Сэм Кин - Исчезающая ложка, или Удивительные истории из жизни периодической таблицы Менделеева
Но самые интересные психологические последствия этого дела проявились позднее. Потребность поверить в дешевый источник чистой и неиссякаемой энергии для всего мира оказалась слишком сильной, люди не могли так быстро успокоить душевный трепет. И начался новый эпизод патологической науки. Как и в случаях с исследованием паранормальных явлений, только гуру (ранее в роли гуру выступали медиумы, а теперь – Понс и Флейшман) обладал достаточной силой, чтобы получить нужные результаты, причем он мог это сделать только в специально подготовленных условиях, а не у всех на виду. Разоблачение не смутило, а только воодушевило энтузиастов холодного термоядерного синтеза. Понс и Флейшман, в свою очередь, так и не признали допущенных ошибок, а их сторонники защищали своих кумиров (а попутно – и самих себя), объявляя тандем научными бунтарями, единственными гениями, которые сделали это. Некоторые критики пытались предъявить энтузиастам результаты своих экспериментов на протяжении еще некоторого времени после 1989 года, но термоядерщики всякий раз опровергали предъявляемые им доказательства с такой находчивостью, какую и близко не проявляли в собственной научной работе. Поэтому критики постепенно забросили это дело. Дэвид Гудстейн, физик из Калифорнийского технологического института, резюмировал итоги этих дискуссий в своей замечательной статье, посвященной холодному термоядерному синтезу. В частности, там есть такой отрывок: «Поскольку термоядерщики считают себя сообществом единомышленников, оказавшихся в осаде, внутренняя критика у них почти отсутствует. Эксперименты и теории соратников обычно принимаются за чистую монету, так как члены сообщества боятся навлечь на группу еще более сильную внешнюю критику, если о новых экспериментах узнает кто-то непосвященный. В таких условиях среди этих энтузиастов появляется все больше безумных фантазеров, только усугубляющих положение тех немногих, кто еще относится к данным исследованиям как к серьезной науке». Сложно представить себе более точное и емкое описание патологической науки[146].
Проявляя максимальную снисходительность, можно описать случай Понса и Флейшмана следующим образом. Представляется маловероятным, что они были обычными шарлатанами и с самого начала знали, что холодный термоядерный синтез – это вздор, но желали быстро прославиться. В конце концов, на дворе стоял не 1789 год, когда можно было просто сбежать, осесть в ближайшем пригороде и там дурачить обывателей по второму кругу. Их бы обязательно поймали на лжи. Возможно, сначала они сомневались, но потом были ослеплены собственными амбициями и слишком хотели испытать, каково купаться в лучах славы перед всем миром, пусть и недолго. Но не менее вероятно, что двоих ученых просто ввели в заблуждение странные свойства палладия. Даже сегодня никто не знает, почему палладий впитывает такое количество водорода. В качестве легкого оправдания работы Понса и Флейшмана (но не той интерпретации, которую они предложили) стоит отметить, что некоторые ученые действительно усматривают нечто довольно интересное в экспериментах с палладием и тяжелой водой. В металле образуются странные пузырьки, а его атомы перестраиваются необычным образом. Возможно, в этом процессе даже участвуют какие-то слабые ядерные силы. Следует отдать должное Понсу и Флейшману – именно они сделали первые шаги в этой работе. Просто они вошли в историю науки совсем не так, как хотели.
Разумеется, не каждый ученый, обладающий склонностью к безумию, погружается в патологическую науку. Некоторым, подобно Круксу, удается вырваться из этого порочного круга и вернуться к серьезной работе. Кроме того, есть редкие примеры того, как мнимые случаи патологической науки в итоге приводят к серьезным научным достижениям. Например, Вильгельм Рентген, случайно открывший таинственные невидимые лучи, сделал всё возможное и невозможное, чтобы убедить себя в собственной неправоте – но не смог. А поскольку Рентген проявил настойчивость и строго следовал научному методу, он, несмотря на свою ментальную неустойчивость, действительно смог переписать историю.
В ноябре 1895 года Рентген работал у себя в лаборатории, находившейся в центральной Германии, Он экспериментировал с трубкой Крукса – важным новым инструментом, предназначенным для изучения субатомных явлений. Трубка Крукса названа в честь ее изобретателя, с которым мы уже знакомы. Этот прибор состоит из стеклянного сосуда, из которого выкачан воздух, и двух металлических пластин, расположенных внутри сосуда на обоих концах трубки. Если пропустить между пластинами электрический ток, возникает луч, пересекающий вакуум, – пучок света, напоминающий лабораторный спецэффект. Сегодня ученым известно, что такой луч состоит из электронов, но в 1895 году Рентгену и другим физикам еще только предстояло это выяснить.
Коллега Рентгена обнаружил, что если вделать в трубку Крукса маленькое окошко из прозрачной алюминиевой фольги (вспомним опыты Пера-Ингвара Бранемарка, который позже приваривал титановые окошки к кроличьим костям), то луч проскочит через фольгу и уйдет в воздух. Луч иссякал очень быстро, как будто воздух был для него ядовит, но мог подсветить фосфоресцирующий экран, расположенный примерно в десяти сантиметрах от трубки. Немного нервничая, Рентген взялся повторить все эксперименты своего коллеги, даже самые незначительные. Для этого он собрал в 1895 году почти такую же лабораторную установку, но с небольшими модификациями. Вместо того чтобы оставить трубку Крукса оголенной, он обернул ее черной бумагой. Таким образом, луч мог выйти из трубки только через фольгу. Вместо фосфоресцирующих соединений, которыми пользовался его коллега, Рентген покрыл свои экспериментальные пластинки люминесцентным соединением бария.
О том, что произошло дальше, существуют различные свидетельства. Когда Рентген выполнял кое-какие проверочные операции, стремясь убедиться, что луч правильно проходит между пластинами, что-то привлекло его внимание. По наиболее распространенной версии, это был покрытый барием кусочек картона, который Рентген вертикально поставил на столике рядом с установкой. Другие современники вспоминали, что это был лист бумаги, на котором студент вывел букву А или S пальцем, испачканным в бариевом порошке. В любом случае, Рентген, который не различал цветов, сначала должен был только уловить периферическим зрением белые блики. Но всякий раз, когда он включал ток, покрытая барием пластинка (или буква) сияла.
Рентген убедился, что из обернутой трубки Крукса не исходит никакого света. Он сидел в темной лаборатории, в которую не могли попадать солнечные блики. Но в то же время Рентген знал, что лучи, исходящие из трубки Крукса, иссякают очень быстро и просто не могут попасть на пластинку или выведенную на бумаге букву. Позже он признавался, что сначала заподозрил у себя галлюцинации. Разумеется, все дело заключалось в трубке, но он был абсолютно уверен, что никакие лучи не могут проникнуть сквозь черную матовую бумагу.
Итак, он установил на столе экран, покрытый барием, и расставил напротив трубки, на пути луча, попавшиеся под руку предметы – в том числе книгу. Рентген испытал смесь ужаса и воодушевления, когда на бариевом экране выступили контуры ключа, который он положил в книгу в качестве закладки. Каким-то образом этот опыт позволял видеть сквозь предметы. Он поэкспериментировал с предметами, положенными в закрытые деревянные ящики. Эти предметы также были отлично видны. Но настоящая жуть, истинная черная магия свершилась, когда Рентген удерживал напротив трубки кусок металла, а на экране с барием увидел кости собственной руки. Тут он решил, что о галлюцинации речь не идет – вероятно, это полное умопомешательство.
Сегодня мы можем только улыбнуться тому, как непросто было открыть рентгеновские лучи. Но обратите внимание, к каким необычным выводам он сначала пришел. Вместо того чтобы ухватиться за привлекательную мысль, что он открыл совершенно новое явление, Рентген предположил, что где-то допустил ошибку. Разочарованный и полный решимости сам себя опровергнуть, он уединился в лаборатории на целых семь недель, которые провел за неустанной работой. Он отказывался от помощи лаборантов и ел второпях, забывая прожевывать пищу. Рентген даже почти не разговаривал с семьей, а просто ворчал. В отличие от Крукса, охотников на мегалодона, наконец, в отличие от Понса с Флейшманом, Рентген работал не покладая рук, стремясь вписать свою находку в границы известных законов физики. Он совсем не хотел быть революционером.
По иронии судьбы, он действительно сделал все, чтобы не скатиться в патологическую науку. Статьи Рентгена свидетельствуют, что он не мог избавиться от мысли о своем сумасшествии. Более того, нежелание разговаривать и нехарактерная для него раздражительность заставляли и других людей усомниться в его душевном здоровье. Он в шутку признался своей жене Берте: «Я сейчас занимаюсь такой работой, что люди потом скажут: “Старик Рентген совсем спятил!”». В то время Рентгену было пятьдесят, и Берту наверняка удивляли такие слова.
