Генрих Киршбаум - «Валгаллы белое вино…»
В связи с мотивом спроса-укора среди мандельштамовских стихотворений, связанных с «Реймсом и Кельном», выделяется написанное в 1910 году «Когда укор колоколов…», где, как и в стихотворении «Реймс и Кельн», колокола укоряющие: «Когда укор колоколов / Нахлынет с древних колоколен, / И самый воздух гулом болен, / И нету ни молитв, ни слов — / Я уничтожен, заглушен…» (I, 53–54). Конечно, речь здесь совсем о другом — звон колоколов воспринимается поэтом как укор в безверии. Но образ тот же. Из этого стихотворения в «Реймс и Кельн» вместе с колоколами перешел и мотив молитвы. Ср. лексическую перекличку: «и нету ни молитв, ни слов» с «Епископ все молитвы прочитал».
80
О поэтологичности готической метафорики раннего Мандельштама см. также у Ханзен-Лёве (1998: 247–253).
81
Так и в более позднем стихотворении о московских церквях («В разноголосице девического хора…», 1916) Мандельштам не забывает вспомнить об их итальянских зодчих: «пятиглавые московские соборы с их итальянскою и русскою душой».
82
Ср. интертекстуальные находки у О. Ронена (Ronen 1983: 21–29) и историко-контекстуальные — у Д. М. Сегала (1998: 345–395).
83
Ср. также и другие сравнения и поэтологические проекции Мандельштам — Державин в мемуарах Цветаевой (1994: V, 440).
84
Выбор слова «эфир» призван вызвать воспоминания об античных корнях оды. Мандельштам опирается на традицию русской поэзии, быстро ассимилировавшей понятие эфира. Может быть, можно было «вдохнуть» и в славянское слово «воздух» весь семантический ореол «эфира», но слово «воздух» плохо поддается рифмовке, «эфир» же рифмуется с такими важными ключевыми словами патетической лирики XVIII века, как «пир», «лира», «мир» и «мiр».
85
Во многих «архитектурных» стихотворениях Мандельштама поднимается тема преодоления камнем своей тяжести. Ср., например: «Кружевом, камень, будь / И паутиной стань» («Я ненавижу свет…»: I, 71).
86
В качестве одного из подтекстов «Зверинца» Ронен называет стихотворение «К Рейну» Языкова (Ronen 1983: 22). Лирический герой Языкова передает Рейну, берега которого должен покоить «благословенный мир», привет от Волги: «Несметных данников и данниц величавой, / Державной северной реки, / Приветы я принес тебе!.. Теки со славой, / Князь многих рек, светло теки! / Блистай, красуйся, Рейн! Да ни грозы военной, / Ни песен радостных врага / Не слышишь вечно ты; да мир благословенный / Твои покоит берега!» (Языков 1959: 248).
87
Д. Сегал полагает, что «мандельштамовский текст с его пророчеством грядущего мира, в котором будет место для всех ныне враждующих держав в рамках предвечной классической Европы, полемически борется с тютчевской фантастической мечтой (в стихотворении „Русская география“. — Г.К.) о грядущем вселенском русском царстве» (Сегал 1999: 373). Интертекстуальная полемика с Тютчевым, которая прослеживается начиная с самых первых «немецких» стихов Мандельштама («Лютеранин»), присутствует и здесь.
88
Ср. также «заклинание» именем Гете в антивоенном выступлении В. Брюсова «Во дни великого страдания…» (1933: 640), функционально аналогичное цветаевскому.
89
Подробнее о российской публицистике революционных годов, посвященной декабристам, см. Сегал (1998: 426–431).
90
См. Broyde 1975: 38, 212, прим. 13.
91
Не исключено, что Мандельштам читал воспоминания о Лунине Ипполита Оже (Сегал 1998: 431–432). В 1905 году был снят запрет и на сочинения самого Лунина — вышло несколько переизданий герценовских публикаций. Подробнее об изданиях Лунина см. у Н. Я. Эйдельмана (1987: 348–349) и С. Я. Штрайха (1976: 116–121).
92
Ср. у Гершензона (1989: 113).
93
Такого же мнения придерживался и Гершензон, который писал о «влиянии, оказанном на нашу молодежь полуторагодичным пребыванием в Германии и Франции во время войны с Наполеоном» (Гершензон 1989: 114). Ощущение исторического перелома, «триумфального поворота» истории, замешенное на радости победы над Наполеоном, пережили как немецкие, так и русские участники освободительных войн 1813–1815 годов. Многие будущие декабристы вернулись домой в эйфории грядущей вольности. Из протоколов допросов заговорщиков видно, что многие декабристы ориентировались на немецкие тайные союзы. Многие положения и руководства Тугендбунда легли в основу декабристских уставов и прожектов (Рогов 1997: 111–117). О немецком контексте декабризма см. также: Obolenskaja (1998), Rogov (1998а) и Rogov (1998b). Конечно, исторические исследования связей декабристов с «немцами» к моменту написания стихотворения только начинались; тем знаменательнее, что историко-филологическая интуиция не подвела Мандельштама. Цепочка мандельштамовских ассоциаций могла быть такой: декабристы вызывают воспоминания о Лунине на бестужевской картинке — Лунин (с чертами Чаадаева) — участник антинаполеоновских войн (ср. военный фон революции 1917 года) — отсюда подтекстуальные ассоциации со стихами Батюшкова, Языкова, Кюхельбекера и темой встречи на Рейне. Не исключено, что в литературных ассоциациях, которые привели к тому, что восстание оказалось связано с германскими событиями, участвовало и стихотворение Тютчева «Вас развратило самовластье…», посвященное декабристам. В тютчевском анализе декабризма немецкого исторического фактора нет, но сам «немец» Тютчев у Мандельштама непроизвольно задавал немецкую перспективу.
94
К тому же для читателя начала XX века Кюхельбекера впервые по-настоящему раскрыл Ю. Н. Тынянов в работах 1920-х годов, то есть уже после написания «Декабриста». Немаловажно и то, что если Языкова, Батюшкова и Чаадаева поэт интенсивно изучал, то свидетельств его интереса к личности и стихам Кюхельбекера у нас нет.
95
Возможны и аллюзии к шумящему дубу из концовки «Выхожу один я на дорогу…» М. Лермонтова, вдохновленного Г. Гейне (указано Л. М. Видгофом в личной беседе). Среди немецких подтекстов образа шумящих дубов возможны, но необязательны образы дрожащих дубов из стихотворения Гейне «Karl I» из первой части «Romanzero», через одно после «Valkyren» (Heine 1913: 111, 22). Как было указано выше, стихотворение Гейне «Karl I» будет реминисцироваться в «заговорщицком» цикле 1921 года. См. главу 1.4.5.
96
У Пушкина в «Медном всаднике» формула «сто лет…» восходит к стихотворению «Сто лет минуло, как тевтон…», написанному в марте 1828 года. Подтексты самого Пушкина (Бобров, Селявин, Мерзляков и др.) см. у Л. В. Пумпянского (2000: 165–166).
97
Характерно, что топос пира вообще и «чаши радости» в частности пришел в русскую поэзию в пору ее увлечения оссианизмом и скандинавизмом. Подробнее см. у Ю. Д. Левина (1980: 40).
98
Отмежевание от Ап. Григорьева понятно: в 1916 году выходят «Стихотворения Аполлона Григорьева» под редакцией А. Блока. Не только сами стихи Григорьева (давно не переиздававшиеся), но и полемическое предисловие Блока вызвало огромный интерес к книге со стороны художественной и научной общественности, от З. Гиппиус и В. Княжнина до В. М. Жирмунского и Ю. Айхенвальда. См. библиографический обзор рецензий и реакций на статью А. Блока у Т. Н. Бедняковой (1989: 456).
99
Лермонтовский эпитет мог отложиться в сознании Мандельштама благодаря тому, что немцы названы «глубокомысленными» в произведении Лермонтова, носящем немецкое название: «Menschen und Leidenschaften».
100
В то же время при столь очевидной вагнеровской коннотации кольца нам кажется слишком смелой попытка Ронена найти в образе кольца отголоски ницшевского «Ring der Ringe» и талисмана из гетевского «Дивана» (Ronen 1983: 87, 89). Мандельштам если и знал Ницше, то понаслышке от символистов, а «Западно-восточный Диван» прочитал гораздо позднее.
101
Возможно, Мандельштам заметил, что его характеристики Германии слишком близки пафосу цветаевского послания «Германии»: «Нет ни волшебней, ни премудрей / Тебя, благоуханный край, / Где чешет золотые кудри / Над вечным Рейном — Лорелей» (Цветаева 1994: I, 232).
102
О правомерности и даже авторской интенции паронимического прочтения мандельштамовских текстов уже много писалось. Среди наиболее актуальных существенных дополнений к «паронимически-анаграммным» открытиям О. Ронена 1980–1990-х годов укажем на статью Ю. Л. Фрейдина «„Просвечивающие слова“ в стихотворениях О. Мандельштама», в которой изучается эдиционная практика опечаток в текстах Мандельштама, а также суммируется опыт «чувствительности исследователей к фонетико-трансформационному потенциалу мандельштамовской поэзии» (Фрейдин 2001: 238), который связывается с «принципом сохранности черновиков» самого поэта (там же: 240): «связывая подлинное слово с просвечивающим, реконструируя их взаимодействие, мы обогащаем смысл текста дополнительными микросемантическими обертонами, получая, по сути, нечто аналогичное тому, что происходит при выявлении подтекстов» (там же: 241). Среди подтекстов стихов 21 и 23 ср. также словоформулу «все перепуталось» в статье С. Л. Франка «„Этика нигилизма“ (К характеристике нравственного мировоззрения русской интеллигенции)» (1990: 108), вошедшей в прочитанные Мандельштамом «судьбоносные» «Вехи».
