Михаил Серяков - Рюрик и мистика истинной власти
Пяста, основателя династии польских князей, предания также называют «пахарем». Как отмечают современные исследователи, в образе Пяста отчетливо просматривается образ щедрого правителя[490]. Показательно, что предыстория его избрания включает мотив неузнанного бога, которого не захотел принять богач, но принимает бедняк Пяст, получающий потом в награду возможность досыта кормить людей. В записанном уже в христианское время предании имя бога не называется, однако в языческую эпоху покровителем традиции гостеприимства был именно Радигост. Следует отметить, что в одной скопческой песне гостем именуется и сам Кузьма-Демьян, на которого перешли многие черты языческого Сварога:
А Кузьма, сударь, Демьян
С Христом в страдах ликовал,
Кандалы всем расковал.
У Христа в гостях гостил…[491]
У ободритов второй князь в мекленбургских генеалогиях, которого его отец Антюрий оставил в стране и вручил власть, носил имя Аттавас. Этимологически оно родственно славянскому слову отец. О. Н. Трубачев для слав. оtьсь вывел следующую этимологическую цепочку: оtьсь<att-iko-s<atta: «Вернувшись к слав. оtьсь и уже будучи знакомы с его этимологической структурой, мы можем прийти к тому выводу, что первоначально члены рода употребляли термин оtьсь как название ближайшего отца, который сам был в сущности “отцов” (att-iko-s), т. е. происходил от старшего, общего отца (слав. оtъ, и.-е. atta)»[492]. Э. Бенвенист отметил, что у большинства индоевропейских народов название отца образовано от корня pater. Исключение составляют хет. atta, лат. atta, гр. atta, гот. atta, ст. – слав. оtьсь. Ученый установил, что корень pater означал первоначально не физическое лицо, а лицо мифологическое – верховного бога, а корень atta – «отца-кормильца», того, кто растит ребенка. Причину возобладания термина atta в части индоевропейских языков Э. Бенвенист видел «в ряде глубоких изменений в религиозных представлениях и в социальной структуре общества»[493].
О том, что власть князя отнюдь не ограничивалась одними лишь политическими функциями, красноречивее всего свидетельствует пример Новгородской республики уже в христианскую эпоху. Сделав все, чтобы максимально ограничить роль князя в своей внутренней жизни и определении внешней политики, не ставя ни во что личность конкретного князя, которого они в любой момент могли выгнать из города, новгородцы, в отличие от горожан Западной Европы, в принципе не мыслили устройство своей общины без данной фигуры и, выгнав одного князя, немедленно приглашали к себе другого. Ради получения князя они были готовы на многое, что подчеркивается не только их участием в призвании Рюрика, но и готовностью идти на обострение отношений с воинственным Святославом, от которого они в 970 г. потребовали в князья одного из его сыновей. Подобное явное несоответствие между реальным положением князя в новгородском обществе и тем значением, которое сами новгородцы придавали его фигуре, также свидетельствует о том, что роль правителя в славянском языческом обществе не сводилась к одной только политической роли в современном смысле этого слова, но и предполагала у него и ритуально-магические функции, обеспечивающие благополучие всей земли.
Чудесные способности первого чешского князя, история основателя польской династии Пястов, имя второго мифического родоначальника ободритских князей проливают свет на причины призвания первого русского князя, о котором имеется прямое указание, что он являлся носителем изобилия-гобино для всей призвавшей его земли. Очевидно, что перед нами не простое совпадение, а общий сюжет западнославянской мифологии, рассматривающей первого князя – основателя династии как носителя плодородия.
Глава 6. Предивная дружина
Большой интерес представляет следующее сообщение новгородского летописца о призвании Рюрика: «Изъбрашася 3 брата с роды своими, и пояша со собою дружину многу и предивну, и приидоша к Новугороду. И сѣде старѣишии в Новѣгородѣ, бѣ имя ему Рюрикъ; а другыи сѣде на Бѣлѣозерѣ, Синеусъ; а третеи въ Изборьскѣ, имя ему Труворъ. И от тѣх Варягъ, находникъ тѣхъ, прозвашася Русь, и от тѣх словет Руская земля; и суть новгородстии людие до днешняго дни от рода варяжьска»[494]. Как видим, Сказание о призвании варягов в новгородской летописи достаточно близко к аналогичному тексту в ПВЛ, однако есть и отличия. К их числу относится характеристика дружины Рюрика как «предивной». Как правило, ученые оставляют это достаточно странное выражение без комментариев. Однако новгородский летописец уже чисто территориально был ближе к этим событиям, чем автор ПВЛ и появление в его тексте данного оборота нуждается в объяснении. В древнерусском языке слова прѣдивьныи, предивньнии означали «чудесный, необычный, дивный» и относилось преимущественно к божественному началу, чуду, небу: «Шествiе тои звѣздѣ предивно велми»; в форме придивьныи – «дивный, достойный удивления»: «Вьсего придивьнѣшия Б(о) жия Мати»[495]. Слово дивьныи точно так же означало «удивительный, дивный»: «Знамение на н(е)б(е)си дивьно вельми»; «Дивно бѣ чюдо видѣти». Достаточно редко это слово используется в значении «славный, знаменитый»: «Философи, и вѣтия… сами тъкмо дивни боудоуть»[496]. Конечно, можно предположить, что это слово означало «удивительная», но немедленно возникает вопрос: чем же в глазах летописца была так удивительна варяжская дружина Рюрика? Хоть у нас нет данных, что данный корень использовался в ту эпоху в значении «славный, знаменитый», но, даже если предположить это, неизбежно возникает аналогичный вопрос, как и со значением «удивительный», и можно ожидать от летописца хотя бы намека, чем же эта дружина была так знаменита.
Другим возможным объяснением является то, что в древнерусском языке слово див обозначало грифона. Еще И. И. Срезневский отметил, что в Житии святого Власия слово «грифон» переведено на русский язык как Див: «Въ дивъ превратити»[497]. В «Слове о полку Игореве» это таинственное существо упоминается дважды. Первый раз этот образ возникает при описании начала похода князя Игоря: «Тогда вступи Игорь князь въ златъ стремень и поѣха по чистому полю. Солнце ему тъмою путь заступаше; нощь стонущи ему грозою птичь убуди; свистъ звѣринъ въста збися дивъ – кличетъ връху древа, велитъ послушати земли незнаемѣ, Влъзѣ, и Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню, и тебѣ, Тьмутораканьскый блъванъ!»[498] Второй раз он фигурирует уже при описании поражения русского войска: «На рѣцѣ на Каялѣ тьма свѣтъ покрыла – по Руской земли прострошася половци, акы пардуже гнѣздо. Уже снесеся хула на хвалу, уже тресну нужда на волю, уже връжеса дивь на землю. Се бо готскыя красныя дѣвы въспѣша на брезѣ синему морю, звоня рускымъ златомъ, поютъ время Бусово, лелѣють месть Шароканю»[499]. Понятно, что на основании этих двух фраз трудно определить, что же на самом деле представлял собой этот таинственный персонаж «Слова». За прошедшие века было высказано немало соображений по этому поводу, которые в основном можно разделить на три большие категории. Согласно первой, Див представлял собой реальную птицу либо половецкого дозорного. Однако роль Дива в поэме явно символична, его действия соответствуют началу похода и поражению русского войска. Два других направления рассматривают Дива как мифологическое существо, но диаметрально расходятся в его оценке: одни ученые считают, что он покровительствует половцам, другие – русским. Сторонники первого подхода полагали, что свист Дива предупреждает половцев об опасности, однако во втором фрагменте его поведение с этой точки зрения выглядит странно: после победы степняков он не летит вместе с ними на Русь, а падает на землю.
Приверженцы второго подхода видели в Диве божество, благожелательное к русским. Что касается его свиста в начале похода, то еще С. В. Шервинский предположил, что клич этого таинственного существа означал угрозу половцам, близкую по смыслу «иду на вы». Падение же на землю Дива символизировало опасность для Русской земли и в этом смысле точно так же означало поражение Игоря как и отмеченное ранее «Словом» падение его стягов: «Третьяго дни къ полуднию падоша стязи Игоревы». Целый ряд крупных ученых, таких как И. И. Срезневский, В. П. Адрианова-Перетц, Г. К. Вагнер и Б. А. Рыбаков, в разное время высказывали мнение, что загадочный Див и был грифоном. Основания для этого предположения имелись достаточно весомые. В своем знаменитом словаре древнерусского языка И. И. Срезневский переводит Дива «Слова о полку Игореве» именно как грифона. Проанализировав слова с корнем «див» в праславянском языке, Б. А. Рыбаков пришел к выводу, что все эти понятия вполне приложимы к мифическому образу грифона[500]. Этот же ученый соотнес выражение «Слова» «збися Див, кличет верху древа» со скифскими штандартами, на которых грифон как бы бьет, трепещет крыльями над древом жизни, указав в качестве примера на штандарт из Толстой Могилы[501]. Свое ви́дение этого образа он выразил следующей формулой: Див над деревом – символ угрозы враждебным степнякам; Див поверженный – подтверждение поражения русичей.
