Роберт Силверберг - Валентин Понтифекс
– Я знаю. Я хочу, чтобы ты хоть как-нибудь, любым способом, передал ему эту новость в течение двух часов. Испробуй все, что можно. Воспользуйся колдунами, пошли сообщение Леди, чтобы она попыталась достать его через сновидения. Делай все, что только можно представить, понимаешь, Альсимир?
Он должен узнать, что сегодня ночью Фараатаа собирается убить Данипьюр.
Передай ему это как хочешь и скажи, что только он может ее спасти. Любой ценой.
7
Для этой цели, подумал Валентин, ему понадобятся и обруч Леди, и зуб Маазмоорна. Не должно быть никаких помех, никаких искажений послания: он использует все имеющиеся в его распоряжении возможности.
– Встаньте ко мне поближе, – приказал он Карабелле, Делиамбру, Тисане и Слиту. – Окружите меня. Когда я дотянусь до вас, возьмите меня за руку. Не говорите ничего: только держите.
День был ясным и прозрачным. В свежем бодрящем воздухе пахло алабандиновым нектаром. Но далеко на востоке, в Пьюрифайне, уже опускались сумерки.
Он надел обруч, стиснул в руке зуб водяного короля, глубоко вдохнул свежий, ароматный воздух, от которого у него закружилась голова.
– Маазмоорн?
Валентин исторг зов с такой силой, что окружавшие его, должно быть, почувствовали отдачу: Слит содрогнулся, Карабелла прижала ладони к ушам, а у Делиамбра вдруг начали возбужденно извиваться щупальца.
– Маазмоорн? Маазмоорн?
Колокольный звон. Медленное, тяжелое шевеление гигантского тела, качающегося в холодных северных водах. Легкое шевеление огромных черных крыльев.
– Я слышу, брат Валентин.
– Помоги мне, Маазмоорн.
– Помочь? Чем я могу помочь?
– Позволь мне пролететь по миру с твоим духом.
– Тогда иди ко мне, брат-король, брат Валентин.
Это оказалось до изумления просто. Он почувствовал, что становится легким, взмыл вверх. Он плыл, парил, летел. Под ним половинкой огромного шара лежала планета, что погружалась на востоке в ночную темноту. Водяной король нес его безмятежно, безо всяких усилий, как великан мог бы нести на ладони маленького котенка, все дальше и дальше над открывающимся под ним миром. Он ощущал себя единым целым с планетой, он чувствовал себя воплощением всех двадцати миллиардов ее жителей – людей, скандаров, хьортов, метаморфов и всех остальных, они перемещались внутри него, подобно кровяным тельцам. Он был одновременно повсюду; являлся всей печалью и всей радостью мира, всей тоской и всей нуждой. Он был всем. Он был бурлящей вселенной конфликтов и противоречий. Он ощущал горячее дыхание пустыни, теплый дождик тропиков и холод горных вершин. Он смеялся, плакал, умирал, любил, ел, пил, танцевал, сражался, бешено скакал по неизведанным местам, трудился в поле, прорубал тропу в буйных зарослях джунглей. В океанах его души показывались на поверхности громадные морские драконы, и, издав чудовищный протяжный рев, вновь скрывались в бездонных глубинах. Он посмотрел вниз и увидел раны земли, те места, где земля восстала и столкнулась сама с собой, увидел, как все можно исцелить, воссоединить и вернуть к мирной, спокойной жизни. Все охватывалось Сущим.
Все было частью всеобъемлющей, единой гармонии.
Но он ощущал во всей великой гармонии один-единственный диссонанс.
Тот врывался резким, пронзительным, визгливым, скрипучим звуком, разрезал ткань мира, подобно ножу, оставляя за собой кровавый след, раздирал целостность на части.
Валентин знал, что даже этот диссонанс – одна из граней Сущего. И все же, эта сторона Сущего – мутящая воду, поднимающая пену, ревущая в своем безумии на обширных пространствах мира – была частью Сущего, не способной принять Сущее. Она кричала во всю мочь «Нет!» всем остальным. Она восставала против тех, кто будет восстанавливать гармонию, латать разорванную ткань, кто восстановит единство целостности.
– Фараатаа?
– Кто ты?
– Понтифекс Валентин.
– Дурак Валентин. Младенец Валентин.
– Нет, Фараатаа. Понтифекс Валентин.
– Твой титул для меня пустой знак. Я – Король Сущий!
Валентин рассмеялся, и смех его рассыпался по миру дождем капель золотистого меда. Он воспарил на крыльях великого короля драконов, поднявшись чуть ли не до края неба, откуда мог разглядеть сквозь темноту вершину Замковой Горы, пронзающей небеса на другой стороне мира, и Великое Море за ней. Он посмотрел вниз, на джунгли Пьюрифайна и вновь рассмеялся, наблюдая за разъяренным Фараатаа, что извивался и барахтался под ливнем этого смеха.
– Фараатаа?
– Чего ты хочешь?
– Нельзя ее убивать, Фараатаа.
– Кто ты такой, чтобы указывать мне?
– Я – Маджипур.
– Ты – дурак Валентин. А я – Король Сущий.
– Нет, Фараатаа.
– Нет?
– Я вижу, как старая сказка не дает тебе покоя. Грядущий Принц, Король Сущий: как ты мог возложить на себя эти титулы? Ты – не Принц и никогда не будешь Королем.
– Ты надоел мне со своими бреднями. Оставь меня, или я сам тебя выброшу.
Валентин ощутил усилие, толчок. Он отразил его.
– Грядущий Принц – существо, совершенно лишенное ненависти. Разве ты можешь это отрицать, Фараатаа? О том говорится в легенде твоего же народа.
Ему не присуща мстительность. Он не лелеет жажду разрушения. А в тебе, Фараатаа, нет ничего, кроме ненависти, мстительности, жажды разрушения.
Если их отнять у тебя, то останется одна внешняя оболочка, шелуха.
– Дурак.
– Твои притязание необоснованны.
– Дурак.
– Позволь мне забрать твою злобу и ненависть, Фараатаа, если ты хочешь быть королем, которым себя объявляешь.
– Ты несешь совершенную чушь.
– Соглашайся, Фараатаа. Освободи Данипьюр. Дай мне свою душу для исцеления.
– Данипьюр умрет через час.
– Нет, Фараатаа.
– Смотри!
Разошлись переплетенные верхушки деревьев в джунглях, и Валентин увидел при свете факелов Новый Велалисер. Сложенные из бревен храмы, знамена, алтарь, уже пылающий погребальный костер. К валуну прикована молчаливая женщина-метаморф величественного вида. Вокруг нее пустые, враждебные лица.
Ночь, деревья, звуки, запахи. Музыка. Пение.
– Отпусти ее, Фараатаа. А потом приходите ко мне, ты и она, и мы вместе совершим то, что должно быть сделано.
– Никогда. Я вручу ее богу своими собственными руками. И эта жертва станет искуплением за Осквернение, когда мы убили наших богов и в наказание получили вас.
– Ты ошибаешься даже тут, Фараатаа.
– Что?
– В тот день в Велалисере боги отдали себя по собственной воле. Это была их жертва, которой вы не поняли. Вы придумали миф об Осквернении, ошибочный миф. Это ошибка, Фараатаа, полнейшее заблуждение. Водяной король Низнорн и водяной король Домситор добровольно пожертвовали собой в тот далекий день, как сейчас водяные короли отдают себя нашим охотникам во время плавания вокруг Цимроеля. А ты этого не понимаешь. Ты совсем ничего не понимаешь.
– Глупость. Безумие.
– Освободи ее, Фараатаа. Пожертвуй своей ненавистью, как водяные короли пожертвовали собой.
– Я убью ее сейчас же, своими руками.
– Ты не должен этого делать, фараатаа. Отпусти ее.
– НЕТ.
Ужасная сила этого «нет» оказалась неожиданной: оно поднялось как гигантская океанская волна и нахлынуло на Валентина, ударив его с ошеломляющей мощью, поглощая, погружая на мгновение в хаос. И пока Валентин изо всех сил старался устоять, Фараатаа нанес ему второй такой же удар, и третий, и четвертый, и они били по нему все с той же сокрушительной силой. Но потом Валентин ощутил мощь водяного короля, на которой покоилась его собственная сила, перевел дыхание, восстановил равновесие и вновь ощутил свое могущество.
Он дотянулся до вождя мятежников.
Он вспомнил, как пережил подобное много лет назад в последний час войны за реставрацию, когда один вошел в зал судебных совещаний и застал там кипящего от ярости узурпатора Доминина Барьязида. И Валентин послал ему любовь, дружбу, сожаление по поводу происшедшего между ними. Он послал ему надежду на мирное улаживание всех разногласий, на прощение всех прегрешений, на безопасный выход из Замка. Барьязид ответил неповиновением, ненавистью, гневом, презрением, воинственностью, объявлением вечной войны. Валентин ничего не забыл. И теперь все повторяется снова: вновь перед ним отчаянный, исполненный ненависти враг, вновь яростное сопротивление, решительный отказ свернуть с пути, ведущего к смерти и разрушению; отвращение и омерзение, насмешка и презрение.
От Фараатаа он не ожидал большего, чем от Доминина Барьязида. Но он оставался Валентином и по-прежнему верил в возможность торжества любви.
– Фараатаа?
– Ты – младенец Валентин.
– Предайся мне мирно. Оставь свою ненависть, если хочешь быть тем, кем ты объявил себя.
– Оставь меня, Валентин.
– Я иду к тебе.
– Нет-нет-нет-нет.
На этот раз Валентин приготовился к вспышке отрицания, лавиной накатившейся на него. Он перехватил силу ненависти Фараатаа и убрал ее в сторону, предложив взамен любовь и доверие, и получил в ответ еще больше ненависти – непоколебимой, неизменной, упрямой.
