Александр Ферсман - Путешествия за камнем
Мы почти не разговаривали. Усталость была так велика, а переживания так сильны, что мы, не поев, не попив, бросились на полынное ложе, закрылись одеялами и заснули сном праведников, победивших пески, басмачей, баев, тигра и неорганизованность нашей экспедиции.
Наступило утро, холодное, свежее, бодрящее. С восходом солнца я стал поднимать своих спутников, тормошить спящих, торопить их, не давая им долго мыться. Мы с Мишей сели на борт машины, взяли по горячей пиале кок-чаю и с какой-то особой благодарностью посматривали на нашу машину, которая без единого повреждения унесла и нас и себя от стольких бед. И пока наша молодежь еще потягивалась в утреннем холодке, я рассказывал Мише, что когда-то, в 1873 году, здесь, у этого колодца, сошлись отряды войск Хивинского похода, изнуренные тяжелыми переходами от Оренбурга, измученные царскими генералами, ведшими отряды против Хивы.
Наступил последний день нашей экспедиции. Бодро и весело катилась наша машина на юг. Все больше и больше встречалось нам караванов. Тропа превратилась в широкую проезжую дорогу, на ней появились даже следы какого-то автомобиля, который, вероятно, много месяцев назад случайно попал в эти степные дебри. Все чаще и чаще встречались по дороге ключи, вытекающие из живописных скал. Маленькие зеленые оазисы разнообразили картину[75]. Каменистые степи сменялись ровным полынным паркетом.
Мы легко проезжали по 40 километров в час. Быстро мелькали цифры в спидометре машины. Все говорило, что мы приближаемся к концу Кызыл-Кумов.
В Бухаре
И, как всегда это бывает, пустыня окончилась сразу, оборвалась, как нитка. Сразу выросли деревья Зеравшана. Сразу загудели неустойчивые мостики через арыки, и вдруг вместо целинной степи и верблюжьих троп наша машина неожиданно въехала на что-то совершенно непонятное, о чем нам никто ничего не говорил, — на широкую, гудронированную, с канавами по сторонам, прямую, как стрела, дорогу, — на настоящую автостраду.
Тот, кто не ездил без дорог по приволью степей, тот, кто не боролся с песками за каждый метр пути, тот не поймет наши переживания, когда мы въехали на эту автостраду. Особенно расплылось в широкой улыбке лицо Миши. Нам казалось, что даже машина обрадовалась, стала красивее, веселее и мотор заговорил другим языком. Перестали стучать пальцы, отдохнули шины. Бедные шины, испытавшие так много неприятностей! Теперь они шуршали нежно и легко, как бы едва касаясь бурого гудрона, и, как жар-птицу, понесли нашу машину через Зеравшанский оазис.
Уже вечерело. Мы мчались со скоростью 50 километров в час. Нас даже не огорчали неизбежные места ремонта дороги, которые мы долго и трудно объезжали; нас не раздражали бесконечные караваны, арбы, ишаки, стада.
Мы летели из степей и песков прямо в Бухару — уже не по старой, исторической караванной тропе Казалинск — Бухара, а по автостраде великой советской страны.
Вот старинная лёссовая стена древней Бухары. Вот ее тяжелые ворота, защищавшие вход в город в течение 12 столетий ее борьбы и расцвета! Всё выше и выше поднимаемся мы по узким закоулкам старейшего культурного центра Средней Азии.
Черной южной ночью, по темным извилинам улиц, вдоль сплошных дувалов, въезжаем мы в предместье города, а через несколько минут — уже на улицы, залитые ярким электрическим светом, переполненные шумными толпами. Магазины, лавки, чайханы — все переполнено народом, вышедшим после тяжелого, знойного дня из своих затемненных домов.
Мы привыкли к тишине и тьме ночей в пустыне и с трудом переносим свет, шум и гомон города. Нас окружают толпы бухарцев, русских. Молодежь окружает нас сплошной толпой, но мы идем прямо в аптеку, скупаем все бутылки боржома и тут же, на улице, распиваем их с невероятным блаженством людей, которые почти пятнадцать дней не видели хорошей, свежей воды.
Грязные, в оборванных, замасленных костюмах, покрытых пылью степей, с горящими от ветра глазами, мы идем к городскому телефону и приводим в ужас телефонисток, особенно когда начинаем спрашивать их, — не ждет ли нас самолет и как нам к нему проехать? Телефонистки отвечают взрывом смеха. Начальник наш тщетно убеждает их, что мы не проходимцы, не разбойники с большой дороги, а научная экспедиция Академии наук, которая хочет переменить машину на самолет и ехать дальше.
Мы вышли на улицу и совершенно опьянели от зрелища большого древнего города. Мы расположились в чайхане на площади, на берегу большого водоема — хауза, в котором плескались мальчишки. С важностью распиваем кок-чай, заедая его вкусным урюком, как настоящие люди старого Востока, для которых самым великим блаженством было ничего не делать, ни о чем не думать, ничего не желать, а только пить чай, закусывать его лепешкой и снова пить чай…
Но всякой нирване приходит конец…
Уже близится полночь. Мы снова на машине. Надо ехать в Каган и искать там обещанный нам самолет.
Новая Бухара — Каган — уже сладко спала, когда мы въехали в город и по очереди начали стучать во все окна, расспрашивая, где аэродром. Наконец, вышедший из одного дома человек объяснил нам, что никакого здесь аэродрома нет, а есть лишь место для посадки самолетов, что, вероятно, самолет будет пас ждать в Чарджоу и что нечего нам болтаться ночью по городу и будить мирных жителей.
Эти благоразумные слова на нас сильно подействовали. Действительно, мы так устали и нам так хотелось спать, что мы уже начинали делать глупости.
Пока машина стояла, ожидая результата наших расспросов, подкравшийся мальчишка стащил с ноги одного из наших спутников прекрасную туфлю, а хозяин даже и не заметил этого и, только когда спрыгнул с машины, убедился, что одна нога у него босая.
Полуживым был и наш Миша. Мрачно бубнил Юдин, обиженный смехом телефонисток, посылая всех и вся к черту.
Надо было скорее кончать. Мы добрались, наконец, до какой-то гостиницы или чего-то, что ее заменяло, въехали в ее двор, расположились в саду, и…
Экспедиция кончилась!
Машина отправлялась обратно для перевозки грузов в Тамды. Мы трогательно распрощались с Мишей. Наши «таджики» отправились в Таджикистан, а мы поехали в Чарджоу товарным поездом искать дальнейшего счастья на берегах Аму-Дарьи.
Над Аму-Дарьей
Так кончилась наша экспедиция. Мы видели много, собрали интересные коллекции, выяснили возможность сообщения автомобильным путем, смогли наметить план новых больших экспедиционных работ, но… в Турткуль мы не попали, песков Аму-Дарьи не пересекли, и только виденные нами две песчаные реки позволяли нам говорить, что мы были в песках Кызыл-Кумов.
Но на этом закончить экспедицию было нельзя. Нам надо было заехать в Турткуль, надо было непременно просмотреть амударьинские пески и сравнить их с Кара-Кумами. Поэтому-то наша предприимчивая четверка и решила ехать в Чарджоу, искать там самолет и продолжать наш путь дальше.
Нам очень повезло. Быстро прикатили мы в Чарджоу и скоро нашли базу «Добролета».
Когда будет самолет в Турткуль? Завтра, послезавтра?
Откровенно говоря, мы даже не очень волновались, так как еще не отошли от кызылкумских переживаний.
Но наш Александр Андреевич со свойственной ему решительностью говорит: «Летим сегодня, будьте готовы к 2 часам».
Мы несколько опасаемся того, сколько будет нам стоить этот экстренный рейс, и чувствуем, что «Добролет» предъявит нам громадный счет, но покорно, хотя и нехотя, одеваемся и едем на аэродром.
Градусник, висящий в холодке под навесом для пассажиров, показывает 38°. Вчера было еще жарче, говорят механики, подготавливающие к полету раскаленный на солнце трехмоторный самолет.
Был нестерпимый зной, когда в 4 часа дня мы сели на стальную птицу с длинными крыльями, которая должна была везти нас в Турткуль.
Путь на самолете вдоль Аму-Дарьи нам был уже известен. Еще в 1928 году, возвращаясь из третьей каракумской экспедиции, мы на самолете пересекли часть Кара-Кумов от Ташауза — через Хиву, Питняк, Дарганату — до Чарджоу. Теперь надлежало проделать этот же путь в обратном порядке, а от Питняка свернуть на северо-восток к Турткулю — столице Кара-Калпакской автономной области.
Быстро поднялись мы в воздух и спокойно, почти не ощущая воздушных ям, полетели над Аму-Дарьей, то спускаясь над песками Кызыл-Кумов, то поднимаясь высоко для обзора всего района. Под нами проносились дивные живописные картины — то старая крепость Дарганата, то тугаи Аму-Дарьи. Мы видели тяжелые каюки с грузом, медленно поднимавшиеся из Хивинского оазиса к Чарджоу.
И теперь, сидя в удобных креслах большого самолета, я вспоминал те картины, о которых писал четыре года тому назад…
Но к ним сейчас примешивается ряд новых впечатлений, которые тогда еще были мало отчетливы; пески, как гофрированное тонкое покрывало, заволокли низину Аму-Дарьи — всюду под их складками чувствовался скелет более древних пород, то грядки меловых и третичных мергелей, то лёссовый покров низин рек и озер. Пески казались чем-то посторонним, навеянным из чужого ландшафта, и тем резче вырисовывались коренные породы, протянувшиеся дугами из Кара-Кумов в восточном и северо-восточном направлении.
