Карл Юнг - Структура души
Обзор книги Карл Юнг - Структура души
Карл Густав Юнг
Структура души
Психика как отражение мира и человека — это предмет такой безграничной сложности, что ее можно наблюдать и изучать с самых разных сторон. Душа ставит перед нами ту же проблему, что и мир: поскольку систематическое изучение мира лежит за пределами наших возможностей, мы вынуждены довольствоваться практическими методами и выбирать те его аспекты, которые нас особенно интересуют. Каждый выбирает себе приглянувшийся сегмент мира и создает свой частный мирок, часто наглухо отгороженный от остальных, так что через какое-то время его создателю начинает казаться, будто он постиг смысл и структуру целого. Но конечное не может объять бесконечного. Мир психических явлений составляет лишь часть мира как целого, и именно по этой причине кажется, что его легче понять, чем универсум. Однако, при этом забывается, что психика есть единственный феномен, который дан нам непосредственно и почему является sine qua nоn[1] всего опыта.
Единственное, что переживается нами непосредственно, — это содержания сознания. Говоря так, я не пытаюсь свести "мир" к нашему "представлению" ("idea") о нем. Но я хочу подчеркнуть этим то, что с другой позиции можно было бы выразить, сказав: жизнь есть функция атомов углерода. Эта аналогия раскрывает скромные возможности взгляда специалиста, в рамках которых я вынужден оставаться, пытаясь предложить любое объяснение мира или даже части его.
Разумеется, моя точка зрения является психологической; более того, она совпадает с позицией практикующего психолога, задача которого в том, чтобы как можно быстрее разобраться в хаотической путанице сложных душевных состояний. Такой взгляд по необходимости должен сильно отличаться от точки зрения академического психолога, имеющего возможность в тиши своей лаборатории не спеша изучать изолированные психические процессы. Это различие примерно такого же плана, как между хирургом и гистологом. Кроме того, я не похож и па философа, который считает своим долгом сказать о том, каковы вещи "в себе", и являются ли они абсолютными или нет. Мой предмет лежит целиком в границах опыта.
Моя главная потребность — понять сложные состояния и смочь рассказать о них. Я должен уметь дифференцировать различные группы психических событий. Поскольку мне необходимо достичь взаимопонимания с моим пациентом, проводимое разграничение не должно быть произвольным. Поэтому мне приходится опираться на простые схемы, которые, с одной стороны, удовлетворительно отражают эмпирические факты, а с другой — связывают их с общеизвестными вещами и потому встречают одобрение.
Итак, если мы собираемся классифицировать содержания сознания, то начнем, согласно традиции, с утверждения: Nihil est in intellectu, quod поп antea fuerit in sensu[2].
Кажется, что сознание вливается в нас извне в форме чувственных перцепций (sense-perceptions)[3]. Мы видим, слышим, чувствуем вкус и запах мира, и таким образом сознаем его. Эти перцепции сообщают нам о том, что нечто существует. Но они не говорят нам, что существует. О последнем мы узнаем не от перцепции, но благодаря процессу апперцепции, который имеет чрезвычайно сложную структуру. Это не значит, что чувственная перцепция совсем уж проста, однако ее сложность скорее физиологическая, нежели психическая. Сложность же апперцепции, напротив, именно психическая. Мы можем обнаружить в апперцепции взаимодействие целого ряда психических процессов. Допустим, мы слышим звук, природа которого кажется нам незнакомой. Спустя какое-то время нам становится ясно, что этот своеобразный звук, должно быть, исходит от пузырьков воздуха в трубах центрального отопления: мы узнали звук. Эго узнавание имеет своим источником процесс, называемый нами мышлением. Именно мышление говорит нам, чем нечто является.
Я только что назвал звук "своеобразным". В тех случаях, когда я характеризую нечто как "своеобразное", то ссылаюсь на особый чувственный тон, которым обладает это нечто. Чувственный тон подразумевает оценивание (evaluation).
Процесс узнавания можно представить себе, по существу, как установление сходства и различия с помощью памяти. Если я, к примеру, вижу огонь, световой стимул несет мне сообщение: "огонь". Так как в моей памяти всегда наготове бесчисленное множество мнемических образов огня, они вступают во взаимодействие с только что воспринятым мною образом огня, и в результате процесса сличения (то есть установления сходства и различия) его с ними наступает узнавание. Иначе говоря, я окончательно определяю специфичность этого индивидуального образа в моем сознании. В обыденной речи этот процесс называют мышлением.
Процесс оценивания осуществляется иначе. Огонь, который я вижу, вызывает эмоциональные реакции приятного или неприятного свойства, тем самым побуждая образы памяти приносить с собой сопутствующие им эмоциональные феномены, известные как чувственный тон. Таким образом, объект перцепции кажется нам приятным, желанным и красивым или, наоборот, неприятным, вызывающим отвращение, безобразным и т. д. В обыденной речи этот процесс называют чувством (feeling).
Процесс интуиции не является ни чувственной перцепцией, ни мышлением, ни даже чувством, хотя наш язык демонстрирует прискорбно малую различительную способность в этом отношении. Один человек воскликнет: "О, я вижу, как огонь уже охватил весь дом!" Другой скажет: "Ясно как дважды два: вспыхни здесь огонь, — и беды не миновать". А третий заявит: "У меня такое чувство, что из-за этого огня может случиться несчастье". В соответствии с темпераментом каждого, один говорит о своей интуиции как об отчетливом видении (seeing), то есть он создает перцептивный образ пожара. Другой называет интуицию мышлением: "Стоит только поразмыслить, и сразу станет ясно, каковы будут последствия". Третий, под влиянием эмоций, обозначает свою интуицию как процесс чувства. Но интуиция, как я ее понимаю, является одной из основных функций души, именно, восприятием заложенных в ситуации возможностей. Вероятно, все же из-за недостаточного развития языка "чувство", "ощущение" и "интуиция" до сих пор смешиваются в немецком, тогда как sentiment (чувство) и sensation (ощущение) во французском и feeling (чувство) и sensation (ощущение) в английском абсолютно разграничены, в противоположность sentiment и feeling, которые иногда используются в качестве запасных слов для обозначения "интуиции"..Однако, в последнее время слово "интуиция" стало общеупотребительным в английской речи.
Кроме того, в качестве содержаний сознания можно также разграничить волевые (volitional) и инстинктуальные (instinctual) процессы. Первые определяются как управляемые, основанные на апперцепции импульсы, которые находятся в распоряжении так называемой свободной воли. Последние представляют собой импульсы, которые берут начало в бессознательном или непосредственно в теле и характеризуются отсутствием свободы и компульсивностью.
Апперцептивные процессы могут быть либо управляемыми (и направленными), либо неуправляемыми (и ненаправленными). В первом случае мы говорим о "внимании", а во втором — о "фантазии" или "грезах". Управляемые процессы — рациональны, неуправляемые — иррациональны. К этим только что упомянутым процессам мы должны добавить — в качестве седьмой категории содержаний сознания — сновидения. Сновидения обладают некоторым сходством с сознательными фантазиями, поскольку они тоже носят неуправляемый, иррациональный характер. Но они и отличаются от них, поскольку причина, течение и цель сновидения поначалу совершенно скрыты от нас. И все же я жалую им звание категории содержаний сознания, потому что они являются наиболее важными и очевидными результатами бессознательных психических процессов, навязываемых сознанию. Вероятно, эти семь категорий дают несколько поверхностный обзор содержаний сознания, но для наших целей достаточно и их.
Как известно, существуют определенные воззрения, согласно которым все психическое ограничивается сознанием, ибо оно, по существу, тождественно психике. Я не считаю этот аргумент достаточным. Раз мы допускаем, что нечто существует за пределами нашей чувственной перцепции, то вправе говорить и о психических элементах, узнать о существовании которых мы можем только косвенно. Любому, кто знаком с психологией гипнотизма и сомнабулизма, хорошо известно, что хотя искусственно или патологически ограниченное сознание в данных случаях не содержит определенных представлений, индивидуум, тем не менее, ведет себя так, как если бы они имелись в его сознании. Например, одна пациентка с истерической глухотой любила напевать. Однажды врач, не привлекая внимания больной, сел за пианино и стал ей аккомпанировать со следующей строки в другой тональности: пациентка продолжала петь, но… уже в новой тональности. Другой пациент всякий раз испытывал "истеро-эпилептические" конвульсии при виде открытого пламени. У него было заметно ограничено поле зрения, — иначе говоря, он страдал периферической слепотой (это еще называют "цилиндрическим" полем зрения). И все же, когда горящую свечу держали в слепой зоне, приступ у этого больного наступал с той же регулярностью, как и в тех случаях, когда он видел пламя. В симптомалогии таких состояний имеется бесчисленное множество подобного рода случаев, когда ничего не остается, как безоговорочно признать, что эти люди воспринимают, думают, чувствуют, запоминают, решают и действуют бессознательно, или, в общем, делают бессознательно то, что другие делают под контролем сознания. Эти процессы происходят независимо от того, отмечает их сознание или нет.
