Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №10 за 1995 год
— Посмотри на эти символы Канджи. Правая часть их значит «рыба», а левая — «сладкий». А все вместе будет... «су-ши», то есть сырая рыба. Мы, японцы, очень любим ее.
Зашли. Сели на высокие стулья, как у стойки бара. Только вместо бармена был повар су-ши, резавший здесь же, в присутствии посетителей, разные куски разных рыб, креветок и осьминогов и накрывающий ими колбаски из риса. Это и есть су-ши.
— Хозяин, Мимото Масаяши, — знакомил меня с обстановкой профессор, — великолепный приготовитель су-ши. И здесь не очень дорого: за 1000 иен можно взять сэт, то есть целую досочку су-ши.
Посетителей было, кроме нас, четверо — полная стойка.
— Здесь хорошо относятся к приезжим, — говорил профессор, а я видел, как все ласкали меня глазами.
— Для начала можешь сказать только слово «агари», что значит «чай». Тебе тут же его принесут. Ну, скажи.
Я сказал громко: «Агари». И тут же обслуга заулыбалась, и у меня на столе появилась большая фаянсовая кружка с надписью на Канджи.
— Будь осторожен, — предупредил профессор. — В таких местах подают очень горячий чай...
Меню, которое мне предложил сам хозяин, состояло из нескольких разделов. Один из них, правый, а значит, первый, — ведь читают здесь справа налево, — имеет символы, значащие — колбаски из риса с рыбой сверху. «Второй раздел, левее блюда с чашкой риса, — сказал мой гид. — Колбаски называют — «снигири», пиалы с рисом — «чираши». Рыба-туна называется «магро», каракатица— «иса», икраморского ежа — «уни». Она дорогая. А зато имбирь, который приготовлен по специальному рецепту, — бесплатно...»
Хороший был вечер, но языковый барьер так мне мешал, что, придя домой, конечно же, взял в руки томик моих японских поэтов и раскрыл его на трехстишье:
Но прежде всего спрошу:
Как зовут на здешнем наречье
Этот тростник молодой.
Опять Басе.
Ах, как хочется скорее научиться хоть немного говорить по-японски. И не только говорить, но и понимать символы Канджи.
Эти символы даже на вид отличаются от символов Катаганы и даже Хироганы, как белые грибы от сыроежек и маслят. И каждый из них так много значит.
— Что означает «Япония»? Как вы называете свою страну по-японски? — спросил я у Фудзи.
— Ты не знаешь?! Япония по-японски
— Нихон. Или Ниппон.
— А что это значит?
— Мы стали бы объяснять так... — Профессор Фудзи быстро нарисовал два символа. — Посмотри, вот этот «характер» значит «солнце». А второй — «источник», «основа», Ни-хон. Значит, вместе это будет как бы «место, где живет солнце», «земля солнца». Вот как называется страна по-японски.
— А я думал — Страна восходящего солнца, — сказал я, вспомнив знакомый с детства трафарет для Японии.
— Нет, не Страна восходящего солнца, а Земля солнца, ну, место, где живет солнце. А для понятия Страна восходящего солнца нужны другие или хотя бы один другой «характер».
— А почему солнце, страна солнца?
— Потому что мы — страна Восточной Азии. Посмотри на флаги — все флаги стран Восточной и Юго-Восточной Азии имеют изображение солнца: Корея, Таиланд, Бангладеш, Тайвань. Странный флаг Лаоса — из треугольников, под одним из них понимают солнце. А страны Западной Азии имеют на своих флагах луну.
— Как Луну?! — не понял я.
— Ну, разве вы не знаете, — флаги Ирана, Ирака, Турции, у них же у всех луна.
Только теперь я понял, он имел в виду месяц. Даже полумесяц.
Сегодня секретарша Мики своим, почти неслышным голоском пригласила меня в зал заседаний пить чай. Каждый день в три часа наши три секретарши готовили чай, открывали какие-то пластиковые пакетики, доставали никогда не виданные мной маленькие, игрушечные печеньица и какие-то вкусные вещи и даже засушенных, засахаренных, и в то же время подсоленных, маленьких настоящих рыбок размером со спичку, разливали чай в чашечки, и все начинали, не торопясь, пить чай, а дамы щебетали что-то. Они говорили так тихо, наливали чай и расставляли налитое так осторожно, что и мы с профессором Ямамотой тоже брали чашки в руки и ставили обратно на стол медленно-медленно — так, будто они были сделаны из тончайшей скорлупы или двигались словно завороженные чем-то...
Вся эта обстановка создавала простор для молчаний.
И вот на таком чаепитии мы с профессором Ямамотой беседуем о загадочном до сих пор для меня японском языке.
Вот он берет ручку и рисует два символа.
— Правый из них значит «дождь» — «ваме». Левый — «фрукт» — «уме». А вместе эти символы значат «сезон дождей» и произносятся, как «тсу-ю».
— А причем здесь фрукт — уме? И что это за фрукт?
— Это такая как бы слива. Только маленькая. И не сладкая. Скорее горькая. Ее маринуют в Японии на зиму. А в название сезона она попала потому, что созревает в это время.
В один из таких дней, во время чая, секретарша Мики вдруг поставила передо мной банку с красивым соком. На дне банки лежал десяток зеленых слив.
— Это вам, Зотиков-сан, от мамы подарок. Это слива-уме. Ее мама сделала восемь лет назад.
К концу чая пришла еще одна секретарша, она лучше говорит по-английски, и когда она узнала, что Мики дала мне консервированных уме, она объяснила мне, что это вино из уме. А консервированные уме выглядят по-другому. Она вдруг полезла в сумку и достала две зеленых небольших сливы, протянула их мне. Я тут же потянул их в рот попробовать.
— Стойте, стойте! — закричали, замахали руками все королевы чайной церемонии. И по тому, как испуганно они махали руками, я понял, что эти сливы нельзя есть.
Потом, когда все успокоились, одна из них объяснила мне, что эти сливы еще не спелые, поэтому содержат яд. Но хороши для консервирования (или для изготовления вина? — не понял я).
На следующий день я побывал у своего знакомого учителя. Увидев мои записи о «сезоне дождей», он вдруг сказал что-то своему сыну первому (не старшему, а первому, хоть он у него всего один), и через минуту сын вернулся с блюдечком, на котором лежали темно-фиолетовые круглые плоды, чуть больше крупной черешни. Рядом лежали тонко нарезанные ниточки чего-то фиолетового.
— Пробуй. Это плод той сливы-уме, — сказал хозяин, глядя на меня добрыми глазами.
Плод оказался соленой сливой, маринованной, даже горьковатой, немного сладкой и с крупной косточкой.
— Еще сто лет назад у нас было так мало еды в Японии. Обычной едой японца был рис и соленые сливы-уме сверху.
Лисица крадется к дыне
И снова я обращаюсь к Басе. Теперь к стихам, которые привлекли мое внимание еще в Москве своей несуразностью, что ли.
Во тьме безлунной ночи
Лисица стелется по земле,
Крадется к спелой дыне.
«Разве лисица ест дыни? — спрашиваю я себя. — И зачем ей красться во тьме безлунной ночи за дыней? Дыня убежит? Или дыни так охраняют?»
Но дыня так часто встречается в стихах Басе, что я начал думать, что в Японии все едят только дыни. И чуть было не купил одну при первом походе в магазин. Маленькие, типа нашей «колхозницы» (забытое слово), — дыни лежали на самом виду, аккуратно обвитые сеточками. Но когда посмотрел на цену, вздрогнул. Такая дынька в пересчете стоила около 10 долларов, а десяток бананов — в двадцать раз дешевле.
Когда познакомился с американкой китайского происхождения, Авророй, спросил ее, что она думает о цене дынь в Японии. Она даже руками замахала — цена оказалась слишком большой и для американцев. Но потом она посерьезнела и сказала, что для японцев есть что-то священное в слове «дыня» и самой дыне. Поэтому она героиня многих сказок и рассказов.
— Может, потому что она похожа на модель солнца? А солнце здесь главное божество, — высказала она предположение.
В очередной «чай» в моей лаборатории в три часа дня, сидя за столом с мисс Ота (или Ота-сан) и мисс Танигава (Танигава-сан), которую я сначала звал Мики, а потом понял, что здесь так не принято, я спросил профессора Ямамото о дыне издалека:
— Удивительно, как много места в поэзии Басе отведено дыне. Почему это?
Теперь уже удивился профессор:
— Как, Басе пишет о дыне?! Но дыня (по-английски — мелон) появилась в Японии всего сто с лишним лет назад. А Басе писал триста лет назад. Дыня была завезена сюда то ли из Европы, то ли из США. Поэтому она и по-японски называется почти так же: мерон (это потому, что мы «л» плохо выговариваем). А до этого в Японии был лишь плод, похожий на дыню, но он больше все-таки походил на огурец, а по вкусу был почти несладкий... Этот плод называется «ури».
Так мне и не удалось подойти к тайне дыни в этот раз. Единственное, чего я мог добиться от русской переводчицы, так это то, что она слово «ури» перевела, как «дыня». Оказалось, формально она права. В англо-японском словаре, изданном крупнейшей компанией «Марузен» в Токио в 1988 году и выдержавшем уже двадцать пять изданий, написано: «Дыня — мелон (англ.), мерон (яп.). Японская дыня — ури».
