Петр Люкимсон - Фрейд: История болезни
Постепенная подготовка к празднованию семидесятилетия Фрейда началась еще в 1925 году. Стартом к будущему чествованию юбиляра стал выход в свет автобиографической книги Фрейда «О себе», автор прямо говорит в ней, что открытие психоанализа напрямую связано с перипетиями его жизни, из них он и черпал многие свои идеи. «Автобиография показывает, как психоанализ стал содержанием моей жизни, а кроме того, исходит из вполне оправданного предположения, что, помимо моих научных занятий, ничто в моей личной жизни не заслуживает такого же интереса», — писал Фрейд в издании автобиографии, датированном 1935 годом.
В мае 1926 года начались официальные чествования Фрейда. Академическая Вена предпочла не заметить этого события, но пресса не могла этого сделать, даже если бы очень хотела.
Поздравительные телеграммы шли на Берггассе со всего мира — от Эйнштейна, Брандеса, Роллана, от других выдающихся ученых, писателей, политиков. Венский бургомистр Карл Зейнц направил Фрейду поздравительный адрес и диплом почетного гражданина города; в «Нойе фрайе прессе», в день юбилея, 6 мая, вышла большая прочувствованная статья Стефана Цвейга, впоследствии разросшаяся до большого биографического очерка. В Берлине прошло праздничное заседание Немецкого психоаналитического общества. В том же году в Вене издается «Психоаналитический альманах за 1927 год» со статьями Альфреда Дёблина, Лу Андреас-Саломе, Эйгена Блейлера и Стефана Цвейга, в каждой из которых подчеркивается революционный характер идей Фрейда, оказавших огромное влияние на развитие представлений о природе человека, общественную мораль, философию, литературу и искусство и т. д. Но вот тайные надежды Фрейда на получение Нобелевской премии не оправдались ни в том году, ни в последующие.
Одно из центральных чествований Фрейда прошло в обществе «Бней-Брит», членом которого он к тому времени состоял почти 30 лет.
«Меня не связывали с еврейством (признаюсь в этом к своему стыду) ни вера, ни национальная гордость, потому что я всегда был неверующим и не получил религиозного воспитания, хотя уважение к тому, что называют „этическими нормами“ человеческой цивилизации, мне прививалось, — сказал Фрейд, выступая на этом заседании и словно исповедуясь перед своими соплеменниками. — Я всегда старался подавлять в себе склонность к национальной гордости, считая это вредным и неправильным; меня беспокоили подобные явления в народах, среди которых мы, евреи, живем. Но было много другого, что делало евреев и еврейство неотразимо притягательными, — много смутных эмоциональных сил, тем более сильных, что чем труднее поддавались они выражению словами, а также ясное осознание внутреннего тождества с ними, уютное сознание общности психологического устройства. Кроме того, было ощущение, что именно своему еврейскому происхождению я обязан появлению у меня двух черт, свойственных мне в течение всей моей трудной жизни. Будучи евреем, я чувствовал себя свободным от многих предрассудков, ограничивающих интеллект других людей; будучи евреем, я готов был примкнуть к оппозиции, не заручаясь согласием „сплоченного большинства“…»
Эти слова отражают все душевные метания и муки Фрейда, порой стеснявшегося своего еврейства, ненавидевшего его в себе, желающего от него избавиться, но в итоге чувствующего неразрывную связь со своим народом, с самой его ментальностью и духовным наследием — конфликт, который, как уже не раз указывалось на страницах этой книги, стал причиной его личного невроза. Но вместе с тем они необычайно емко отразили самоощущение и сотен тысяч, если не миллионов других евреев Европы того времени, и потому не раз цитировались в самых разных работах, посвященных проблеме еврейской самоидентификации.
Конец 1926 года оказался для Фрейда не менее насыщенным, чем его середина. 25 октября он встретился с великим индийским художником, писателем и философом Рабиндранатом Тагором, а на рождественские каникулы уехал в Берлин — к сыновьям и внукам. В Берлине 2 января 1927 года состоялась его первая встреча с Альбертом Эйнштейном, положившая начало длительным сначала приятельским, а затем и дружеским отношениям между двумя гениями XX века.
Таким образом, оказалось, что после семидесяти тоже есть жизнь — причем жизнь увлекательная, насыщенная и интересным общением, и творческими идеями, протекающая подчас с не меньшей интенсивностью, чем в молодости.
Так что умирать Фрейд снова не спешил — несмотря на всё возрастающие проблемы со здоровьем.
Глава пятая
СДЕЛКА СО СМЕРТЬЮ
Еще в феврале 1926 года у Фрейда появились сильные боли в горле и в ротовой полости. Врачи диагностировали обычную ангину, но при этом категорически запретили Фрейду курить, и у него возникло подозрение, что речь идет о рецидиве рака. Одновременно всё чаще стало напоминать о себе сердце, и после исполнения ему семидесяти лет Фрейд вынужден был значительно сократить количество пациентов — до трех в день.
Однако еще весной он засел за новую большую работу — очерк «Будущее одной иллюзии», суммирующий идеи Фрейда о роли религии в обществе и необходимости перехода к построению цивилизации не на религиозной, а на научной, секулярной основе — что в итоге, по сути дела, и произошло.
В целом круг представлений Фрейда по этим вопросам не выходит за рамки позитивистской философии, и можно сказать, что в этом смысле он так и остался верным последователем прочитанного им в студенческие годы Фейербаха.
Однако следует признать, что в наши дни, на фоне явно возросшего интереса к религии как в России, так и на Западе, эта работа Фрейда звучит необычайно актуально. Порой даже кажется, что она написана в помощь нынешним воинствующим атеистам, ведущим на интернет-форумах бесконечную полемику со сторонниками религиозного мировоззрения. Фрейд в этом очерке то и дело выдвигает аргументы в защиту религии — но только для того, чтобы тут же их опровергнуть.
Религиозные представления, по Фрейду, «не являются конденсатом опыта или конечным результатом мышления; это — иллюзии, исполнение сильнейших, древнейших, настоятельнейших желаний человечества; тайна их силы в силе этих желаний»[273]. При этом Фрейд продолжает настаивать на том, что подчинение жизни каким-либо религиозным догмам и их конфликт с реальными желаниями человека, боязнь преступить запреты нередко становятся причинами неврозов, то есть, по сути дела, религиозное мировоззрение, по Фрейду, калечит психику.
Фрейд также отвергает в этой работе доводы и о положительной роли религии в формировании общественной морали и морального общества.
«Религия совершенно очевидно оказала культуре большие услуги: она очень содействовала укрощению асоциальных первичных позывов, но всё же недостаточно. Она в течение многих тысячелетий господствовала над человеческим обществом; достаточно было времени, чтобы показать, чего она может достигнуть. Если бы ей удалось осчастливить бы большинство людей, утешить и примирить их с жизнью, то никому не пришло бы в голову стремиться к изменению существующего положения. Но что мы вместо этого видим? Видим, что ужасающее количество людей недовольно культурой, несчастливо в ней и ощущает ее как ярмо, которое нужно сбросить; что эти люди либо употребляют все свои силы, чтобы изменить культуру, либо в своей вражде к культуре заходят так далеко, что вообще ничего не хотят знать ни о ней, ни об ограничении первичных позывов»[274], — настаивал Фрейд.
В итоге он приходит к выводу, что человечество в новейшее время стоит перед следующей альтернативой: «…либо строжайшее обуздание этих опасных масс, тщательная их изоляция от всех возможностей духовного пробуждения, либо основательный пересмотр отношений между культурой или религией»[275].
Разумеется, при таком выборе любой здравомыслящий человек отдаст предпочтение последнему варианту. Пришло время освободить человека от религиозных иллюзий и строить общество на новых, рациональных предпосылках — подобно тому как приходит время объяснять детям, что их не приносит аист, а птица эта является лишь понятным всем взрослым символом — такова основная мысль Фрейда. «Признание исторической ценности известных религиозных учений повышает наше к ним уважение, но не обесценивает нашего предложения изъять их из мотивировок культурных предписаний. Наоборот, при помощи этих остатков истории нам открылось понимание религиозных тезисов как невротических пережитков; теперь мы можем сказать, что, наверное, настало время (как в аналитическом лечении невротика) заменить последствия вытеснения результатами рациональной умственной работы. Можно предвидеть, что при этой переработке дело не ограничится отказом от торжественного преображения культурных предписаний и что всеобщий пересмотр кончится упразднением многих из них, но об этом едва ли стоит жалеть»[276], — пишет Фрейд во второй части очерка.
