорить людям? И мы с братом, рассердившись, сказали ей в глаза: «Бесс совершила суицид, в этом и состоит правда. Это плохо скажется на вас? Да, возможно. Это печально отразится на мне? Да, конечно. Но это факт, и от него никуда не денешься».
Тот факт, что Руфь могла говорить и подолгу обсуждала самоубийство Бесс ставится ею высоко, поскольку он несомненно помог ей удержаться «на плаву». Ей также повезло с друзьями и родственниками, которые охотно выслушивали ее бесконечные излияния на тему «Почему?»
Руфь:
Мы вновь и вновь возвращались к этим рассуждениям. Просто удивительно, сколько раз повторялось одно и то же, и ни у кого из нас не иссякало терпение! Они слушали и слушали. Сидели и охотно это обсуждали.
Но встречаются и такие люди, которые просто не в силах этого делать. Не имеет значения друзья это или родственники. Обсуждение причиняет им слишком сильную боль, и они избегают этой темы.
Аманда:
Я знаю женщину, чей ребенок умер одиннадцать лет назад. Второго ребенка она видит постоянно, но никогда не говорит о происшедшем. Они очень близки друг другу, тем не менее, она не желает это обсуждать. Как-то я разыскала свою кузину, которую не видела двадцать лет. Она один раз выслушала исповедь о моем несчастье, и никогда больше этот разговор не повторялся. Когда она видит, что я со слезами на глазах хочу вернуться к нему, то говорит: «Ой, ой, ой, не надо». Я успокаиваю ее: «Я больше не буду плакать, все нормально». Она просто не хочет ни о чем подобном знать.
Один из наиболее ярких и болезненных рассказов о подобного рода молчании касается мужчины, чьи шестидесятипятилетние родители, договорившись, совершили двойное самоубийство. Никто из окружения не хотел говорить с ним о случившемся из-за ошибочного стремления пощадить его чувства, возможно, из страха или стыда — он не знал почему. Вскоре священник, старый друг семьи, посетил их город. С радостью этот мужчина ожидал с ним встречи; наконец, думал он, можно будет облегчить душу, поговорив о происшедшем. Но первое, что он услышал от гостя, было: «Я бы не хотел говорить о смерти твоих родителей». Сын сказал: «Но я очень хочу разобраться в случившемся». Но священник был неумолим: «Я против этого разговора не ради тебя, мой мальчик. Я избегаю его ради себя».
А Барбара молчит, прежде всего, ради себя самой. И давление, оказываемое молчанием, сказывается на ней. Она никогда не обсуждала со своими детьми самоубийство их дедушки.
Барбара:
Я никогда не рассказывала им об этом. Я часто разговариваю с ними о своей матери, но, вероятно, все еще слишком сержусь на отца, так как стараюсь вообще не упоминать о нем. Но я собираюсь когда-нибудь все им рассказать. В этом году у учительницы, с которой хорошо знакомы мои младшие дочери, двадцатилетняя дочь совершила самоубийство. Об этом рассказали по телевизору -они видели эту передачу, и мы говорили о ней позже. И я подумала, что они уже достаточно взрослые для того, чтобы говорить с ними о людях, каковы они на самом деле... Раньше, мне казалось, что просто нет подходящего случая... который помог бы обратиться к этой теме... какого-то факта, примера, с которого можно было бы начать разговор.
Нам было очевидно, что страдания Барбары как телесные, так и психические отчасти были связаны с тем, что она не признавалась в своем горе ни себе, ни своим детям. Она не позволяла себе говорить о суициде и, наконец, во время беседы с нами решилась выразить свои чувства.
Я чувствую грусть, правильнее, сильную печаль. Я только что вспомнила, как он последний раз приезжал в гости. Он гулял с моим сыном, он был у нас, когда дочь выписалась из больницы. Он гостил около месяца, и, что самое печальное, я уверена, именно тогда решил покончить с собой. Помню, в день отъезда он стоял на лестничной площадке и напевал песню, ту, которую пел раньше, когда мать была жива. Он часто пел ей. И в тот раз я услышала что-то популярное из репертуара 20-х годов, где говорилось что-то вроде «Когда ты вспоминаешь меня, думай обо мне молодом и веселом...» Вспоминайте хорошее обо мне, вот что, очевидно, он имел в виду. В то время он уже расстался с жизнью, реальностью, со значимыми взаимоотношениями, с детьми; казалось, его уже ничто не удерживало в этом мире. Он пел так, будто, прощаясь, говорил это моей матери. Когда я думаю о том, каким человеком он был, я чувствую печаль, этот образ вызывает у меня грусть и очень трогает душу, мне действительно очень и очень грустно.
Но тем не менее я продолжаю его осуждать. Я злюсь на жизнь. И, конечно, все это ужасно.
Мы все рано или поздно нуждаемся в открытом обсуждении для того, чтобы проработать свои чувства, связанные с переживанием горя. Ванда, например, говорит о потребности страдать открыто, о том, что семья старалась ее ограничить, и только друзья и сотрудники позволили ей излить свои чувства. Отец Ванды умер, отравившись выхлопными газами, год назад. Ванда в то время была далеко и теперь чувствует вину, что ее не было рядом. Она также очень сердита на него за то, что он ее оставил.
