Ирвин Ялом - Палач любви и другие психотерапевтические истории
– Ничего существенного, – сказал Марвин.
– Невозможно, – настаивал я и продолжил в разных формах задавать тот же самый вопрос. Наконец я узнал, что шесть месяцев назад Марвин принял решение уйти на пенсию и продать свою бухгалтерскую фирму. Информация добывалась медленно, не потому, что он не хотел рассказывать мне о выходе на пенсию, а потому, что он не придавал этому событию большого значения.
Я думал по-другому. Вехи человеческой жизни всегда значительны, и немногие могут сравниться по важности с выходом на пенсию. Как может быть, чтобы пенсия не вызывала глубоких чувств по поводу жизненного пути, проходящей жизни, всего жизненного замысла и его значения? Для тех, кто заглядывает в себя, уход на пенсию – это время обзора всей жизни, подведения жизненных итогов, время усиливающегося осознания своей конечности и приближения смерти.
Но не для Марвина.
– Проблемы с пенсией? Вы, должно быть, смеетесь. Я для этого и работал – так что теперь могу уйти на пенсию.
– Вы будете скучать по чему-нибудь, связанному с работой?
– Только по головной боли. И я догадываюсь, что вы можете об этом сказать – что я нашел способ взять ее с собой! Я имею в виду мигрень. – Марвин ухмыльнулся, довольный удачной шуткой. – Серьезно, за эти годы работа мне наскучила и опостылела. По чему, как вы думаете, мне скучать – по новым бланкам налоговых деклараций?
– Иногда выход на пенсию пробуждает важные чувства, поскольку это серьезная жизненная веха. Она напоминает нам, что жизнь проходит. Как долго вы работали? Сорок пять лет? А теперь вы внезапно прекратите и перейдете на новую стадию. Когда я уйду на пенсию, думаю, что яснее, чем когда-либо, осознаю, что жизнь имеет начало и конец, что я медленно двигаюсь от одной точки к другой и теперь приближаюсь к концу.
– Моя работа связана с деньгами. Таковы правила игры. В действительности пенсия означает только одно: что я заработал достаточно денег и мне не нужно зарабатывать больше. В чем проблема? Я могу жить на проценты и ни в чем не нуждаться.
– Но, Марвин, что это значит — не работать больше? Всю свою жизнь вы работали. Весь смысл вашей жизни вы черпали в работе. Мне кажется, есть нечто пугающее в том, чтобы бросить это.
– Кому это надо? Вот некоторые из моих партнеров гробят себя, накапливая достаточно денег, чтобы можно было жить на проценты от процентов. Вот что я называю безумием – это им нужен психиатр.
Vorbeireden, vorbeireden: мы говорили каждый о своем, не понимая друг друга (Vorbeireden – немецкий психиатрический термин: ответ человека на вопрос свидетельствует о том, что вопрос понятен, но при этом ответ, очевидно, неверен. «Сколько ног у собаки?» – «Шесть». – Прим. ред.). Вновь и вновь я предлагал Марвину заглянуть внутрь, хотя бы на минуту посмотреть на все с точки зрения вселенной, определить глубинные проблемы своего существования – чувство своей конечности, старения и угасания, страх смерти, источник жизненных целей. Но мы говорили, не слушая друг друга. Он не понимал, игнорировал меня. Казалось, он приклеен к поверхности вещей.
Устав бродить по подземельям в одиночку, я решил держаться поближе к заботам Марвина. Мы поговорили о работе. Я узнал, что когда он был маленьким, родители и учителя считали его математическим вундеркиндом. В восемь лет он неудачно прослушивался для радиопередачи «Детская викторина» (Quiz Kids). Но он никогда не обращал внимания на эти старые оценки.
Я заметил, что он вздохнул, говоря об этом, и спросил:
– Это, должно быть, сильно ранило вас. Насколько эта рана исцелилась?
Он предположил, что я, наверное, слишком молод, чтобы помнить, как много восьмилетних мальчиков безуспешно прослушивались для «Детской викторины».
– Чувства не всегда следуют рациональным правилам. Обычно совсем наоборот.
– Если бы я предавался чувствам всякий раз, когда мне причиняли боль, я бы ничего не добился.
– Я заметил, что вам очень трудно говорить о своих ранах.
– Я был один из сотен. Это не было большим горем.
– Я заметил также, что всякий раз, когда я пытаюсь приблизиться к вам, вы даете мне понять, что ни в чем не нуждаетесь.
– Я здесь, чтобы получить помощь. Я отвечу на все ваши вопросы.
Было ясно, что прямым обращением ничего не добиться. Пройдет много времени, прежде чем Марвин сможет признаться в своей уязвимости. Я ограничился собиранием фактов. Марвин вырос в Нью-Йорке, единственный ребенок в бедной семье еврейских эмигрантов первого поколения. Он специализировался в математике в маленьком городском колледже и в какой-то момент собирался поступать в магистратуру. Но он поторопился жениться: они с Филлис встречались с 15 лет – и, поскольку у него не было средств, решил стать школьным учителем.
После шести лет преподавания тригонометрии Марвин понял, что с него хватит. Он пришел к выводу, что главное в жизни – это быть богатым. Мысль о том, чтобы получать скудную учительскую зарплату еще тридцать пять лет, была невыносима. Он был уверен, что решение преподавать в школе – серьезная ошибка, и в тридцать лет занялся ее исправлением. После ускоренных бухгалтерских курсов он сказал «Прощайте!» своим ученикам и коллегам и открыл бухгалтерскую фирму, которая в конце концов оказалась очень прибыльной. С помощью удачных вложений в калифорнийскую недвижимость он стал богатым человеком.
– Это возвращает нас в сегодняшний день, Марвин. Куда теперь ведет ваш жизненный путь?
– Ну, как я уже сказал, нет смысла больше накапливать деньги. У меня нет детей, – его голос стал мрачным, – нет бедных родственников, нет желания тратить их на добрые дела.
– Мне показалось, что в вашем голосе была печаль, когда вы говорили, что у вас нет детей.
– Это старая история. Тогда я был разочарован, но это было очень давно, тридцать пять лет назад. У меня много планов. Я хочу путешествовать. Я хочу пополнять мои коллекции – возможно, они заменяют мне детей: марки, значки в поддержку политических кампаний, старая бейсбольная форма и «Ридерс Дайджест».
Затем я исследовал отношения Марвина с женой, которые, как он настаивал, были абсолютно гармоничными.
– Спустя сорок один год я все еще чувствую, что моя жена – великолепная женщина. Я не люблю расставаться с ней, даже на одну ночь. В самом деле, у меня теплеет внутри, когда я вижу ее в конце дня. Все мое напряжение проходит. Можно сказать, она – мой Валиум.
По словам Марвина, их сексуальная жизнь была прекрасной до того, как начались эти неприятности полгода назад: несмотря на сорок один год, казалось, сохранились и желание, и страсть. Когда у Марвина началась периодическая импотенция, Филлис вначале проявила большое понимание и терпение, но в последние два месяца стала раздражительной. Только две недели назад она пожаловалась на то, что «устала от того, что ее имеют», то есть возбуждаться и затем не получать удовлетворения.
Марвин придавал большое значение чувствам Филлис и был очень расстроен тем, что он неприятен ей. После своих неудач он целыми днями мрачно размышлял о них, и восстановление его равновесия целиком зависело от нее. Иногда она воодушевляла его одним лишь уверением, что по-прежнему считает его сильным мужчиной, но обычно ему требовалось какое-нибудь телесное утешение. Она мыла его в душе, брила, делала ему массаж, брала его мягкий пенис в рот и держала там нежно, пока он не наполнялся жизнью.
Как и в первый раз, я был поражен тем, что сам Марвин нисколько не удивлен своим собственным рассказом. Где было его любопытство по поводу того, что его жизнь изменилась столь драматическим образом, что его жизненная цель, счастье, само желание жить теперь целиком зависели от упругости его пениса?
Теперь пришло время дать Марвину рекомендации насчет лечения. Я не думал, что он подходящий кандидат для глубокой, обнажающей терапии. Причин было несколько. Мне всегда было трудно лечить тех, у кого отсутствовало любопытство. Я мог бы помочь ему развить любопытство, но этот деликатный и долгий процесс не подходил для Марвина, который хотел быстрого и эффективного лечения. Когда я обдумал два прошедших часа, то осознал также, что он сопротивлялся любым моим предложениям исследовать его чувства глубже. Казалось, он не понимает: мы говорили каждый о своем, он не интересовался внутренним смыслом событий. Он сопротивлялся и моим попыткам вовлечь его в открытый личный разговор: например, когда я спросил о его ранах или указал на то, что он игнорирует мои попытки приблизиться.
Я уже собирался дать ему формальную рекомендацию начать курс когнитивно-бихевиоральной терапии (подход, основанный на изменении конкретных аспектов поведения, в частности, супружеского общения и сексуальных установок и действий), когда, в добавление к своим мыслям, Марвин упомянул, что в течение недели у него было несколько сновидений.
Я расспрашивал о снах на первой сессии, и, как многие другие пациенты, он ответил, что хотя видит сны каждую ночь, не может вспомнить подробности ни одного из них. Я посоветовал ему держать блокнот рядом с кроватью, чтобы записывать сны, но Марвин, казалось, так мало интересуется своим внутренним миром, что я сомневался, послушается ли он меня, и даже не спросил об этом на следующей встрече.
