Михаил Любимов - Гуляния с Чеширским Котом
Прогулки нищего бродяги
Где найти приют скитальцу? В цветных районах примут за зажравшегося американца и придушат, да и больно обшарпано там. Вполне прилично и удобно в районе Эрлс-корта, отелей и пансионов там пруд пруди, причем на самые разные вкусы. Что пригорюнился, колонель? О, эти апельсиновые корочки! А ведь твой учитель Карамзин, хотя был барином и аристократом, одно время делил комнату в постоялом дворе с каким-то проходимцем в черных шелковых бриджах, постоянно шпарившим на гитаре и игравшим в карты. Или это Стерн делил? Вообще Карамзину в Лондоне не везло: его постоянно обштопывали вымогатели. Мысль о том, что кому-то бывало и похуже, всегда бодрит, и я отправляюсь на поиски жилья, припоминая, что в конце концов Карамзин поселился в квартире, где проживали еще три дамы, правда, этот эпизод в его письмах выглядит несколько смятым.
— Еще бы! — комментирует Кот. — А разве ты не смял свою историю с Прекрасной Дамой?! Забыл, как на цыпочках бегал в ванную? Как трясся, что сверху спустится жена соседа…
Выхожу с чемоданом, куда заодно уложил заснувшего Кота, смотрю мимо вытянувшего нос портье (давно заметил, что многие англичане отнюдь не склонны пользоваться его тележкой и давать чаевые), гордо прохожу мимо таксистов (каждый норовит выхватить из рук мой чемодан), спускаюсь в «трубу», мирно плюхаюсь на сиденье и отдыхаю душой. На очередной остановке в метро входит джентльмен с седым пушком на голове, в зеленом пальто с регланом и складным зонтиком в руках. Увидев меня, вежливо здоровается, я автоматически отвечаю ему ласковой улыбкой, почему бы не поздороваться с незнакомым человеком? Еще великий народный целитель Иванов советовал ходить босиком, закаляться холодной водой и со всеми здороваться. Но кто это такой?! Голова пухнет от догадок. Боже, неужели это сыщик, вышедший на пенсию, который когда-то тенью ходил за мной? А почему бы и нет? Тоже, наверное, сидит и вспоминает, где же он меня видел (словно два уголовника, знакомых по тюрьме). Подойти, что ли, к нему и спросить: «Старик, как дела? Сколько получаешь? Не скучаешь ли по оперативной работе?»
В районе Эрлс-корта перехожу из отелика в отелик. Они похожи на общежития: все удобства — общие, зато дешево, всего 20–30 фунтов. Есть и за десять, но боюсь гитариста в шелковых бриджах. Задерживаюсь в одном из отелей, ожидая разъяснений от администратора, она занята, она говорит по телефону, причем на хорошем русском и с матерком. На меня даже не смотрит. Очень по-нашему. Вежливо (по-английски) ожидаю, узнаю всю историю ее непростых отношений с неким Чарльзом, который сволочь и не женится, хотя денег куча, как бы не подцепить от него СПИД (тут водопад подробностей о превентивных мерах, кстати, полезная информация и для меня). После столь интенсивного разговора на половые темы говорить по-русски неудобно и, заикаясь, с астматическим оксфордским придыханием я осведомляюсь о свободных номерах. Не очень любезно и очень по-нашему дама отвечает отрицательно.
Еще полчаса скитаний.
У Юнны Мориц:
Земля коптит, на стенах — чернобурь,
Но Лондон брезгует скоблежкой и шпаклевкой —
Ему претит угробить подмалевкой
Лазурь любви и лирики лазурь.
В соседнем пансионе «Гнездо» мне везет: неказистая комнатушка, узкая железная кровать и рукомойник. Даже есть окно, у которого можно сидеть, и вздыхать, и звать криком и стоном своим. Долго благоустраиваюсь и быстро адаптируюсь, — что значит русская натура! Вилка, ложка, мочалка и, главное, перочинный нож со штопором и открывалкой находятся при мне, электронагреватель с собой, клизму не забыл… не первый раз в командировке. Медленно смеркается, пора подумать о пропитании, благо что еще не ночь и лавки открыты. Пытаюсь придать себе вид не бравого колонеля, а талантливого писателя, которого почему-то никто не издает, и поэтому он не может позволить себе кататься как сыр в масле в «Конногвардейцах». Для этого взъерошиваю остатки волос, напяливаю потертый свитер и развинченной, богемной походкой выхожу из пансиона. Безликая консьержка (не старая ли дева?) смотрит на меня безучастно, как на манекен, никаких чувств я не вызываю и вряд ли похож на непризнанное талантище, а больше на пенсионного старца на отдыхе. В любом случае я не напоминаю бывшего шпиона — в сознании англичан все они поголовно толстомордые, с мутными от водки глазами и золотыми зубами, и ноздри у них раздуваются от заговорщичества и похоти…
В магазинчике покупаю две баночки дешевых португальских сардин (одну — наутро), несколько плавленых сырков[110], два яблока и (чтобы не удавиться в номере на собственном ремне) две бутылки недорогого вина. Как писали при Брежневе: «Экономика должна быть экономной». С серым кульком в руке ощущаю себя еще беднее, еще уродливее (кажется, что из тела исходит тоскливый трупный запах) и больным всеми недугами мира.
В «Гнезде» тут же, ломая ногти, вытягиваю из перочинного ножа штопор. После первого глотка угнетающие цвета номера оптимистично розовеют, в голову сразу врываются сладкие воспоминания о том, как в былые времена гоголем шагал по Пикадилли, как кого-то когда-то где-то жарко целовал, как покупал клетчатые шарфы на Карнаби-стрит, как разрывал зубами жареных фазанов в перепелином соусе в «Савое»…
И прекрасно. И чудесно. И пускай.
На любимой «Независимой газете» (в нее были завернуты тапочки) раскладываю только что купленные яства, они выглядят свежо и божественно, особенно если все время прихлебывать винцо из бритвенного стаканчика. Плавленые сырки снова остро напоминают об Отечестве, о Шиллере, о славе, о любви.
— Какая ты все-таки сволочь! — раздается из чемодана. — Ни один уважающий себя английский джентльмен не оставил бы своего кота в чемодане, убежав на улицу за каким-то пойлом!
Конечно, сволочь! И совсем не звучит как откровение. Я поспешно открываю чемодан и выпускаю Кота, который тут же с удовольствием съедает плавленый сырок. Но уж не такая я сволочь, и вообще мне иногда кажется, что у меня английский национальный характер.
Писатель Джон Фаулз довольно жестко различает англичан по цвету: у первых — красный, белый и синий, у вторых — зеленый. Первые — это «Британия Ганноверской династии, эпох Виктории и Эдуарда; Деревянных Стен и Тонкой Красной Цепи; «Правь, Британия!» и марши Элгара; Джон Буль; Пуна и Сомм; старая система частных школ с розгами и подчиненности младших старшим; Ньюболт, Киплинг и Руперт Брук, клубы, правила приличия и конформизм; неизменный статус-кво; джингоизм дома и высокомерие за границей; главенство мужчины в семье; каста, ханжество и лицемерие». Фаулз и не думает упоминать о достижениях нации, вроде верховенства закона, колониальной экспансии, научного прогресса или проявления личного мужества. Зеленая Англия — нечто совершенно иное: островность ее географического положения породила людей, которые «смотрят через воду с севера», больше наблюдателей, нежели людей опыта. Эта география дала им возможность быть пионерами в области свободы и демократии. Интересно, а какого цвета я? Очень хочется примкнуть к Ганноверской династии, к моим любимым лошадиным харям…
— Зачем ты выбираешь сумасбродных интеллигентов, вроде Фаулза? — ворчит Кот. — Кто помнит затрапезного судью семнадцатого века Томаса Ковентри, который писал о Деревянных Стенах на море, то есть о флоте, и передовой цепи пехоты в красной униформе — символах Империи? Кто знает, что битва при Пуне происходила в Индии, а Сомма — это речка во Франции, у которой сражались в Первую мировую войну? Если Киплинга знают все, то поэта Руперта Брука лишь избранные, а о писаке Ньюболте вообще давно забыли…
Кажется, случится секс…
Очень даже к месту и ко времени раздается телефонный звонок, и вкрадчивый женский голос по-английски приветствует и интересуется моим либидо. Я нежен и ласков, мне хочется купаться в беседе, но голос практичен и не склонен много болтать — ведь разговор платный. Все удовольствие обойдется в 100 фунтов плюс неизвестность…
Быть или не быть?
Вглядываясь в свое героическое прошлое, представляю, какой ужас вызвал бы подобный звонок. «Прекратите провокации!» — проорал бы я в трубку и потом приложил бы длинное ухо к двери, пытаясь услышать шорохи провокаторов, готовых ворваться в номер, щелкая фотоаппаратами. По чистоте душевной наверняка доложил бы по инстанции, и шеф спросил бы: «А как вы думаете, почему она звонила именно вам? Вот мне в гостиницах никто не звонит!» Дошло бы и до парткома, вставили бы эпизод куда-нибудь в очередной доклад о морально-политической работе: «Имеются подходы со стороны связанных со спецслужбами проституток к отдельным морально неустойчивым сотрудникам…»
Быть или не быть? Отвечаю неопределенно, о деньгах ни слова. Голосок понимает суть проблемы, вежливо расстаемся, но мне оставлен телефонный номерок.
