Майкл Шермер - Тайны мозга. Почему мы во все верим
Эти слова звучат так, словно Эйнштейн приписывает законы вселенной некоему Богу. Но что это за Бог – олицетворенное божество или аморфная сила? Одному банкиру из Колорадо на вопрос о Боге Эйнштейн ответил так:
Я не могу представить себе олицетворенного Бога, оказывающего непосредственное влияние на поступки отдельно взятых людей или способного вершить суд над своим собственным творением. Моя религиозность – это смиренное восхищение бесконечно превосходящим нас духом, который проявляет себя в том малом, что мы можем познать о постижимом мире. Это глубокая эмоциональная убежденность в том, что в непостижимой вселенной существует превосходящий разум, образует мои представления о Боге.[207]
Самое известное высказывание Эйнштейна о Боге представляло собой телеграмму, в которой, как его просили, было необходимо не более чем в пятидесяти словах ответить на все тот же вопрос. Эйнштейн уложился в двадцать два слова: «Я верю в Бога Спинозы, который проявляет себя в упорядоченной гармонии Вселенной, но не в Бога, которого заботят судьбы и поступки людей».[208]
И наконец, если еще остались какие-нибудь сомнения, в одном выпуске журнала Skeptic за 1997 год была опубликована статья одного из наших редакторов, Майкла Гилмора, незадолго до того встретившегося с бывшим служащим ВМС США, ветераном Второй мировой войны Гаем Х. Рэнером, который задал Эйнштейну в переписке тот самый вопрос. Мы первыми вновь опубликовали эти письма полностью.[209] В первом письме, отправленном 14 июня 1945 года с корабля ВМС США «Бугенвиль», находившегося в Тихом океане, Рэнер рассказывает о своей состоявшейся на корабле беседе с офицером-католиком, получившим образование в иезуитской школе. Этот католик утверждал, что Эйнштейн перешел от атеизма к теизму, когда некий священник-иезуит обратился к нему с тремя неопровержимыми силлогизмами. «Эти силлогизмы были таковы: у любого замысла есть автор; вселенная – замысел; следовательно, должен быть и автор». Рэнер возразил католику, отметив, что космология и эволюционная теория надлежащим образом объясняют наиболее очевидный замысел в мире, «но даже если бы и был «автор», он осуществлял бы скорее реорганизацию, а не сотворение; опять-таки, подразумевая наличие автора замысла, мы вернемся к тому, с чего начали, и будем вынуждены признать, что существовал и автор автора замысла, и т. п. С таким же успехом можно утверждать, что земля покоится на спине слона, слон стоит на гигантской черепахе, а та – на другой черепахе, которая стоит на третьей, и т. д.».
К тому моменту жизни Эйнштейн уже был мировой знаменитостью и ежедневно получал сотни подобных писем, в том числе от видных ученых, и если он ответил неизвестному энсину, находящемуся посреди Тихого океана, значит, его письмо задело Эйнштейна за живое. 2 июля 1945 года Эйнштейн ответил:
Я получил ваше письмо от 10 июня. За всю свою жизнь я ни разу не беседовал со священником-иезуитом и поражен наглостью тех, кто распространяет обо мне эту ложь. С точки зрения иезуитского священника я, конечно, атеист и всегда был атеистом. Ваши возражения кажутся мне совершенно корректными, сформулировать их более удачным образом было бы невозможно. Когда мы имеем дело с тем, что находится за пределами человеческой сферы, использование антропоморфических концепций неизменно оказывается ошибочным – это детские аналогии. Наш долг – смиренно восхищаться прекрасной гармонией устройства нашего мира, насколько мы в состоянии постичь его. Вот и все.
Четыре года спустя, в 1949 году, Рэнер вновь написал Эйнштейну с просьбой о пояснениях: «Кое-кто, возможно, сделает [из Вашего письма] вывод, что для священника-иезуита атеистом является каждый, кто не католик, и что на самом деле Вы ортодоксальный иудей, или деист, или еще кто-нибудь. Вы намеренно оставили возможность такого толкования, или же Вы атеист в соответствии с определением из словаря, то есть «тот, кто не верит в существование Бога или Высшей сущности»?» 28 сентября 1949 года Эйнштейн ответил ему:
Я уже не раз говорил, что идея олицетворенного Бога представляется мне детской. Можете называть меня агностиком, но я не разделяю воинственности профессиональных атеистов, рвение которых объясняется главным образом болезненным актом освобождения от оков религиозного учения в юности. Я предпочитаю позицию смирения, соответствующую слабому пониманию нашим разумом природы и нашей сущности.
Высказывался ли кто-либо из видных деятелей о своей вере более недвусмысленно, чем Эйнштейн, и был ли он при этом понят более превратно? Вот вам еще один пример тому, как слепа вера.
Естественное и сверхъестественное
Наука оперирует в сфере естественного, а не сверхъестественного. По сути дела, никакого «сверхъестественного» или «паранормального» не существует. Есть только естественное, обыкновенное, и тайны, которые нам еще только предстоит объяснить естественными причинами. Такие слова, как «сверхъестественный» и «паранормальный», служат всего лишь лингвистическими местозаполнителями, пока мы не найдем естественные и обыкновенные причины или не прекратим поиски, утратив интерес к ним. Именно это обычно происходит в науке. Тайны, которые некогда считались сверхъестественными или паранормальными явлениями, например, как астрономические или метеорологические, встраиваются в науку, как только их причины становятся понятными. Например, когда космологи обозначают терминами «темная энергия» и «темная материя» так называемые недостающие энергию и массу, необходимые для объяснения структуры и движения галактик и их скоплений, в их намерения не входит пользоваться этими описательными характеристиками в качестве объяснения причин. Темная энергия и темная материя – просто когнитивные удобства, которыми пользуются, пока не будут обнаружены действительные источники энергии и материи. Когда теисты, креационисты и сторонники теории разумного замысла ссылаются на чудеса и акты сотворения ex nihilo, для них это конец исследований, в то время как для ученых выявление таких загадок – всего лишь начало. Наука продолжает процесс с того места, на котором останавливается теология. Когда теист говорит «и свершилось чудо», как на остроумном рисунке моего любимого карикатуриста Сидни Харриса, где у двух математиков возле доски обращение к высшим силам втиснуто в последовательность уравнений, я цитирую подпись к этой карикатуре: «По-моему, нужна развернутая форма вот здесь, на втором этапе».
Такие слова, как «сверхъестественный» и «паранормальный», служат всего лишь лингвистическими местозаполнителями, пока мы не найдем естественные и обыкновенные причины, или не прекратим поиски, утратив интерес к ним.
С точки зрения наших предков из бронзового века, основавших великие монотеистические религии, способностью создать мир и жизнь могло быть наделено только божество. Но по мере того, как мы постигаем технологию сотворения, сверхъестественное становится естественным. В этом и заключается мой гамбит: единственный Бог, которого способна открыть наука, – естественное существо, сущность, присутствующая во времени и в пространстве, ограниченная законами природы. Сверхъестественный Бог, существующий вне пространства и времени, непостижим для науки, так как не является частью естественного мира, следовательно, наука не в состоянии познать Бога.
Этот довод я привел в ходе спонсированных фондом Темплтона дебатов с теистом и преподавателем медицины в Гарварде Джеромом Групменом, который возражал, что Бог «неизмерим и не имеет формы», что он существует «в пространстве, которое невозможно оценить количественно или описать научными средствами», что «мы не в состоянии полностью понять природу и измерения Бога» и что «Бог существует вне времени и не может быть связан с пространством». Откуда же тогда, спросил я, вам известно, что этот Бог существует? Как физические существа, формирующие представления о мире на основании восприятия (посредством наших органов чувств) и концепций (с помощью нашего разума), как мы вообще можем познать сущность, которая по определению находится за пределами и нашего восприятия, и наших концепций? Разве не требуется Богу в какой-либо момент войти в наше пространство и время, чтобы явить себя тем или иным образом, допустим, путем молитвы, Божиего промысла или чудес? И если так, почему наука не в состоянии количественно оценить этот божественный поступок? Если есть некий другой способ познания, допустим, как у мистиков или правоверных, посредством глубокой медитации или молитвы, почему же тогда нейробиология не может сказать ничего хоть сколько-нибудь значимого об этом процессе познания? Если мы пришли к пониманию – как показали исследования с участием медитирующих монахов и священников, погруженных в молитву, – что некая часть теменной доли мозга, ассоциирующаяся с ориентацией тела в пространстве, бездействует в подобных медитативных состояниях (вызывая сбой нормальной функции различения между «я» и «не-я» и таким образом создавая ощущение «единения» с окружением), разве не подразумевается здесь не контакт с сущностью, находящейся за пределами пространства и времени, а просто изменение нейрохимических характеристик?
