Александр Поповский - Во имя человека
Трудно себе представить менее убедительное предположение. Всему миру известно, что физические достоинства и недостатки хирурга нисколько не повинны в действенности анестезии…
Операция на печени была проведена Вишневским блестяще, ни одного стона больной не проронил. Само собой разумеется, что успех оператора не вытекал из благодатных преимуществ его конституции перед конституцией Керра.
Когда молодые врачи спросили Вишневского, что дало ему уверенность в том, что можно оперировать печень под местной анестезией, он объяснил:
– Чем больше я приглядывался к органам и тканям, тем более убеждался, что они как бы отгорожены друг от друга, заключены в тканевые футляры. Природа словно создала это приспособление, чтобы облегчить нам анестезию. То, что возможно в полости живота, решил я про себя, должно успешно осуществиться и в полости любого органа.
Мысль о том, что удачи и неудачи хирурга в большой мере зависят от него самого, от того, в какой степени он Щадит организм, уже не оставляет Вишневского. Теперь во всякой неполадке за операционным столом и в плохом самочувствии больного в постели, после операции, он ищет в первую очередь собственную вину.
У больного после удаления аппендикса началась закупорка вен на ногах. Много времени спустя то же самое повторилось с другим. Трудно предположить взаимосвязь между отростком кишечника и образованием тромбов в сосудах ноги.
«Я в последнее время стал невнимателен, – решает ученый, – грубо оперирую, нехорошо… Толчкообразные уколы шприцем могли ранить ткани, холодный новокаин тоже мог стать источником травмы».
Он вырабатывает плавность в манипуляциях, начинает применять теплый раствор новокаина, и осложнения больше не повторяются.
* * *В 1922 году малоизвестный провинциальный профессор сделал на съезде хирургов в Москве сообщение об операциях на желчных путях под местной анестезией. Он привел материал двадцати двух случаев обезболивания и твердо настаивал, чтобы больных с желчнокаменной болезнью, особенно страдающих печенью, оперировали по его новому методу, именуемому «ползучим инфильтратом».
Знаменитый уролог, бывший лейб-медик, неожиданно заинтересовался провинциалом.
– Кто был вашим учителем? – спросил он его.
– У меня не было учителей, я сам учился.
Ответ был странный, но хирурга не очень смутил. Бывают, конечно, и такие явления, суть не в этом, – то, что профессор сегодня сообщил, очень важно и любопытно. Не согласится ли Вишневский сделать и съезду урологов такой же доклад? Было бы истинным несчастьем, если бы отечественная урология не познакомилась с методом ползучего инфильтрата.
Казанский профессор не преминул согласиться и выступил с сообщением об оперативном удалении предстательной железы под местной анестезией. Вслед за докладчиком взял слово председатель урологического съезда, бывший лейб-медик, всеми признанный авторитет в урологии. Он деликатно намекнул, что метод Вишневского – очередной перепев неудавшейся теории Шлейха. Собственный опыт дает ему основание усомниться в верности того, что здесь было доложено. Оппонент не сердился, ничего оскорбительного о докладчике не сказал и все-таки многого добился: новый метод анестезии был скомпрометирован, едва он явился на свет.
Какая нелепость сравнивать слабые попытки неудачника немца с законченным методом, благодетельным средством оперировать без боли людей! Ничего общего! Наука немыслима без преемственности идеи, но кто осмелится утверждать, что в методе ползучего инфильтрата есть что-нибудь из принципов Шлейха…
Вишневский стал жертвой собственной неопытности. Он должен был знать, что председатель – хирург и делает также операции на желчных путях. Прежде чем утверждать, что местное обезболивание имеет преимущества перед наркозом, Вишневскому следовало подумать, как на это посмотрят другие. Не мог же он серьезно надеяться, что знаменитые хирурги станут обучаться его новому методу у него – провинциала из Казани.
Председатель не забыл эту дерзость Вишневского. Он привел на заседание ученых-хирургов одного из больных, оперированных автором ползучего инфильтрата.
– Будьте откровенны, – подбодрил он его, – вас слушают представители науки.
На обязанности свидетеля лежало подтвердить, что новый метод анестезии не ограждает оперируемого от страданий. Истерик больной охотно поведал о своих воображаемых страданиях…
Слишком смелые шаги не прощаются. Об этом следовало помнить Вишневскому. Особенно не прощают их хирурги. «Я знаю, – с горечью восклицает Везалий, великий анатом средневековья, – на меня станут нападать те, которые не изучали, как я, анатомию. Снедаемые завистью и стыдом, они не простят молодому человеку, что он открыл и показал то, чего не видели и не предчувствовали постаревшие в искусстве, считающие себя светилами науки…» Дерзость в медицине подобна смертному греху, за нее платятся жизнью даже боги. Эскулап, переступивший пределы дозволенного и дерзнувший воскресить мертвеца, был громом сражен среди ясного дня.
Ученые и клиницисты холодно встретили новый способ анестезии.
– Слишком много жижи, – язвительно шутил известный столичный хирург. – Я предпочитаю оперировать на сухом месте.
– Анестезия Вишневского удается только ему, – не без иронии замечали другие, – наши больные стонут под новокаином.
– Нельзя безбожно растягивать операционный процесс, – твердили теоретики хирургии, – бесконечная смена ножа и новокаина требует слишком много времени и сил.
– Судьба дала нам скальпель в руки, – страстно возражал им Вишневский, – не для того, чтобы мы им красиво и быстро управлялись, а чтобы с его помощью выручать людей из беды. Если бы больные, которые погибли у меня от наркоза, каким-нибудь чудом снова явились, я согласился бы дни и ночи их оперировать, только бы они не умирали.
Ползучий инфильтрат успеха не имел. То, что Вишневский предлагал, многим казалось слишком несложным, чтобы в этом увидеть серьезное открытие. Научные успехи покоятся на пирамидах прочитанных книг, в дебрях загадочных формул. Нельзя легковерно отворачиваться от прошлого во имя новых, сомнительных истин. Врачи скорее соглашались заблуждаться с Галеном и Авиценной, чем делить славу со своим современником.
Прошли годы, и факты подтвердили достоинства местной анестезии. Противники умолкли. Сдался и тот, который предпочитал «оперировать на сухом месте», – незадолго до своей смерти бывший лейб-медик Федоров оперировал уже под новокаином, по некогда им отвергнутому методу Вишневского.
* * *Есть люди, являющиеся на свет как бы с готовыми склонностями и законченным характером. Время усовершенствует отдельные черты, но совершенно бессильно их переделать. Некогда аккуратный и усидчивый студент, методичный и настойчивый прозектор, Вишневский продолжал оставаться таким же. По-прежнему исправно сидел на нем костюм и сверкала белизной разглаженная рубашка.
– Хирург, – учил он студентов, – должен быть приятен больным, которые вверяют ему свою жизнь.
Чтобы выглядеть здоровым и свежим, рассказывает им ученый свой секрет, надо заниматься охотой. Пусть с него берут пример: ружье и собака для него неисчерпаемый источник сил и вдохновения.
Когда студенты впервые увидели профессора за операцией, их глубоко поразила методическая аккуратность его. Каждое движение выражало уверенность, непоколебимый покой. Он не волновался, исподволь приближаясь к цели. Пока ассистент не зажал кровоточащий сосуд, хирург не спешил пускать дальше нож. Как опытный полководец, он одинаково заботился о тыле и фронте, щадил не только страдающий орган, но и подступы к нему.
– Помните, всякая операция есть травма, – твердил он студентам, – тем более обширная, чем грубее вы ее произвели. Одно и то же вмешательство может у разных хирургов иметь различный исход. Пощаженный организм на ваши заботы ответит вам выздоровлением.
Все восхищало студентов в этом хирурге. У операционного стола он держался прямо, не нагибаясь низко к ране, не заслоняя собой операционное поле. Безупречными движениями слой за слоем рассекал он ткани. Можно было не сомневаться, что сосуды, случайно уклонившиеся от нормального пути, не попадут под нож. Он не повредит бедренной вены при грыжесечении и не прольет лишней капли человеческой крови.
– Нож должен быть смычком в ваших руках, – повторял ученый. – Мы сотканы из слишком деликатного материала, этого нельзя забывать. Рассечете ли вы нерв, размозжите ли его или растянете – ответ организма в каждом случае будет другой.
Былая аккуратность студента и прозектора с течением времени не изменилась. По-прежнему пылко звучит его речь, когда он коснется любимого дела. В семье, как и прежде, регистрируются удачи и неудачи ученого. События получают свой отклик в клинике, в домашнем кругу.
