Ирвин Ялом - Палач любви и другие психотерапевтические истории
Я расспрашивал о снах на первой сессии, и, как многие другие пациенты, он ответил, что хотя видит сны каждую ночь, не может вспомнить подробности ни одного из них. Я посоветовал ему держать блокнот рядом с кроватью, чтобы записывать сны, но Марвин, казалось, так мало интересуется своим внутренним миром, что я сомневался, послушается ли он меня, и даже не спросил об этом на следующей встрече.
Теперь он достал блокнот и прочел серию сновидений:
Филлис расстроилась из-за того, что была несправедлива ко мне. Она ушла домой. Но когда я пошел туда за ней, она исчезла. Я испугался, что найду ее мертвой в большом замке на вершине горы. Затем я пытаюсь влезть через окно в комнату, где должно находиться ее тело. Я на узком выступе высоко над землей. Я не могу двигаться вперед, но он слишком узкий, чтобы развернуться и идти назад. Я боюсь, что упаду, а затем мне становится страшно, что я спрыгну вниз и покончу с собой.
Мы с Филлис раздеваемся, чтобы заняться любовью. Вентворт, мой партнер, который весит сто четырнадцать кило, находится в комнате. Его мать за дверью. Пришлось завязать ему глаза, чтобы мы могли продолжать. Когда я выхожу, я не знаю, что сказать его матери о том, почему мы завязали ему глаза.
Прямо перед входом в мой офис стоит цыганский табор. Все цыгане ужасно грязные – руки, одежда, сумки, которые они носят с собой. Я слышу, как мужчины шепчут и договариваются о чем-то с подозрительным видом. Я удивляюсь, как власти разрешают им открыто разбивать лагерь.
Земля под моим домом размывается водой. У меня есть огромный бур, и я знаю, что должен пробурить скважину глубиной шестьдесят пять футов, чтобы спасти дом. Я наталкиваюсь на твердую породу, и вибрация заставляет меня проснуться.
Удивительные сны! Откуда они появились? Возможно ли, чтобы они могли присниться Марвину? Я оглянулся, как бы надеясь увидеть кого-то другого, сидящего напротив меня. Но он все еще был здесь, терпеливо ожидая моего следующего вопроса, – с пустыми глазами, прячущимися за блестящими стеклами очков.
У нас осталось всего несколько минут. Я спросил Марвина, есть ли у него какие-нибудь ассоциации в связи с каким-нибудь элементом этих сновидений. Они были для него загадкой. Я просил сны, и он их мне дал. Вот и все.
Несмотря на сны, я все-таки порекомендовал курс супружеской терапии, возможно, восемь-двенадцать сеансов. Я предложил несколько возможностей: я сам могу встретиться с ними обоими, или направить их к кому-то другому, или направить Филлис к терапевту-женщине на пару сессий и затем всем четверым – мне, Марвину, Филлис и ее терапевту – встретиться на совместной сессии.
Марвин внимательно выслушал то, что я сказал, но его мимика была такой застывшей, что я совершенно не понял, что он чувствует. Когда я спросил, как он к этому относится, Марвин принял странно официальный тон и сказал:
– Я рассмотрю ваши предложения и дам вам знать о своем решении.
Был ли он разочарован? Чувствовал ли себя отвергнутым? Я ни в чем не мог быть уверен. В то время мне казалось, что я дал правильную рекомендацию.
Расстройство Марвина было острым и, как я думал, поддавалось краткосрочной когнитивно-бихевиоральной терапии. Кроме того, я был убежден, что он не получит пользы от индивидуальной терапии. Все говорило против этого: у него было сильное сопротивление; на профессиональном языке он имел слишком мало «склонности к психологизированию».
Однако было жаль, что я упустил возможность глубинной работы с ним: динамика его ситуации изумляла меня. Я был уверен, что мое первое впечатление близко к истине: предстоящий уход на пенсию разжег в нем тревогу по поводу конечности жизни, старения и смерти, и Марвин пытался справиться с этой тревогой с помощью сексуального мастерства. На сексуальный акт было поставлено так много, что он оказался переоцененным и в конце концов перегруженным.
Я полагал, что Марвин ошибался, считая секс основой своих проблем. Как раз наоборот – секс служил неэффективным средством, с помощью которого он пытался справиться с тревогой, исходящей из более фундаментальных источников. Иногда, как впервые показал Фрейд, тревога, вызванная сексуальностью, выражается другими, косвенными средствами. Возможно, столь же часто случается обратное: тревога другого рода маскируется под сексуальную тревогу. Сон о гигантском буре выразил это как нельзя ясно: земля под ногами Марвина размывалась (распространенный зрительный образ отсутствия опоры), и он пытался справиться с этим с помощью бурения – с помощью своего пениса длиной шестьдесят пять футов (то есть шестьдесят пять лет)!
Другие сны доказывали существование дикого мира под безмятежной внешностью Марвина – мира, кишащего смертью, убийствами, самоубийствами, злостью на Филлис, страхом перед грязными и угрожающими призраками, появляющимися изнутри. Особенно загадочным был мужчина с завязанными глазами в комнате, где Марвин и Филлис собирались заняться любовью. Исследуя сексуальные проблемы, всегда важно выяснить: не присутствует ли при любовном акте кто-то третий? Присутствие других – призраков родителей, соперников, других любовников – сильно осложняет сексуальный акт.
Нет, бихевиоральная терапия была наилучшим выбором. Лучше всего было держать закрытой крышку этого подземного мира. Чем больше я думал об этом, тем больше был доволен, что сдержал свое любопытство и действовал планомерно и бескорыстно в интересах пациента.
Но рациональность и точность в психотерапии редко вознаграждаются. Через несколько дней Марвин позвонил и попросил о новой встрече. Я ожидал, что Филлис придет с ним, но он пришел один и выглядел встревоженным и осунувшимся. Никаких вступительных ритуалов в тот день не последовало. Он перешел сразу к делу:
– Сегодня плохой день. Мне грустно. Но сначала я хочу сказать, что высоко ценю рекомендацию, которую вы дали на прошлой неделе. Честно говоря, я ожидал, что вы посоветуете мне приходить к вам четыре раза в неделю ближайшие три или четыре года. Меня предупреждали, что вы, психиатры, делаете это независимо от проблемы. Не то что я виню вас – в конце концов, это бизнес, и вы, ребята, должны на что-то жить.
Ваш совет насчет супружеской терапии показался мне разумным. У нас с Филлис действительно есть некоторые проблемы в общении, больше, чем я рассказал вам на прошлой неделе. На самом деле я приукрасил ситуацию для вас. У меня были некоторые трудности с сексом – не такие серьезные, как сейчас, – которые заставляли мое настроение колебаться в течение двадцати лет. Поэтому я решил последовать вашему совету, но Филлис не согласилась. Она отказалась пойти к психотерапевту, к семейному терапевту, к сексологу – ко всем. Я просил ее один раз прийти и поговорить с вами, но она заартачилась.
– Как это произошло?
– Я дойду до этого, но сначала я хочу обсудить еще две вещи. – Марвин остановился. Вначале я подумал, что он должен перевести дух: он выпалил свой монолог на одном дыхании. Но Марвин отвернулся, высморкался и тайком вытер глаза.
Затем он продолжил:
– Я качусь вниз. На этой неделе у меня была самая ужасная мигрень, и позапрошлой ночью мне пришлось обратиться в пункт неотложной помощи, чтобы сделать укол.
– Я подумал, что вы сегодня выглядите утомленным.
– Головные боли убивают меня. Но еще хуже, что я не могу спать. Прошлой ночью мне приснился кошмар, который разбудил меня около двух часов утра, и я проигрывал его весь остаток ночи. Я все еще не могу выкинуть его из головы.
– Давайте перейдем к нему.
Марвин начал читать сон таким механическим голосом, что я остановил его и применил старое изобретение Фрица Перлза: попросил его начать сначала и описать сон в настоящем времени, как будто он переживает его прямо сейчас. Марвин отложил свой блокнот и по памяти повторил:
Двое мужчин, очень высоких, бледных и костлявых. В полном молчании они скользят по темному лугу. Они одеты во все черное. В высоких черных цилиндрах, фраках, черных гамашах и ботинках, они напоминают викторианских гробовщиков или поборников трезвости. Внезапно они подходят к черной коляске, где лежит маленькая девочка, завернутая в черную кисею. Не произнося ни слова, один из мужчин начинает толкать коляску. Проехав короткое расстояние, он останавливается, обходит коляску вокруг, склоняется и своей черной тростью, наконечник которой теперь светится белым, разворачивает кисею и медленно вводит белый наконечник в вагину младенца.
Этот сон поверг меня в оцепенение. В моем сознании сразу же возникли четкие образы. Я с изумлением посмотрел на Марвина, который, казалось, не был тронут и не оценил мощь своего собственного творения, и мне пришло в голову, что это не его сон, это не может быть его сон. Такого рода сон не мог исходить от него: он был просто медиумом, чьи губы произносили текст. Каким образом, спрашивал я себя, мне встретиться со сновидцем?
