А Прохоров - Русская модель управления
Поскольку наскоро сколоченные в нестабильный период богатства противоречат русским национальным стереотипам уравнительного распределения, получены «неправедным» путем с точки зрения традиционной (то есть существовавшей в стабильную эпоху) морали, то население не может примириться с существованием богат^хх людей. Отсюда один шаг до морального оправдания грабежей и поджогов их имущества. Еще в 20-х годах XX века популярный психоаналитик А. Б. Залкинд считал, что вечную заповедь «не укради» необходимо толковать с сугубо классов^хх позиций, заменив ее этической формулой т. Ленина «грабь награбленное», которая является лишь русским видоизменением марксистской формулы «экспроприация экспроприаторов»469.
Уравнительное распределение и периодические колебания системы управления то в стабильное, то в нестабильное состояние не давали людям шанса разбогатеть и надолго сохранить
467 См Зарплата вечный камень преткновения или реальный экономический стимул // Человек и труд, 1999 - № 4 - С 55
468 Радыгин А , Сидоров И Указ соч С 50.
469 См Залкинд А Б Революция и молодежь М , 1926 —128 с.— С 53
материальное благополучие. Тем самым блокировалась возможность удовлетворения «относительн^гх» (в терминологии Дж. М. Кейнса) потребностей — стремления получить имущественное превосходство над окружающими, стремления, являющегося важнейший стимулом хозяйственной деятельности.
Оставался второй мотив, заставляющий людей трудиться по возможности более производительно, — работа для удовлетворения «абсолютных» (по Кейнсу) потребностей, для собственного пропитания и обеспечения минимальн^хх жизненн^хх удобств, в крайнем случае, для выживания и простого демографического воспроизводства по принципу «не до жиру, быть бы живу». Однако русская модель управления выработала целый ряд механизмов, делавших излишней заботу о труде ради собственного существования. Перераспределение ресурсов позволяло и работящему, и неработящему, и умеющему, и неумеющему выжить примерно с одинаковой вероятностью. Механизмы такого перераспределения были различны в разные эпохи, имели отраслевые и региональные особенности, но суть их оставалась всегда одна и та же — каждый должен иметь возможность выжить независимо от того, успешно или неуспешно он работает.
Начать с воспринятого православием и ставшего распространенным языческого обычая толоки — помощи, когда безлошадным или просто бедным крестьянам «мир» вспахивал землю, строил дом, выполнял за них те или иные работы, предоставлял хозяйственный инвентарь и так далее. Мероприятие это было, как и последующие коммунистические субботники, добровольно-принудительным. «На работу должны идти все, не желающего может принудить староста»470. Причем помощь-толока, в соответствии с обычаями, была оформлена не как унизительная милостыня, а как праздник; на нее даже приходили в нарядной одежде, и заканчивалась она всеобщим угощением (ну точно как субботник!).
Крепостное право практически обеспечивало пьяницам и дармоедам выживание, так как крепостные «души» стоили денег, являли собой собственность, барин не хотел их терять и вынужденно их содержал. Бедные бесплатно пользовались общинными благами, в частности, школами и церквями, построенными преимущественно за счет зажиточных общинников.
Как и во всякой замкнутой социальной системе, где действует уравнительное распределение и ресурсы перераспределяются в пользу неэффективн^гх хозяев, в крестьянской общине постепенно увеличивалась доля бедняков, не имевших возможности самостоятельно обработать свой надел.
«В Англии в конце XVIII века рабочая лошадь получала в год 120-130 пудов овса, то есть примерно 5,7 кг в день. В России в то же время в сутки лошадь получала 1,4-1,65 кг овса, а „неработающим лошадям" через сутки (!) полагалось по 1,3 кг. Естественно, что крестьянские лошади были мелкими, слабосильными и весной буквально падали от бескормицы. Ранний сев составлял трудную проблему — надо сеять, а лошадь еле стоит на ногах. Только побыв на подножном корму, лошадь становилась пригодна к пахоте.
А время упущено: поздний сев ставил урожай, особенно овса, под угрозу ранних осенних заморозков. Кроме того, резкий переход к зеленому корму нередко вызывал у лошадей болезни. Недаром уже в пору развития капитализма в России в 70-80-х годах XIX века в центральных ее
470 Традиционные нормы поведения С 63
районах число безлошадных хозяйств достигало четверти всех крестьянских дворов, а к 1912 г. в 50 губерниях страны насчитывалось уже 31% безлошадн^хх хозяйств. Число безлошгадн^хх и однолошадн^гх хозяйств достигало в конце XIX — начале XX веков 55-64% всех дворов»47 .
В России можно было прожить, не работая вообще. Например, нищенствовать. В Западной Европе нищенство как антиконкурентное явление преследовалось. Человек, который не участвует в конкуренции, но получает доход, тем самым подрывает общественную мораль и трудовую мотивацию. Он перераспределяет прибавочный продукт не в ту сторону, в которую нужно обществу. Милостыня забирает часть дохода у эффективного хозяина в пользу неэффективного, а надо наоборот. Поэтому нищих, как правило, преследовали. В средневековой Англии королева Елизавета издала специальный закон о бедн^хх — бродяжничество считалось преступлением. Были организованы работные дома, фактически каторги, где бродяг и нищих заставляли работать. Во Франции подобные заведения мягко именовались воспитательными домами, в Германии они откровенно назывались смирительными домами, но по существу они представляли собой тюрьмы для бродяг и нищих.
По мере развития европейской цивилизации отношение к нищим ухудшалось прямо пропорционально степени развития рыночной экономики. Как писал Гастон Рупнель, «В XVI веке чужака-нищего лечат или кормят перед тем, как выгнать. В начале XVII века ему обривают голову. Позднее его бьют кнутом, а в конце века последним словом подавления стала ссылка его в каторжные работы»472.
Вот краткий перечень предусмотренн^хх европейскими законами XIX века санкций в отношении бродяг и нищих.
Англия: в соответствии с актом 1824 года, «праздношатающимся» грозила тюрьма с тяжелыми работами сроком до одного месяца, для изобличенн^хх вторично срок увеличивался до трех месяцев, неисправимые бродяги отсиживали в тюрьме до одного года с присоединением по усмотрению суда телесного наказания.
Австрия: в 1885 году был принят закон, согласно которому бродяжничество наказывалось арестом сроком от одного до трех месяцев, нищенство — от восьми дней до трех месяцев.
Италия: принятый в 1888 году закон был менее строг к бродягам. Сначала они «подвергались предостережению». Суд назначал срок, в течение которого осужденный обязан был найти работу и жилье. В случае неисполнения — тюрьма до одного года.
Германия: во второй половине XIX века бродяги арестовывались на срок от одного дня до шести недель. Для помощи им устраивались «станции призрения», где в уплату за продовольствие и ночлег призреваемые были обязаны работать до полудня следующего дня.
Швеция: бродяга, попавшийся в первый раз, получал предостережение от местной администрации. Вновь изобличенный в течение двух лет в том же поступке мог быть отдан в принудительные работы на срок до одного года (закон от 12 июня 1885 года, статья 3).
Франция: согласно Уголовному кодексу конца XIX века, нищим и бродягам, задержанным
471 Лященко П И История народного хозяйства СССР В З т М Госполитиздат, Т 2 —1956 — 728 с.- С 275
472 Ци т. п о Б родель, Ф. Указ. соч. С. 90 переряженными или при оружии, грозила тюрьма на срок от двух до семи дней.
Норвегия: нищий, задержанный в первый раз, попадал в тюрьму на срок от трех до сей дней или в работный дом до двух месяцев, во второй раз — тюрьма на пять-десять дней или работный дом до четырех месяцев, в третий раз — тюрьма на восемь-пятнадцать дней или работный дом от шести месяцев до одного года (законодательство второй половины XIX века)473.
В России не было ничего похожего. Еще «Домострой» предписывал: «И нищих, и малоимущих, и бедн^хх, и страдающих приглашай в дом свой и как можешь накорми, напои, согрей, милостыню дай, ибо они заступники перед Богом за наши грехи»474. В последующие эпохи законодательство (при полном одобрении православной церкви) продолжило эту традицию. Так, Александр I в указе от 1809 года предусмотрел строгие кары не против бродяг, а против виновных в «несмотрении за ними». Самих же бродяг полагалось препровождать к месту жительства «без всякого стеснения и огорчения»475.
«Русский человек, всегда готовый помочь сам, не считает предосудительным попросить помощи и для себя. Поэтому во всех сферах русского народного быта, где житейские понятия еще не захвачены потоком новой цивилизации, налаживаемой под европейский тон, прошение пособия Христовым именем не считается позорным, хотя, конечно, и не особенно почетным; во всяком случае, не настолько унизительным, чтоб предпочесть ему даже малое лишение»476.
