Дмитрий Морозов - Поколение Китеж. Ваш приемный ребенок
ПРАКТИКУМ ДЛЯ РОДИТЕЛЕЙ
ДЕТИ КИТЕЖА. МУСЯ
Семилетняя Муся, воспользовавшись отсутствием приемной мамы, залезла в шкаф за сушками. Мама сделала замечание:
– Что же ты за обедом не ела суп? Он куда полезнее.
В ответ девочка виновато улыбнулась, и в глазах ее появилось отсутствующее выражение.
Она привыкла не слушать взрослых, когда они говорят неприятные вещи. В раннем детстве, когда ее игнорировали собственные родители, привычка закрываться от взрослых превратилась в инстинктивную реакцию. Происходило это тогда, когда интеллект еще не включился. Поэтому и сейчас программа исходит из области бессознательного.
Она может быть благодарна, например, когда ей даришь шоколадку. Она искренне благодарит, осознавая, что шоколадка – это добро. Но сделать уроки или съесть суп – в этом она просто не способна увидеть для себя пользу. Добро в будущем для нее не существует. Такое ощущение, что в ее сознании отсутствует необходимое передаточное звено, через которое мы могли бы влиять на нее.
Муся и в школе первые два года демонстрировала симптомы умственно отсталой. В ответ на вопросы учительницы широко открывала глаза и рот и застывала в таком положении на несколько минут. Она как бы вырезала себя из реальности, которая приносила страх и боль.
Такой защитный механизм она приобрела где-то до пяти лет, когда попала из пьющей семьи в детский дом. Там было бесполезно пытаться договариваться или даже капризничать. Безопаснее было замереть, словно притворившись мертвой.
Эти образцы поведения Муся применяла и здесь. Но в Китеже такие схемы не проходят. Девочке давали побыть в ступоре, а потом делали массаж или угощали чаем, и, когда она расслаблялась, ее снова привлекали к решению примера или чтению. Как говорят наши дети, слить не удавалось. На нее не кричали, но каждое несделанное задание влекло за собой дополнительную нагрузку. Так Муся убедилась в бесполезности старой программы ухода от проблем. Пришлось признать программу ошибочной и стереть!
И это сразу отразилось на ее физическом состоянии. Она подросла, у нее выправилась осанка. Еще она стала увереннее в себе и разговорчивее. Оценка окружающих стала важным мотивом ее деятельности.
Вместо нарочито горестного шепота: «Я не понимаю», в октябре, раскрыв тетрадь после проверки домашнего задания, девочка громко закричала на весь класс:
– Одноклассники, радуйтесь, Муся Сергеевна сегодня пятерку получила!
Это она так себя по имени-отчеству назвала тоже впервые. Знак роста самооценки и чувства безопасности.
Мы думали, что теперь можем отпраздновать победу и немного расслабиться. Но оказывается, нас ждали новые проблемы.
Пробуждение вытесненных эмоций и образов у ребенка не контролируется ни опытом, ни внутренней дисциплиной. Он начинает получать удовольствие от демонстрации своих чувств, рассчитывает на понимание и сочувствие, учится управлять людьми.
Теперь у него появляется свободное пространство в сознании, позволяющее думать о том, на что раньше не хватало сил. Но повышается и требовательность к окружающим.
Затем следует поиск адекватной самооценки. Осознав, что человек – это звучит гордо, растущая личность начинает требовать, чтобы эта гордость была замечена.
То, что было отрегулировано (задавлено) социумом, теперь, в новых условиях, выходит наружу. Появляется подсознательное чувство абсолютной свободы. А также право на обиду! Каждое новое осознание кажется истиной в конечной инстанции, каждое новое чувство – величайшим сокровищем, достоянием, за которое надо бороться.
В этом состоянии человек особенно уязвим, он как бы зависает на некоторое время, отыскивая новую реакцию, выстраивая новую систему мира.
Теперь Муся сбросила маску тихони. Она стала проверять мир на прочность: отказывалась делать уроки, дерзила, корчила гримасы.
Мама
– Муся только теперь расслабилась и перестала бояться окружающих. Вот и блажит.
Я
– Процесс положительный. До этого Муся была похожа на черепаху, спрятавшую голову. А теперь она эту голову отважилась высунуть. Но выбор программ ей достался не большой: или «притворятся мертвой», или, образно говоря, плеваться и кусаться. И все равно это шаг вперед.
Теперь с ней можно работать. По сути, она открылась для общения.
И теперь важно не задавить наказаниями, а ограничить ее агрессивность, сделать контакты более разносторонними, приятными.
Она еще долго будет в состоянии проверки новых законов мира.
Глава 7
АНТИВИРУСНАЯ ПРОГРАММА
К моменту, когда я пишу эти строки, Китеж существует уже пятнадцать лет. Все эти годы для меня были наполнены постоянной борьбой с нежеланием наших подопечных воспринимать новую реальность, то есть менять уже существующий ОБРАЗ МИРА.
«Катя хочет быть похожей на мальчиков, такой же крутой!» Это означает – сильной.
Сила – это главное условие безопасности. Катя чувствует себя слабой и пытается стать сильной единственным понятным ей способом. Для тех, кто с младенчества решал задачу выживания, излишняя вежливость кажется непрактичной. Грубость, жесткость, простота на уровне первообразов ощущаются как реальность и надежность. А все остальное отвлекает от главной жизненной задачи – борьбы за свой статус среди сверстников.
– Почему, Катя, ты рычишь на подружек: Синди и Нину?
– А потому, – ответила Катя, которая к этому времени стала мне доверять, – что тихим садятся на шею. Если не будешь защищаться, то тебя сомнут.
Работает программа, которая была приобретена где-то в раннем детстве, – стоять на своем, не поддаваться сомнениям, а то забьют.
Такая программа есть практически у всех детей, испытавших трагедию сиротства. У них на душе и на теле болью записана информация о том, что, оставшись в одиночестве, нужно бросить все силы на то, чтобы выжить. Только это имеет значение! Хуже всего то, что эта программа, а вернее, разрушительный вирус, входит неосознанно в детстве и как бы врастает в Я. Человек, став взрослым, настолько срастается с ней, что принимает за часть своей личности.
Психологи говорят: вытесненные воспоминания. Они вытеснены на периферию памяти, но не стерты, а значит, продолжают действовать как фоновая программа. Работать с этой вытесненной информацией можно, очевидно, только тогда, когда мы вновь оказываемся захваченными болью воспоминаний. Но боль трудно переносить.
Вот тут и требуется помощь родителей или наставника, которые выслушают, поддержат и не осудят! За душевной беседой в спокойной обстановке даже самые неприятные воспоминания уже не внушают ребенку привычного страха, и можно найти в себе силы заглянуть туда, куда до этого заглядывать не решался. Родитель рядом – он не торопит, слушает, защищает.
Год потребовался на то, чтобы выйти на новый уровень доверия с двенадцатилетней Лерой. Она впервые отважилась рассказать мне о событиях пятилетней давности:
– Мы были в гостях в соседней деревне. Папа и мама еще не очень пили, но все-таки мама была пьяна. Она хотела ехать с какими-то дядями на «Волге». Помню, что машина была белая. Но мне очень не понравились дяди. Туда, в машину, села тетя, а я вцепилась в ногу мамы и не пустила. А на утро тетю нашли за фермой мертвой. Я помню, как я радовалась, что мама не поехала туда. Но потом мама снова пила. И в конце концов погибла. И зарыдала.
Теперь я понимаю, что Пера рыдала потому, что осознала свое бессилие перед обстоятельствами: не смогла спасти маму от пьянства. Как в сказке, два раза спасла, а на третий не уберегла. И за ошибку была наказана некими высшими силами сиротством. Это обобщение мне удалось составить из ее весьма несвязных объяснений переживания.
Дети-сироты, пережившие трагедию спивания и потери родителей или насилие с их стороны, редко обсуждают тему: кто виноват в том, что они остались одни. Но наши исследования свидетельствуют: многие из них склонны считать именно себя виноватыми, запачканными, испытывать иррациональное чувство стыда за свое прошлое.
Взрослые, заболевая алкоголизмом, как правило, заботятся о своих детях лишь время от времени, они вообще не способны сосредотачиваться длительное время ни на чем, кроме жажды выпить. Тогда их дети, не умея объяснить происходящее, сами ищут и находят объяснение этой трагедии: «Значит, я был недостоин, чтоб меня любили, я плохой – раз я лишился родителей». Так они взваливают на свои плечи груз непереносимой вины.
Конечно, можно попытаться их разубедить. Но, увы, большинство детей-сирот не доверяют взрослым. Во многом это подсознательная обида на то, что самые дорогие взрослые – родители уже обманули, бросили или погибли. Значит, эти новые взрослые – приемные родители – тем более обманут. Такие дети боятся довериться новым родителям потому, что для них непереносимо предположение, что их надежды снова потерпят крах. Как результат: дети могут прожить несколько лет в приемной семье и при этом не установить искренних отношений с приемными родителями.
