Герхард Менцель - Годы в Вольфенбюттеле. Жизнь Жан-Поля Фридриха Рихтера
Но он в ответ не говорит ничего, он работает, пишет другим женщинам, более близким; может быть, он и пробудился от своего сна о прекрасной филантропке, за которую та выдает себя, потому что постепенно понял, что она коллекционирует знаменитостей, как другие коллекционируют охотничьи трофеи, и что ее особый интерес к нему вызван горячим желанием стать героиней одного из его романов.
Смутным намеком это проявляется уже в ее первом письме, как и ее способность на протяжении целых страниц говорить о себе с величайшим почтением. «Я сама кажусь себе богатым золотым рудником, который, правда, осознает свою ценность, но не может стать видимым. И хотя я ношу в себе это сокровище и живу им, только око философа, которому ведомы прекрасные слезы чувства, только это око способно разглядеть меня и извлечь мысли моего Я из колыбели, где оно дремлет для людей, показать его людям, сделать осязаемым и направить свет на мои темные чувства. (Таков ее язык! — Г. де Б.) Это под силу руке гения».
Влюбленный, он еще может не заметить такого намека. И когда позже она говорит о его «прекрасных творениях» как об элизиуме и выражает желание «поселиться в сем прекрасном раю», это еще может означать что угодно. Но потом она выражается яснее, хотя и скромнее: пусть бы он написал лишь «несколько строк» «о нашей первой встрече, мой портрет, набросанный Вашей рукой, кое-что о чертах моего характера и моем сердце, каковыми Вы их видите». Он не отвечает, и она повторяет свою просьбу: «В свободную минуту пришлите мне сцену нашего первого знакомства, хотя бы беглый набросок. Ах, как бы мне хотелось колдовскими чарами воссоздать мгновения, так прелестно вотканные в мою жизнь».
Достойна восхищения элегантность, с какой он, не нарушая патетического тона этой странной любовной переписки, отказывается выполнить просьбу: «Если нарисовать пером отблеск внутреннего огня, то будет лишь цвет, но не тепло огня…» После этого он замолк на четыре года.
Неугомонная дама проводит свои сельские уединенные досуги преимущественно в кругу французских аристократов, выброшенных революцией в Швейцарию. Она повсюду разъезжает, очаровывает в Цюрихе Лафатера, которому читает письма Жан-Поля, так же как в Байройте показывала Жан-Полю письма других знаменитостей; она то в Мюнхене, то в Теплице, то в Дрездене, то в своем имении под Ригой, иногда встречается с мужем, когда ему удается залучить ее в Берлин, где он служит русским послом. Как только она услышала в 1801 году, что и Жан-Поль там, она опять попыталась возобновить старые отношения.
«Жан-Поль! Оживите своим обществом тихие часы моей чрезмерно заполненной здесь светским общением жизни», — написала она.
Он последовал этому приглашению, хотя был на пороге свадьбы. И снова поддался ее очарованию, которое действовало, правда, лишь вблизи. Едва Жан-Поль, только что женившись, покинул Берлин, он тут же забыл госпожу Крюденер. Он не отвечает на ее письма, за исключением одного, самого длинного, истинного шедевра изысканной пустоты и ошеломительного самовосхваления. Она освободилась от тщеславного желания быть нарисованной пером Жан-Поля. Она позаботилась об этом сама: заглавная героиня ее опубликованного в Париже романа «Валери» — это ее мечта о самой себе.
Мадам де Сталь, которая, правда, видит в ней конкурентку (как перед читателями, так и перед мужчинами), дала роману уничтожающую оценку: «Эта книга такая карикатура на жанр романа, что зазорно пользоваться им впредь». Сама сочинительница, разумеется, иного мнения. Она с присущей ей скромностью называет книгу «простой и хорошей», обстоятельно и подробно описывает Жан-Полю свидетельства своей огромной славы (хвалебные рецензии «первых писателей Франции», слезы на глазах читательниц, шляпы и шали à la Валери, письма читателей, романсы, написанные в ее честь), рассказывает, как ей, «погруженной в восторг перед природой», пришла в голову идея романа, как осуществилось ее намерение «быть полезной ближним», как излился роман из ее души, «так что я не знаю, слетел ли он ко мне как дуновение или написан мною», чтобы затем перейти к сути.
«А теперь к делу! Будьте так добры, милейший Жан-Поль, напишите о „Валери“ маленькую рецензию», причем в литературной газете, читаемой в России, ибо во Франции и Германии ее слава уже достаточно велика. Теперь же она вознамерилась получить доступ к царю Александру, чтобы оказать на него доброе влияние, «добиться свободы для крестьян, по крайней мере быть им полезной». Лишь ради этого ей нужна слава в России. «Будь это только мое честолюбие — о, оно уже достаточно удовлетворено! Но мое сердце испытывает более сильные, более благородные устремления». И потому она чувствует себя вправе дать Жан-Полю точные указания, какой должна быть рецензия. Он должен расхвалить высокую мораль книги, «ибо она бесспорна», процитировать Сан-Пьера (цитату она прилагает), описать успех и отметить бурный восторг, вызванный сочинительницей.
На это письмо он ответил, даже не упомянув о просимой рецензии. Это последнее письмо к ней. Но она позаботилась о том, чтобы он не смог ее забыть, заставив еще много говорить о себе. Ибо лишь теперь наступило ее великое время.
После того как ее поэтическая слава улетучилась и из-за бурной жизни она утратила красоту и — по слухам — знаменитые белокурые волосы, она составила себе имя как религиозная фанатичка. Молясь и проповедуя, она ездит по Европе, призывает к возрождению христианства, пытается обратить на праведный путь наряду с другими также мадам де Сталь и, наконец, во время освободительных войн — не освободив своих крестьян — вторгается в историю, получив влияние на царя Александра и склонив его к созданию Священного союза.
Жан-Поль еще раз вспомнил о ней в заметке к оставшемуся незаконченным «Сверххристианству», где назвал ее безвредной, ибо она не основывает сект, а всего лишь выступает как «проповедница-во-всякое-время». Но Гёте, которому — не только благодаря величию ума, но и возрасту — всегда принадлежит последнее слово, произнес его и в этом случае. После ее смерти он заметил канцлеру Мюллеру: «Вот некролог для госпожи фон Крюденер. Ее жизнь — стружки, из них и кучки золы не добудешь, чтобы сварить мыло». А в его наследии сохранилось написанное еще в 1818 году, то есть в то время, когда она была «первой дамой Священного союза», стихотворение:
ФРАУ ФОН КРЮДЕНЕРВаши девки и монашки
Выиграли без промашки, —
Коль вы их учили сами
Заниматься чудесами…
А теперь сквозь всю Европу
Проложить хотите тропы!
Львов придворных лесть и ласки,
Мишек, псов, мартышек пляски.
Гнусных флейт настали сроки.
Сброд продажный — вот пророки!
25
ЖЕРТВА ПЛАНА
Успех для писателя и необходим, и опасен. Писатель посылает свои книги в мир, как длинные письма незнакомым, успех — ответ на эти письма. Он рождает веру в себя, которая необходима, чтобы продолжать работу. Но он несет с собой и бремя, соблазны и отчуждение. Без жертв публика никого не принимает. Денег больше, но рабочего времени и сил меньше. Свет, к которому человек пробился, может ослепить его. Высота, на которую он взобрался, может исказить перспективу. Иной обречен вести двойную жизнь: в сиятельном кругу знаменитостей и (как в случае Жан-Поля) в тесной комнате матери, которая теперь, когда с нуждой покончено, слегла на смертный одр.
Сейчас за талантами гоняется радио, кино и телевидение, набрасываясь на каждого новичка, который сулит успех, и отвлекая его от его собственных планов; в те времена их вполне заменяли бессчетные издатели, которые отбивали авторов друг у друга. Их предложения заманчивы, особенно для автора, привыкшего к отказам.
Сразу же за «Геспером» на очереди «Титан». Но так как он продвигается плохо, Жан-Поль избавляется от искушений издателей, поддавшись им. Когда он первый раз отступил от своих планов, он случайно попал в цель: появился «Зибенкез». Но затем побочные работы стали приносить лишь побочные плоды; это «Юбилейный сениор» — нечто вроде идиллии, — которому далеко до красоты «Вуца» и «Квинта Фиксляйна»; это морально-назидательный трактат «Кампанская долина, или О бессмертии души» с приложением весьма вялой сатиры под названием «Объяснение гравюр на дереве к 10 заповедям Катехизиса» (она основана на пояснениях Лихтенберга к гравюрам на меди Хогарта); это «Палингенесии», в которых новые и подновленные старые сатиры из «Бумаг дьявола» объединены описанием путешествия в Нюрнберг (его совершает повествователь, который едет к женщине своей мечты, к Розинетте, переименованной в Гермину); это, наконец, уже упомянутые «Письма и жизнеописание будущего».
Трудно представить себе такую производительность труда — хотя ее плоды не столь уж захватывают, — если вспомнить все его встречи, путешествия, переезды, письма — все, что отвлекает его в эти годы от работы. Оживленней становится его переписка с издателями и литераторами. Появляется все больше и больше новых приятельниц и друзей, почитательниц и почитателей, они наносят ему визиты и принимают его у себя, пишут ему и получают от него ответы. С 1796 по 1800 год он ежегодно в среднем пишет по двести с лишним писем, зачастую очень длинных и кропотливо отделанных. И он по-прежнему неутомимо читает и делает выписки.
