Георгий Андреевский - Повседневная жизнь Москвы на рубеже XIX—XX веков
Критика власти, общественных взглядов — вот что составляло предмет их интересов. В 1889 году, например, один студент писал другому: «Необходимо, чтобы государство урегулировало аграрные отношения, выкупив земли у помещиков, и передало оные крестьянам, а частные лица не в состоянии помочь этому общественному горю. Общество наше, за исключением тонкого слоя интеллигенции, не что иное, как флюгер: куда подует правительственный ветер, туда оно и поворачивается». У интеллигентов того времени были свои особенности. От остального общества их отличало не только положительное отношение к творчеству французской писательницы Жорж Санд (некоторые считали, что те, кому нравятся её произведения, и есть интеллигенты). Интеллигентам, как и студентам, совершенно несвойственны были верноподданнические чувства. Уважающие себя люди не водили дружбы с полицейскими и жандармами.
Те же, кого существующие порядки устраивали и кто опасался резких перемен, считали студентов пустозвонами и крамольниками. Газета «Московские ведомости» в одной из статей 1891 года довольно лихо «проехалась» по учащейся молодёжи и вообще по «интеллигентному» мнению в обществе. Она писала о том, что мнение этого общества складывается из мнений адвокатов, литераторов, чиновников, студентов, курсисток, медичек, бестужевок[48] и вообще «лучших представителей нашей учащейся молодёжи». Газета видела во всех этих «представителях» дамочек «неудовлетворённых стремлений» да гоголевских Фемистоклюсов и Алкидов, которым Чичиков обещал подарить барабан и саблю, но так и не подарил.
В чём-то, наверное, старики были правы. Определённый снобизм, мода на новые имена и мысли, категоричность во мнениях и горячность в споре — всё это было присуще молодёжи тех лет, да и не только тех. Правда, и в учебных заведениях для аристократии, средних и высших, куда не допускались лица из низших классов, как отмечали современники, не уделялось серьёзного внимания духовной стороне воспитания. Молодёжь в них в большинстве случаев не стремилась к идеалу, а была довольно распущена и сексуально озабочена. Обучавшиеся в этих заведениях молодые люди с презрением относились ко всему русскому, смотрели на религию как на сдерживающую систему для «тёмного» народа, родной русский язык им был чужд и противен, а вместо желания служить отечеству они стремились сделать карьеру, что, собственно, нередко и получалось, так как именно из представителей этой «золотой молодёжи» выходили впоследствии высшие чиновники.
Молодым людям из сословий попроще такая карьера не светила, и они были поглощены простыми повседневными заботами. В учебное время, пользуясь свободным посещением лекций, они толпами слонялись по бульварам, подавая тем самым дурной пример учащимся средних учебных заведений. Всё это не могло не раздражать старшее поколение. Стремясь унять молодёжь, скрутить, завести её в стойло, один «старичок» после событий 1905 года писал в «Московских ведомостях» следующее: «Если бы учащаяся молодёжь не рассчитывала на филантропию, а получала образование за собственный счёт и не существовал порядок упустительного (свободного. — Г. А) слушания лекций, непосещение которых вовлекало в пагубную праздность, то молодёжь дорожила бы своим положением и не рисковала бы участием в политических авантюрах…»
Причину падения нравов среди учащейся молодёжи автор статьи видел ещё и в том, что в результате либеральных веяний и расширения прав граждан разночинцы, а проще говоря, крестьяне, мещане, цеховые и пр., наравне с привилегированными классами (дворянами), получили возможность занимать государственные должности. «Этим, — констатировал защитник благонравия, — уничтожалась сама собою всякая сословность, служившая оплотом прежнего спокойствия России». Старика, сторонника сословного строя, понять можно. Он привык к порядку, при котором власть не спрашивала у народа, что ей делать, а поступала так, как считала нужным. А тут появились какие-то недоучки собачьего сословия, посмевшие учить власть! Оставалось уповать на полицию и жандармерию. Внедряясь в студенческую среду, московские жандармы узнавали для себя много нового. Об этом, как уже отмечено выше, они сообщали в министерство, а министерство рассылало письма губернаторам и полицейским чинам на места. В письме министра внутренних дел от 15 марта 1887 года, в частности, сообщалось следующее: «Среди учащихся стали особенно часто возникать под видом так называемых „землячеств“ кружки неблагонадёжных лиц со скрытою целью оказать помощь политическим ссыльным и заключённым. Студенты и гимназисты устраивают благотворительные спектакли, вечеринки. Для получения разрешения прибегают к содействию подставных лиц, занимающих более или менее видное общественное положение и известных с вполне благонадёжной стороны, чем лишают полицию своевременно обнаружить обман. Лёгкость, с которой нередко даются разрешения на устройство публичных благотворительных увеселений и отсутствие надзора за продажей входных билетов и распределением поступающих в кассу сборов, несомненно, служит источником весьма вредных последствий, подтверждением чему могут служить и неоднократные примеры того, что в руки революционных агитаторов проникают значительные денежные суммы, собранные путём устройства вечеринок… необходимо воспретить студентам и учащимся устраивать с какой бы то ни было благотворительной целью публичные концерты, спектакли, вечеринки».
Надзор полиции за благонадёжностью студентов не ограничивался сходками и вечеринками. Когда студент Московского императорского университета Зызыкин обратился с ходатайством о выдаче ему разрешения на вступление в брак с дочерью полковника Надеждой Алексеевной Одинцовой, то ректор университета направил запрос в полицию, который заканчивался такими словами: «Имею честь покорнейше просить Канцелярию его императорского высочества московского генерал-губернатора уведомить меня о нравственных качествах, политической благонадёжности и материальной обеспеченности г-жи Одинцовой». И лишь после того, как из полиции пришёл ответ о том, что Одинцова «служит в Обществе Московско-Архангельской железной дороги, получая 40 рублей жалованья в месяц, кроме того, имеет получить часть капитала 5000 рублей, оставшихся после смерти её матери, нравственных качеств одобрительных и ни в чём предосудительном в политическом отношении замечена не была», студент Зызыкин получил разрешение жениться.
Помимо политической полиция обращала внимание и на моральную сторону молодёжных сборищ. Примером этого может служить письмо начальника московской полиции своим подчинённым на местах: «Циркулярно господам губернаторам 27 апреля 1887 года. Из полученных сведений видно, что на разрешённых в пользу неимущих учащихся концертах, танцевальных вечерах и других публичных собраниях нередко устраиваются пивные комнаты, обращающиеся в место крайней разнузданности и разгула… Считаю необходимым безусловно воспретить продажу и вообще употребление пива и всякого рода крепких напитков на означенных собраниях… Заместитель министра внутренних дел, заведующий полициею, генерал-лейтенант Шебеко. Скрепил директор Дурново».
В другом письме, от 16 декабря 1891 года, сообщалось о том, что «25 ноября в помещении Собрания врачей на музыкально-вокальном вечере в пользу недостаточных учениц училища фельдшериц при Мариинской больнице, бывшие в качестве гостей студенты Московского университета и Петровской академии, а также воспитанники Технического училища вели себя крайне неприлично: пели в столовой зале песни, танцевали с дамами в мундирах нараспашку и были в цветных и грязных рубашках. А распорядители не обращали на это внимания».
Если студенты прощали себе подобные безобразия, то начальству никогда. В декабре 1887 года воспитанники Константиновского межевого института, недовольные обедом в студенческой столовой, а вернее в кухмистерской[49], подняли шум. Дежурные воспитатели пытались их успокоить, но не смогли. Студенты потребовали, чтобы явился эконом. Тот прийти побоялся. Тогда студенты сами явились к нему. Эконом им дверь не открыл. Студенты взломали её. Благодаря чёрному ходу, который тогда обычно существовал в квартирах, эконому удалось сбежать. Студенты, не найдя его, вернулись в аудитории, но через полчаса снова бросились к квартире эконома, желая его побить. Тут на их пути появился инспектор института. Кончилось тем, что на кухне стали по очереди дежурить два представителя учащихся для наблюдения за правильным употреблением назначенных в пишу продуктов.
Власти же прощали студентам пьяные песни, грязные рубахи и даже бунты по поводу плохих обедов, зато политическую неблагонадёжность — почти никогда.
Даниил Николаевич Кашкаров со своим братом Николаем принимали участие в студенческих беспорядках в Москве в 1899 году, за что им было воспрещено жительство в столицах, Московской губернии, университетских городах, Риге, Ярославле в течение двух лет, а за участие в студенческих беспорядках в Москве в 1902 году Даниил был выслан в Иркутское генерал-губернаторство под гласный надзор полиции на три года. В обоих случаях он просил о досрочном освобождении от наказания. Своё прошение он мотивировал тем, что заключение о его особой неблагонадёжности лишает его права быть оставленным при университете (в лаборатории зоологии и сравнительной анатомии), что не позволит ему заниматься любимым делом — наукой.
