Николай Пржевальский - Из Зайсана через Хами в Тибет и на верховья Желтой реки
Кроме грабежей, ёграи занимаются охотою и скотоводством. Последнее, несмотря на плохие пастбища и ужасный климат, идет у них успешно. Из скота содержатся яки, бараны и в меньшем числе лошади, неимоверно выносливые и весьма привычные лазить по крутым горам. Всех ёграев считается до 400 палаток. Если положить средним числом по пяти душ обоего пола на каждую из них, то получится общее число мужчин и женщин до двух тысяч. Составляя один аймак, описываемое племя подчиняется начальнику голыков, которому платит ежегодно небольшую подать — по два гина [380] масла и по одной бараньей мерлушке с каждой палатки.
Голыки более многочисленны. Всего их три аймака, в которых до 1 500 палаток, следовательно, около 7 500 душ обоего пола [381]. Живут они, как сказано выше, на Голубой реке, гораздо ниже устья Напчитэй-улан-мурени; занимаются скотоводством, охотою и частью добыванием золота, для чего иногда заходят далеко вверх по Мур-усу[382]. Грабежи — такой же промысел, как и у ёграев, только голыки нередко снаряжаются с подобной целью подальше, как, например, в Цайдам. Не отказываются при случае также грабить монгольских богомольцев и тибетских торговцев, следующих с товарами из Лхасы в города Донкыр и Синин или обратно. Эти торговцы даже чаще попадаются голыкам, чем ёграям, так как более ходят прямою дорогою, отворачивающей к востоку от караванного пути у южной подошвы Тан-ла. Как голыки, так и ёграи исповедуют буддизм красного толка[383], но не признают над собою ни далайламской, ни китайской власти. Тем не менее, нередко посещают Лхасу, куда также ездит и нынешний начальник обоих племен Арчюм-бум[384]. Он возит подарки далай-ламе, дает также взятки и сининским властям(94).
Наш подъем на Тан-ла. После переправы через Мур-усу тотчас начался наш подъем на Тан-ла, продолжавшийся восемь суток. Шли так медленно потому, что наши животные, и без того уже сильно усталые, чувствовали себя еще хуже на этой огромной высоте. Притом нужно было двигаться по обледенелой большею частью тропинке и местами, при переходах через голый лед, посыпать песок или глину для вьючных верблюдов, иначе они вовсе не могли итти. К этому присоединилась бескормица, сильные ночные морозы и встречные ветры, иногда превращавшиеся в бурю. В результате издохли еще четыре верблюда — всего 8 из 34, отправившихся в Тибет. Немало доставалось и лично всем нам. Случалось, например, что мы не могли отыскать на занесенной снегом почве несколько десятков квадратных сажен ровного пространства и принуждены были разбивать свой бивуак на кочках мото-шириков или, в лучшем случае, на выдутых бурями и изрытых пищухами площадках. Затем морозы, бури и прочие невзгоды донимали нас так же, как и прежде, пожалуй даже сугубо. В особенности трудно было делать съемку, ради которой у меня поморозились концы нескольких пальцев обеих рук.
На третий день своего подъема мы встретили небольшую партию ёграев, перекочевывавших с Тан-ла в бесснежную и более обильную кормом долину Мур-усу. Заметив издали наш караван и, вероятно, предполагая, что это монгольские богомольцы, несколько ёграев прискакали к нам и сильно были удивлены, увидев совершенно иных людей, которые притом нисколько их не боялись. Объясниться мы не могли, так как не говорили по-тибетски; ёграи же не понимали по-монгольски. Кончилось тем, что с помощью пантомим кое-как мы расспросили про дорогу, а ёграи получили от казаков несколько щепоток табаку, до которого они великие охотники.
В следующие дни мы опять встречали ёграев, иногда по нескольку раз в сутки, все они шли на Мур-усу. Эти встречные, вероятно, уже получили извещение о нашем проходе, так как менее нам дивились, наоборот, вели себя довольно нахально, за что, конечно, иногда получали внушения. Однако до серьезных ссор не доходило; мы даже купили у одной партии, ночевавшей вблизи нас, пять баранов и несколько гинов масла. Одно только казалось нам подозрительным, что приезжавшие ёграи всякий раз просили нас показать наши ружья и при этом горячо о чем-то спорили между собою. Подозрения эти вскоре оправдались на деле.
Двигаясь ежедневно средним числом верст по пятнадцати, но поднимаясь при этом лишь сотни на две или на три футов по отвесу, мы разбили, наконец, на восьмые сутки свой бивуак близ перевала через Тан-ла. Справа и слева от нас стояли громадные горы, поднимавшиеся приблизительно тысячи на две или на три футов над перевалом, следовательно имевшие от 19 до 20 тысяч футов абсолютной высоты. Обширные ледники, в особенности к западу от нашего бивуака, укрывали собою ущелья и частью северные склоны этих гор, спускаясь по ним почти на горизонталь перевала. До ближайшего из этих ледников расстояние было менее версты, но сильная буря и наша усталость не давали возможности сходить туда и сделать барометрическое определение.
Тощая трава, прозябающая на северном склоне Тан-ла, всего более тибетская осока, поднялась на самый перевал, но южные склоны гор здесь оголены и покрыты мелкими россыпями глинистого сланца; скал вовсе не имелось. Самый перевал весьма пологий, едва заметный. Здесь стоит буддийское "обо", изукрашенное небольшими тряпочками, исписанными молитвами и повешенными на протянутых нитках, прикрепленных к воткнутым в землю жердям [385]; в кучах же камней, лежащих внизу, валяются головы диких и домашних яков. Как обыкновенно, в подобных местах каждый проезжий буддист кладет свое приношение, всего чаще камень или кость; если же ни того, ни другого в запасе нет, то бросает на "обо" хотя бы прядь волос с своего коня или верблюда. Мы положили на "обо" Тан-ла пустую бутылку, но ее не оказалось там при обратном нашем следовании. Перевал, как уже было сказано ранее, имеет по барометрическому определению 16 700 футов абсолютной высоты; вечного снега здесь нет. Сначала версты на четыре раскидывается равнина, покрытая мото-шириком, а затем начинается также весьма пологий спуск на южную сторону описываемого плато.
На перевале мы сделали залп из берданок и трижды прокричали "ура". Звуки эти впервые разбудили здесь эхо пустынных гор. Действительно, нам можно было радоваться своему успеху. Семь с лишком месяцев минуло с тех пор, как мы вышли из Зайсана, и за все это время не имели сряду нескольких отрадных дней. Против нас постоянно были то безводная пустыня с ее невыносимыми жарами, то гигантские горы, то морозы и бури, то, наконец, вражда людская. Мы удачно побороли все это. Нам не давали проводников — мы шли без них, наугад, разъездами отыскивая путь, и почти не сделали шага лишнего благодаря своему удивительному счастью. Последнее было нашим постоянным спутником, как и в прежние мои путешествия. Счастье дало нам возможность случайно встретить вожаков-монголов в Нань-шане и выбраться оттуда в Цайдам; счастье послало нам в том же Нань-шане "Ключ благодатный". где так хорошо отдохнули наши верблюды, иначе не прошедшие бы через Тибет; счастье провело нас от Куку-шили за Тан-ла; счастье нередко помогало и в других, более мелочных, случаях нашей страннической жизни…
Нападение ёграев. День нашего перевала через Тан-ла ознаменовался событием, весьма для нас памятным, именно нападением ёграев.
Эти последние, вероятно с первой же встречи с нами, зарились на наш караван, но не решались еще пограбить нас, так как видели наше вооружение и знали, что имеют дело не с монголами. Тем не менее, с каждым днем ёграи становились смелее в обращении с нами и, наконец, ободренные, вероятно, нашею малочисленностью, решились действовать. В день перевала через Тан-ла, 7 ноября 1879 года, человек семь или восемь ёграев все время следовали верхом издали за нашим караваном и, наконец, куда-то исчезли, проехав мимо нашего бивуака, расположенного в одиннадцати верстах южнее высшей точки спуска. Немного погодя те же ёграи вновь явились к нашему стойбищу, в числе уже около пятнадцати или семнадцати человек, и для предлога привезли на продажу масло. Пока шла торговля, один из прибывших ёграев украл складной нож, висевший на поясе нашего переводчика Абдула Юсупова. Когда этот последний начал требовать свою вещь обратно, то ёграй выхватил саблю и ударил ею Абдула по левой руке, но плохим клинком прорубил лишь шубу и халат, не нанеся значительной раны. Другой ёграй в ту же минуту бросился на Абдула с копьем. По счастью, находившийся вблизи прапорщик Роборовский успел схватить это копье и сломать его, прежде чем нанесен был удар. Тогда ёграи взялись за свои копья, сабли и пращи; двое зажгли фитили у ружей и бросились за ближайшую скалу, чтобы оттуда удобнее стрелять в нас; несколько человек схватились с казаками в рукопашную. Все это было делом одной минуты, так что мы едва успели взять свои винтовки. Однако сначала я не велел стрелять, хотя в нас и летели камни, весьма искусно бросаемые ёграями из кожаных пращей. Но вот из-за ближайшей скалы раздался выстрел, затем другой, и пули пролетели мимо нас. Медлить долее было невозможно — я скомандовал пальбу казакам. Загремели скорострелки, и после первого же залпа ёграи бросились на уход. Наши выстрелы их провожали, но вскоре я велел прекратить пальбу. Четверо разбойников были убиты и несколько ранены; остальные удрали в горы.
