Николай Непомнящий - XX век. Хроника необъяснимого. Год за годом
Известно несколько версий происшедшего. Одни говорили, будто действует таинственная зондеркоманда, спешно убирающая хорошо осведомленных людей, чтобы обезопасить подлинных, оставшихся на свободе руководителей путча. Другие утверждали, будто жертвы заранее прошли психологическую обработку, в них заложена программа на самоубийство, и в час «икс» по условному сигналу (телефонный звонок и голос в трубке, медленно произносящий, например, слова: «Красный мак») человек бессознательно, как во сне, вяжет себе петлю или открывает створки окна.
В ходу оказалось словечко «зомби», означающее — «закодированный человек» или «оживленный мертвец». Заговорили о том, что ключевые фигуры партаппарата прошли гипнотическую обработку, что этим смертникам суждено уходить из жизни по мере того, как следствие будет раскрывать финансовые и другие тайны КПСС.
Что думают об этом сами следователи? В Краснопресненской райпрокуратуре самоубийством бывшего управделами ЦК КПСС Г. С. Павлова занимался молодой следователь Д. К. Бахрушин. Дмитрий Константинович листает папку следственного дела, показывает фотоснимки, вспоминает: Воскресным утром по звонку он выехал с дежурной бригадой на Щусева, 10. Дом особенный, охраняемый. По телефону сообщили: на газоне обнаружено тело.
Первым его увидел слесарь, смотревший телевизор в служебной своей квартире. Он вначале услышал глухой удар, подумал: дети балуются, выглянул в окно, а там… Человек лежал лицом вниз, но слесарь, служивший здесь 13-й год, узнал сразу: Павлов. Взглянул вверх: так и есть, створки окна его квартиры на 8-м открыты.
Первое, что пытался установить Бахрушин, нет ли признаков насильственной смерти. Их не было. Медэксперт, осмотрев несчастного, определил «обширную тупую травму тела», вызванную ударом о землю, и — ничего более. В домашнем же кабинете Павлова Бахрушин обнаружил образцовый порядок. На письменном столе справа, как и всегда, стояла бронзовая статуэтка Ленина — ее легко было сбить на пол, если допустить мысль о таинственных злодеях, выбросивших хозяина после схватки в окно. Аккуратно составлен с подоконника на пол его любимый сувенир — макет танка. Стул — у окна. Шлепанцы — возле. Записка из двух слов — на столе: «Только кремация».
Он был жизнелюбив — по свидетельству близких, — несмотря на девятый десяток. Правда, после августовских событий стал волноваться, когда слышал по телевизору или читал в газетах о финансовых делах партии. Восемь лет не имел к ним никакого отношения, но любое слово о валютных операциях КПСС его задевало. Говорил ли он обо всем этом по телефону? Установить не удалось. Домашние, во всяком случае, не слышали. Встречался ли с кем-то из бывших сотрудников? — тоже неизвестно. Скорее всего — нет, утверждают близкие. В их доме, заселенном работниками ЦК партии, не принято ходить друг к другу в гости.
Словом, Бахрушин не обнаружил ни следов насильственной смерти, ни признаков доведения до самоубийства, на которое Павлов пошел со свойственной ему обстоятельностью: утром последнего дня побрился, даже позавтракал, сказал своим, что будет в кабинете, и вышел. Навсегда. И еще его домашние вспомнили: незадолго до этого дня в разговоре о самоубийстве Кручины Георгий Сергеевич категорически не согласился с его признанием в предсмертной записке. Нет, он не трус, сказал Павлов. Лишить себя жизни может только мужественный человек. Подумав, добавил, что так бы не смог.
Можно допустить, что Н. Кручине, замешанному в квартирных и финансовых операциях последних лет, было что скрывать. А Павлову? Неужели не «поросла быльем» его деятельность.
Какие же тайны унес с собой Павлов? Этот вопрос остался за пределами следствия, выяснившего — сам или с чьей-то помощью распорядился он своей жизнью. Следователь Бахрушин убежден — сам. Но — почему? Боялся разоблачения? Какого? Ведь валютные операции КПСС были как бы легальными — наши состоятельные коммунисты делились средствами с малоимущими «братскими» партиями. Но — только ли? Ведь КПСС стала вкладывать громадные суммы в отечественный и зарубежный бизнес. Для кого отмывались эти деньги? Для тех, кто, разумеется, был заинтересован в молчании двух управделами ЦК КПСС.
Следствие не установило ни в одном из этих случаев признаков доведения до самоубийства. Но, как объяснил мне Бахрушин, он, расследуя самоубийство Павлова, имел в виду традиционные способы — угрозы, шантаж. А если были применены нетрадиционные?..
1992
В январе 1992 года обитатели шахтерского поселка Хьюитауна в Алабаме начали жаловаться, на то, что по ночам им не дают спать какие-то необычные звуки. Что интересно, лишь один из десяти жителей слышал этот странный то ли гул, то ли жужжание, которое, по их словам, хотя и не было так уж громко, но многих раздражало настолько, что болела голова, начинались мигрени, их даже рвало и вообще действовало на нервы. Скоро Хьюитаун превратился в центр безутешных лунатиков, и давление прессы на местные власти было столь тяжким, что тем ничего не оставалось, как попытаться разыскать источник шума и подавить его. Это, однако, было легче сказать, чем сделать. Те, кто его слышали, никак не могли определиться, откуда, собственно, он идет, а специалистам по шуму ничего не приходило в голову по поводу его источника.
Выдвигались одно предположение за другим. Сначала обвинили дорожное движение и фабричные механизмы, что было быстро отвергнуто, ибо по ночам не наблюдалось ни большого количества машин, ни какой-либо промышленной активности. Вторая возможность — что за шум ответственны генераторы и оборудование электростанции — была изучена и найдена несостоятельной. Третья гипотеза — что гул шел от гигантских вентиляционных устройств глубоко в галереях шахты, что образовывали подземную сеть под самим Хьюитауном, — казалась получше, но вентиляторы проверили, и они легко прошли все тесты.
Вырубка в предыдущие двенадцать месяцев леса в долине между ближайшей шахтой и центром города была привязана к загадке одним офицером охраны, который предположил, что при некоторых сочетаниях атмосферного давления, температуры, влажности и состояния почвы могло создаваться специфическое эхо. Идея, конечно, была в новинку, но коли гул слышался при любой температуре, то она никого не убедила. Что бы ни производило этот докучливый шум, люди проводили ночи без сна вплоть до начала 1993 года, когда, к их великому облегчению, все неожиданно прекратилось.
Хотя это вряд ли могло их утешить, но алабамские страдальцы были не единственными в этом году. В Англии схожие звуки тревожили жителей Глостершира, большое количество жалоб поступило из пригородных районов Челтенхэма и Страуда. Несколько сотен человек испытывали те же болезненные ощущения, что и шахтеры. Однако никаких рудников в окрестностях английских городов не было, а аналогичная проверка электростанции также ни к чему не привела. Некоторые местные обитатели подозревали, что шум как-то связан с суперсекретным шпионским электронно-коммуникационным центром правительства, который располагался как раз рядом со Страудом. Естественно, власти отрицали любую связь, и так как центр функционировал вот уже много лет, никакого звукового раздражения не вызывая, в этом случае правительство, вероятно, говорило правду. Как и в шахтерском поселке, в Глостершире гул прекратился в начале 1993 года.
Вспышки синдрома гула 1992 года были не единственными за историю двадцатого века. По сути, схожие проблемы почти регулярно поражали различные общества индустриального мира за последние тридцать пять лет. Первоначальные официальные объяснения склонялись к версии о «звоне в ушах», особом состоянии барабанных перепонок, когда они сами продуцируют внутренние звуки. Но когда явление распространилось пошире, подобный медицинский прогноз был отставлен и люди обратились к внешним причинам, вроде «воздействия телевидения».
В 1960 году британское правительство начало расследование этого дела. Страдальцев запирали в звукоизолированных комнатах, и они продолжали слышать свой шум. Ученые, занимавшиеся этой проблемой, удивлялись и вновь тяготели к «внутренним объяснениям». В силу того что лишь меньшая часть проживающих в охваченных этим синдромом районах слышала гул, то возрожденная медицинская версия казалась правдоподобной, но никак не могла объяснить, почему, собственно, только в этих районах, почему только ночью и почему «болезнь» начинается и прекращается так неожиданно.
Для некоторых гул был досадной мелочью, для других чем-то поважнее. В шестидесятые и семидесятые годы департамент окружающей среды получал в среднем от пятисот до тысячи ежегодных отчетов, и среди них попадались ужасные истории о людях, впавших в клиническую депрессию или даже оказавшихся на грани помешательства в результате постоянного выслушивания этого шума.
