Алекс Ликерман - Непобедимый разум. Наука о том, как противостоять трудностям и невзгодам
Я всегда считал, что разрушение иллюзий дает счастье, а не отнимает. Однако теперь появилось исключение: я страдал от своего знания так же сильно, как и после разрыва отношений со своей первой подругой. Честно говоря, когда я отрицал смерть, то был счастливее. К счастью, мое беспокойство постепенно сошло на нет, я снова научился обманывать себя и верить в свою исключительность. Я решил, что благодаря комбинации удачи и правильного поведения смогу отсрочить смерть надолго. Мои мысли (и беспокойство) по этому поводу исчезли, как голова черепахи под панцирем.
Однако я счел этот результат неудовлетворительным. Теперь у меня вызывали волнение даже незначительные травмы или симптомы, которых я раньше просто не замечал. И хотя казалось, что мое эмоциональное восприятие своей смертности скрылось глубоко, я помнил, как зависим от него.
Я хотел чем-то помочь и Рите, которая боролась со своим беспокойством с 1996 года, когда у нее случился сердечный приступ. Поначалу кардиолог прописал ей успокоительное, однако лекарство не помогло, и он направил ее ко мне. Поразившись тому, насколько силен у Риты страх смерти и насколько ужасной стала ее жизнь, я увеличил дозу препаратов, добавил еще один и направил ее к психиатру. Тот прописал ей антидепрессанты и сеансы психотерапии.
Однако ни лекарства, ни терапия не помогали. Психиатр начал экспериментировать с разными видами медикаментозного вмешательства, и мы все надеялись, что благодаря новым лекарствам состояние Риты улучшится. Увы. Каждый раз, когда я видел ее и спрашивал, как у нее дела, ее ответ был одним и тем же: «Я постоянно боюсь. И я не знаю, как смогу это вынести».
Я использовал все известные мне нефармакологические стратегии. Когда мне показалось, что сочувствие ухудшает положение, я сменил тактику и начал давить на нее, чтобы она начала бороться с причинами и проявлениями своего страха. Я предложил ей оценивать степень своего страха в каждый момент, чтобы хотя бы немного вывести ее из состояния полной включенности. Но через некоторое время она сказала, что ей сложно делать такое в одиночку и это не дает ей облегчения. Когда я предложил ей заняться чем-нибудь интересным для нее, чтобы отвлечься, она сказала, что у нее нет никаких увлечений. Я даже начал демонстративно выражать нетерпимость к ее нытью (фразам вроде «Я буду жить?»). Я делал это не для того, чтобы справиться с разочарованием (довольно сильным), а чтобы исключить любое потакание ее поведению. Но и это не помогло, что было совсем неудивительно.
Муж Риты начал угрожать ей разводом. Разумеется, это повысило уровень ее беспокойства и со временем привело к серьезной агорафобии[21]. Вскоре она отказалась вообще выходить из квартиры, даже для встреч со мной. Она, плача, рассказала мне по телефону, что одиночество пугало ее еще сильнее, чем смерть (она понимала, что пребывание дома усиливает ее изоляцию, однако не осмеливалась выйти наружу). Не зная, что делать, я предложил звонить ей каждый день до тех пор, пока у нее не найдутся силы для визита в клинику. Однако ни один из наших разговоров и ни одно из моих предложений – в том числе практики нитирэн-буддизма, которыми она пыталась заниматься в течение нескольких месяцев, а затем бросила – так и не привели к заметному эффекту.
Я звонил ей каждый день на протяжении года. А потом у нее случился удар.
Идея смерти
Наша привязанность к жизни настолько сильна, что мы сосредоточиваемся исключительно на ее защите, когда возникает угроза. Но жизнь не может защитить от смерти. Мы можем только думать о своей смерти или отрицать ее, либо игнорируя факты, либо веря в то, что доказать невозможно, в том числе реинкарнацию – жизнь после смерти. Стратегия отрицания в принципе эффективна, но не помогает устранить страх смерти (особенно в наши дни). Развитие медицинских технологий существенно снизило вероятность внезапной гибели. Поэтому мало кто умеет самостоятельно и эффективно противостоять страху смерти.
Ирвин Ялом в книге «Вглядываясь в солнце» описывает третью возможность. С помощью сознательного и прямого противостояния страху смерти мы можем повысить степень решимости жить хорошо. Четкое осознание смерти помогает отказаться от напрасной траты времени на дела, для которых мы не подходим или в которых не заинтересованы, но участвуем из чувства долга или вины. Помня, что наша жизнь конечна, мы можем сосредоточиться на том, что даст нам подлинное счастье, – на отношениях и помощи другим. По мнению Ялома, хотя сама смерть нас разрушает, идея смерти может нас спасти{279}.
Возможно, он прав. Многие люди, побывавшие на пороге смерти, очень изменились. У них появились новые ценности и новая манера поведения, делающая более полной и счастливой жизнь их самих и окружающих. Но у других, оказавшихся в аналогичной ситуации, отмечались неприятные последствия: посттравматическое стрессовое расстройство, беспокойство и депрессия.
С чем же связана такая разница в результатах? Возможно, с действием тех же факторов, что определяют изменения в человеке в ответ на другие, менее жесткие травмы. В одном исследовании родителей, воспитывавших детей с синдромом дефицита внимания и гиперактивности (СДВГ), родители с максимальным значением параметра «эмоциональный интеллект», настроенные оптимистично и воспринимавшие проблемы как задачи, а не угрозы, чаще всего демонстрировали высокий личностный рост в ответ на напряжение{280}. В исследовании жительниц Китая, страдавших от рака груди, участники, верившие, что в их заболевании есть нечто положительное (яд может быть превращен в лекарство), демонстрировали высокий личностный рост после постановки диагноза{281}.
Проблемы воспитания детей с СДВГ можно преодолеть. Рак груди можно вылечить. Но помогает ли эмоциональный интеллект и оптимизм в борьбе с проблемой, которая не может быть решена, – такой как смерть?
Лекарство для других
Согласно Ялому, ответ может заключаться в применении эмоционального интеллекта и оптимизма для превращения яда в лекарство, но не для нас, а для других. Несколько лет назад выпускники медицинского университета пригласили меня на торжественный ужин, посвященный окончанию учебы. Туда также была приглашена одна моя бывшая коллега, которой поручили прочесть речь. Она начала с рассказа о своем бывшем наставнике, который как-то сказал ей: «На тебя всегда кто-то смотрит». Поначалу это показалось ей странной шуткой, однако позже она поняла эту мудрость и объяснила ее собравшимся. Мы все – примеры друг для друга, и наше поведение может сильно повлиять на поведение окружающих, особенно тех, кто обращается к нам за новым знанием. «Поэтому, двигаясь вперед по своему пути, – сказала она, – помните, что время от времени нужно оглядываться и понимать, что кто-то идет за вами».
Внезапно я понял, что она описывает концепцию волнового эффекта Ялома. Сам он пишет о ней так: «Каждый, сам того не осознавая, распространяет вокруг себя концентрические круги влияния, которое может затрагивать других на протяжении многих лет, из поколения в поколение. Оно, в свою очередь, передается от одних людей к другим, как рябь на поверхности пруда. Колебания продолжаются, и даже когда мы уже не можем их видеть, они идут на наноуровне»{282}. Ялом проводит важное различие между надеждой на сохранение нашего «я» после ухода из жизни (которую считает бесполезной попыткой, обреченной на поражение) и уходом, позволяющим «оставить что-то из нашего жизненного опыта»{283}.
У каждого есть конкретное, но парадоксальное самоощущение, чувство «я»: ядро, находящееся в голове на фоне периферийных сущностей, замкнутых в небольшом пространстве. Именно к нему мы привязаны, и поэтому боимся исчезнуть после смерти. К сожалению, именно эту сущность нам всем суждено потерять.
Ялом утверждает, что мы можем получить многое, задавая себе вопрос о том, что еще мы можем считать уникальным «мы», помимо внутреннего ощущения сущности. Например, наша личность может проявляться и в мудрости, накопленной нами и выражающейся в нашем поведении (причем еще глубже, чем наше субъективное восприятие себя). В конце концов, разве не определяемся мы в мышлении других людей – да и в своем собственном – тем, что мы делаем? Разве не проявляются в нашем поведении самые глубокие убеждения, делающие нас еще более неповторимыми, чем внутреннее ощущение уникальности?
Наше поведение по отношению к окружающим не просто делает их объектами наших действий. Они получают от нас уроки, иногда сами того не осознавая. Почему мир, как утверждает Стивен Пинкер в своей книге «Лучшее в нас», становится все менее жестоким{284}? Только потому, что моральный прогресс отдельных личностей смог повлиять на людей и целые поколения.
