Андрей Шарый - Дунай: река империй
Памятник вилковскому древлеправославному, легко несущему от бронзовой перволодки тяжкий крест, таится под сенью ив и акаций на берегу Килийского гирла Дуная. Но, фигурально говоря, берег реки в Вилкове едва ли не повсюду: старые кварталы города прорезаны сетью естественных и рукотворных (такие называют здесь ериками) каналов. Кое-какие из этих каналов не чищены, да и весь город не может похвастаться благоустроенностью в том смысле, какой вкладывают в это понятие в странах дунайского верховья. Если где чисто, то бедненько, если где зажиточно, то за забором, между которым и протокой уложен узкий дощатый тротуар, кладка. Главный речной проспект Вилкова именуется Белгородским каналом, основной транспорт Вилкова – моторные или весельные лодки. Весло смешно называется на староверском наречии “бабайка”, еловые лодки с высокими носами и низкими бортами, разрезающие, а не раздвигающие волну (“чтобы не тянула воду”), разных типов и размеров, строят здесь по древним правилам специальные мастера, равных которым, понятно, не сыскать и на верфи в Венеции.
В отличие от Измаила Вилкову, даже будь на то желание его жителей, от реки не отвернуться, потому что Вилково фактически и есть сама река. Дунай разделился здесь на многочисленные рукава, раздробил землю на сотни больших и маленьких островов да еще намывает новые, наступая на восток. Килийская дельта (ниже Вилкова) – самая молодая часть устья Дуная, она начала складываться около четырехсот лет назад, двигается и мельчится до сих пор. Вот песчаная коса Новая Земля в самом дальнем углу дунайских владений Украины: она вспучилась на поверхности моря в трех километрах от острова Лебединка на памяти нынешних сорокалетних и ежегодно прирастает сотней метров песчаных пляжей, на которых гнездятся чайки-хохотуньи. Даже ихтиологи, чтобы не пугать птиц, приезжают на этот клочок суши, который когда-нибудь соединится с материком, только раз в сезон. Килийскую дельту продают туристам еще и как “самую молодую территорию Европы”, с чем как раз не поспоришь. И территорию самую далекую: почти сразу за Вилковом, там, где Дунай впадает в Черное море, заканчивается любая земля вообще.
ЛЮДИ ДУНАЯ
САМУИЛ ШВАРЦБУРД
мечтатель и террорист
Родился в 1886 году в Измаиле в еврейской семье, рано потерял мать. Вырос в городе Балта на юге Подольской губернии. В юности увлекся левыми идеями, во время Первой русской революции распространял большевистскую газету “Искра”, провел несколько недель в тюрьме. Опасаясь нового ареста, бежал за границу. В Австро-Венгрии присоединился к анархистскому движению, был сторонником практики “революционной экспроприации”, своим политическим кумиром считал Петра Кропоткина. В1910 году обосновался в Париже, работал часовщиком. После начала Первой мировой войны вступил в Иностранный легион, затем служил в 363-м пехотном полку французской армии. Кавалер ордена Боевого креста. Получил тяжелое ранение в битве на Сомме и после демобилизации в 1917 году вернулся в Россию. В Петрограде вступил в Красную гвардию, командовал эскадроном в бригаде Григория Котовского. В конце 1919 года эвакуировался из занятой Добровольческой армией Одессы, воспользовавшись статусом французского военного пенсионера. Вернулся в Париж, открыл часовую мастерскую. Активно участвовал в рабочем движении, был известен в организациях анархистов, вступил в просоветский Союз украинских граждан во Франции. Под псевдонимом Бал-Халоймэс (Мечтатель) издал на идише несколько поэтических сборников, цикл военных рассказов, пьесы и книгу мемуаров.
В годы Гражданской войны в России родственники Шварцбурда стали жертвами погромов. Одним из виновных в организации этих преступлений в еврейских кругах считали атамана Симона Петлюру. В 1926 году Шварцбурд спланировал ликвидацию бывшего председателя Директории Украинской народной республики. 25 мая в центре Парижа, опознав свою жертву по фотографии в газете, Шварцбурд убил Петлюру пятью выстрелами в упор. Некоторые историки считают этот теракт инспирированным советской разведкой заговором. Шварцбурд не пытался бежать от полиции, заявив журналистам на месте преступления: “Я убил великого убийцу”. Проходивший в Париже судебный процесс стал модной политической темой, в защиту обвиняемого выступали многочисленные интеллектуалы и политики – от Ромена Роллана и Максима Горького до Альберта Эйнштейна и Александра Керенского. Большинством голосов присяжных подсудимого оправдали, он вышел на свободу. Шварцбурд скончался в 1938 году, его прах перезахоронен в Израиле.
Приезжему вряд ли дано понять, в какой степени вилковское староверчество сегодня – этнографическая приманка для гостей, в какой – местная легенда, дань традиции, а в какой – высокая духовность. Службы в двух из трех городских храмов проходят по старому обряду, прохожие приветствуют знакомых уважительным “Бог на помощь”, даже молодые женщины часто носят глухие одноцветные платки, многие мужчины – с бородами. Впрочем, и я с бородой, а первый за день пьяный вилковский бородач повстречался мне уже в семь сорок пять утра. Наша интеллектуальная беседа произошла на мостках, где я дожидался лодки для поездки на нулевой дунайский километр. В ходе общения выяснилось, что в таком месте, как Вилково, – хоть по старому, хоть по новому обряду – не пить невозможно, даже глупо: на плодородном речном иле произрастает виноград уникального сорта “новак”, из которого в каждом домохозяйстве производят вроде бы легкое, но на поверку ох какое коварное вино. Этого чудесного напитка, ценою в грош за объемистую пластиковую бутыль, в Вилкове ненамного меньше, чем воды в Дунае. Прощаясь, местные жители якобы даже говорят друг другу (или, может, раньше говорили): “Спаси Христос за хлеб, за соль, за стаканчик вина!”
Некоторые мои знакомые, бывавшие в Вилкове, утверждают, что почувствовали здесь особенную мощную энергетику, как в горах Тибета или в деревнях Русского Севера. Я верю своим знакомым, но знаю, что такие ощущения – чаще всего отражение собственного состояния: что ищешь, то и обрящешь. Даже в магической дельте Дуная вера столь тесно сплетена с неверием, что различить их не всякому под силу. И староверческий мир духовной чистоты не освобожден от привычных для одной шестой части суши внешних примет запустения. Неподалеку от церкви Рождества Пресвятой Богородицы – облупленный Ленин; за углом кое-как крашенного в розовое дома культуры со сталинским античным портиком спрятался соцреалистический Рыбак на постаменте (еще один клон румынских Докера и Матроса); местный судоремонтный завод уж который год простаивает, отчего его водные окрестности походят на кладбище огромных ржавых консервных банок. Остановился и местный рыбозавод, хотя рыбу в Дунае ловить не прекратили. В Вилкове неприбрано, запущено, здесь тоже ко всему, что не свое, многие относятся как к чужому.
Вилково. Фото начала XX века.
Краеведы продолжают парадный рассказ о малой родине: “Упруг, торжественен и строг дельтовый шаг Дуная. Ритм жизни Вилкова зависит от направления и силы ветра, уровня вод и времени года – большинство живущих здесь вовлечены в естественный круг времени”. “Естественный круг” в Вилкове и впрямь материализован, именно этот круг многократно пыталась разорвать государственная власть – любая, в том числе и этнически близкая местным жителям. Вилково терпело от любого государства, поскольку для любого правительства его жители были инакими. В умении переносить гонения, приспосабливаться к обстоятельствам, сохраняя веру и не теряя ее, может быть, и состоит главный опыт староверчества.
Липоване по-прежнему пишут “Иисус” с одним “и”, не допускают замены земных поклонов на поясные, крестятся двуперстием, сохраняют знаменное пение в храме, не рыбачат в церковные праздники, даже в Пасхальную неделю, когда сельдь идет в Дунай густыми косяками. Новые времена еще не до конца размыли староверческую бытовую культуру, подчиняющую календарь и смысл человеческой жизни общинным ритуалам и соборным решениям. Впрочем, побег от мира – в исторической перспективе вещь бесперспективная, поэтому история многократно настигала Вилково, городок, вроде бы отделившийся от любой большой земли настолько, что он фактически и выстроен на воде. Но и в Вилкове купцы обсчитывали рыбаков; и здесь воцарялся революционный хаос; и сюда приходила очередная война, а за ней очередная чужая власть; и здесь коммунизм искоренял религию – на месте кладбища построили детский сад, храм отдали под рыбный склад.
В начале 1918 года оборону Вилкова от румынской армии пытался организовать Анатолий Железняков – матрос Железняк, тот самый, якобы распустивший Учредительное собрание из-за усталости караула Таврического дворца. Вести революционную работу на Румынский фронт Железнякова направили после того, как бойцы его отличавшегося “идейным анархизмом” отряда были разоружены в Петрограде латышскими стрелками за “беспробудное пьянство, ограбление прохожих и кражи в городе”. Десант из тысячи красных моряков и гвардейцев защищал Вилково две недели, но регулярным войскам вооруженные крестьяне и анархисты Железняка противостоять не смогли. Дельта Дуная на четверть века попала под контроль Бухареста, а знаменитый матрос, назначенный командиром бригады бронепоездов, погиб летом 1919 года [110]. “Все годы румынской оккупации трудящиеся Вилкова, насильственно разделенные с Советской Родиной, чувствовали себя частью советского народа… – писал в 1984 году в очерке “Вилково” партийный публицист Александр Рыковцев. – Лето 1940-го принесло вилковчанам долгожданную свободу. Освободителей встречали цветами, повсюду звучали песни, разученные тайком в годы оккупации. Над Дунаем широко и привольно лились слова “Широка страна моя родная”, “По долинам и по взгорьям”, “Песни о Каховке”. В единый мощный хор слились голоса рыбаков и красноармейцев…”
