Марина Москвина - Учись видеть. Уроки творческих взлетов
– У таких людей надо учиться всему: как слушать, как говорить, как ходить, как улыбаться…»
«Яков Аким тоже мне позвонил и рассказал о ее посещении. Он ей пожаловался, что ближе к 80 годам стихи стал сочинять очень редко…
– Надо влюбиться! – со знанием дела порекомендовала Дина».
«Самое опасное в мире – думать, что вы что-то понимаете!»
Дзёсю
«В Уваровке сосед Леша от радикулита настоял для растирания поясницы водку на мухоморе. Ну, захотелось выпить. А ничего больше не было. Думал-думал, поставил рядом с собой телефон (в случае чего позвать на помощь), выпил и смотрит в зеркало. Видит: не побледнел, ничего. И тогда он спокойно выпил все».
«Лёня приходит вечером домой:
– Чем сегодня занималась? – он спрашивает. – Целый день искала свою сокровенную природу Будды? И, конечно, не нашла и отложила на завтра?..»
«Дзен – это религия неуважительного уважения и уважительного неуважения».
«Испанского поэта Гарсиа Лорку спросили:
– Зачем вы пишете?
– Чтобы меня любили, – ответил Гарсиа Лорка».
«Лёня: “Свечка – это замочная скважина солнца”».
«Не бойтесь грозы, монахи, вы увидите бесчисленные звезды в небе, когда она закончится!»
«Лёня: “Лучшее средство от мании величия – не иметь никаких достижений”».
Памятник Будде – со спины. Полностью необычный ракурс: как правило, Будду изображают лицом – к лицу созерцателя. И что же мы видим? Только то, о чем мы всегда и подозревали: Будда – это существо, у которого повсюду открыты окна.
«У нас тетя Нюра в Уваровке творог делала, у нее сыворотка осталась. Дай, думает, поросенку отнесу – Тамариному, у колодца. Он съел да отравился.
Тамара:
– Ты – колдунья! Мне поросенка отравила.
А тетя Нюра:
– Господи! Ты все видел! Не хотела я поросенка отравить! Я только хотела его угостить».
«Знакомый астрофизик рассказывает, что в Америке посетил обсерваторию, куда пускают обычных людей. На выходе – транспарант: “Соотечественник, потрясенный величием и масштабностью Вселенной! Зайди пропустить стаканчик”».
«Сын мой Серёня с другими первоклассниками чествовал весной выпускников, размахивал цветами, кричал: “Ура!” – и, наконец, вручил букет старому лысому десятикласснику.
– Ты что такой лысый? – спросил Серёня.
– Поучишься с мое – таким же станешь, – ответил тот».
«Однажды я позвонила актрисе Рине Зеленой и попросила ее озвучить Черепаху в моем мультфильме “Подарок на новоселье”.
– ОБРАТНО ЧЕРЕПАХУ??? (Она только что сыграла Черепаху Тортилу в “Золотом ключике”.)»
«Рина Зеленая – мне:
– Вы будете у меня через полчаса.
– Нет, часа через полтора.
– Откуда же вы претесь?»
«Рина Зеленая объясняет, как к ней доехать:
– Доезжайте до “Парка культуры”, одна остановка на троллейбусе «Б», всех дураков спрашивайте, все будут говорить разное, никого не слушайте, идите мимо громадного дома на курьих ногах, дальше тайга, по ней асфальтовая дорожка, спокойно плетитесь и будьте осторожны – кругом все пьяные! Дом, подъезд, этаж, квартира и код: ДЕВЯТКА, ПЯТЕРКА, ТРОЙКА. Я говорю как Пиковая Дама, вы должны запомнить.
– Все это я помню, я ж у вас была…
– Почему вы должны помнить? Разве можно что-нибудь помнить в вашем возрасте?
– Я помню все, связанное с вами.
– Да, это может быть, – задумчиво сказала Рина Зеленая. – Так бывает».
«Мой папа Лев ждет меня около Театра Ермоловой. Там начинается спектакль по пьесе Теннесси Уильямса в переводе друга папы – Виталия Вульфа. Виталий Яковлевич выходит на улицу раз, второй, меня все нет, папа злится, я опаздываю на полчаса по техническим причинам, короче, наш поход в театр полностью провалился. Папа встречает меня разъяренный и произносит в великом гневе – чистым ямбом:
– К чему привел богемный образ жизни —
Вне времени, пространства… и зарплаты?!!»
«Как-то раз на занятия со студентами я принесла книжки поэтов Овсея Дриза, Даниила Хармса, Якова Акима, Романа Сефа, Генриха Сапгира и Юрия Кушака. Я читала вслух – книжка за книжкой. Особенно Овсея Дриза, поскольку мы собрались пойти на вечер, посвященный его жизни и творчеству.
Приехали в условленное место – на “Тургеневскую”, где я договорилась встретиться с Яковом Акимом. Ждем-ждем, а его нет и нет. Я ужасно разволновалась, потому что Яков Аким никогда не опаздывает, отпустила студентов по домам. (А жаль: он вскоре пришел, и вечер был интересный!)
В следующий раз я спрашиваю у ребят:
– Кого мы с вами читали?
Они – с трудом – коллективно – воспроизводят диковинные имена поэтов:
– …Дриз… Сеф… Хармс… Сапгир… Кушак… Аким…
– А кто к нам должен был прийти в метро, но опоздал?
Они – еще более растерянно:
– …Хармс?..»
Яков Аким и Марина Москвина.
«Дорогой Яков Лазаревич! С днем рождения. Живите долго! В конце концов, что для нас с вами ваши восемьдесят? Только начало…»
Глава 24
Хармс… Чармс… Чардамс…
Разумеется, это случилась ДО нашего с вами похода в Музей личных коллекций на выставку «Кабинет Хармса» художника Сергея Якунина.
Мне хотелось соединить ваше знакомство с Даниилом Хармсом и с очень изобретательным художником – нашим современником Сергеем Якуниным.
В Москве с огромным успехом прошел спектакль по инсценировке повести Гоголя «Шинель». Спектакль назывался «Башмачкин». Я видела его на малой сцене в Театре на Таганке. В спектакле был занят один актер Феклистов. Он играл остро, нервно, сдержанно, с большим внутренним накалом. Крошечный, обездоленный, угловатый. Одна, но пламенная страсть бушевала в нем, она стала для него всем: его мечтой, любовью, надеждой, лучом света в темном царстве – обычная шинель затмила Вселенную.
Друзья мои! Читайте Николая Васильевича Гоголя, читайте и перечитывайте! Особенно таинственнейшие повести «Нос», «Шинель», «Невский проспект», «Коляска», «Записки сумасшедшего». «Миргород». «Вечера на хуторе близ Диканьки».
Но, умоляю, не говорите, что вы уже все это «проходили» в школе. Только теперь, став учениками Волшебника, вы сможете хоть отдаленно почувствовать умопомрачительное великолепие Гоголя, его нездешнее мастерство. Чтобы так писать, как Николай Васильевич Гоголь, многие работники пера душу бы прозакладывали! Все в его прозе живет, поет, дышит, созданный им мир движется, мерцает, один в другой перетекает, двоится. Что явь, что сон? Что здравомыслие, а что – безумие?
Пересекаются параллельные миры. Вий поднимает свои тяжелые веки, Нос, живущий отдельной жизнью от своего хозяина майора Ковалева, встречается с ним в Казанском соборе, сбегает от него, где-то болтается под видом статского советника, и так далее, и так далее, не могу пересказывать и поминать всуе, а то мурашки бегут по спине от страха и восхищения.
В этом спектакле, о котором я веду речь, практически не было ни слова. Ни одного гоголевского слова, Башмачкин только бормотал что-то нечленораздельное или издавал неясные звуки, междометия. Повторяю, на сцене он был один-одинешенек.
Он и Шинель, которая к концу истории вырастает до небес и страшно колышется на ветру. Но вокруг этих двоих было выстроено такое пространство, которое, как проза Гоголя, дышало, двигалось, мерцало, взаимодействовало с Шинелью и Башмачкиным, окутывало их и пронизывало, опутывало незримыми нитями – это была гоголевская проза, переведенная на язык сценографии.
Декорации к этому спектаклю из бумаги сделал художник Сергей Якунин.
Мне было очень интересно: что он придумал с «кабинетом» Хармса? На этот раз Якунин – опять из дерева и жесткой желтой бумаги – выстроил иную атмосферу. Он сконструировал странные предметы: часы, отмеривающие вечность, письменный стол с искусно сделанными книгами, тысячью ящичков, всяких разных штукенций, сундук с тусклым светом электрической лампочки, в который можно залезть, закрыться, сесть на стул и читать записки Хармсу. В главном зале стоял деревянный конь-качалка, высокий здоровенный конь с крыльями – Пегас. Хоть на него садись, качайся и читай стихи!
А у меня случилась небольшая загвоздка. Дело в том, что перед нашим походом я собиралась ознакомить вас с текстами Хармса, но не успела: выставка закрывалась, мы заторопились и пришли, ни сном ни духом не имея понятия, что это за такой Хармс и не его ли мы ждали в метро на прошлой неделе?
Вообще-то я обычно готовлю вас к его текстам. Специально рассказываю о нем разные легендарные истории, что он отличался эксцентрическим характером: желая быть поближе к небесам, залезал на дерево и сочинял стихи, сидя на ветке, как птица. Или мог, остановившись у газетного киоска, спросить совершенно серьезно: «Скажите, пожалуйста, здесь живет Петр Алексеевич Силантьев?»
