Михаил Серяков - Рюрик и мистика истинной власти
Однако занятие ими последнего восточноевропейского сухопутного участка трансконтинентальных торговых путей, открывающего выход в Варяжское море, едва ли могло состояться без согласия словен и русских князей, кровно заинтересованных в контроле над ними. Следует вспомнить, что возобновление бесперебойного функционирования Волжско-Балтийского торгового пути была одной из основных задач, ради которой и призывали Рюрика. В этой связи несомненный интерес представляет приведенное выше сообщение Иоакимовской летописи о даре Рюрика Ижоры в вено матери Игоря. Автор окончательной версии текста считал ее дочерью князя Урманского, но выше уже было показано, как возникло подобное умозаключение. С учетом расселения карел в Ижоре, скорее всего, эта территория была дана Рюриком родственникам своей жены. Брак с норвежской княжной давал первому русскому князю в лучшем случае отряд воинов, который еще надо было содержать. В случае необходимости на оперативную поддержку новой родни рассчитывать не приходилось. Брак с дочерью карельского вождя также давал возможность Рюрику опереться на вооруженную силу новых родственников. Хоть боевого опыта у них было меньше, чем у викингов, однако преувеличивать их слабость в этом отношении не следует: по данным на 1980 г., А. И. Сакса отмечает, что с X в. в погребениях Карельского перешейка встречается устойчивый набор воинского снаряжения, а всего в Северо-Западном Приладожье найдено 14 мечей, 25 наконечников копий и 15 боевых топоров IX-XI вв. Эти цифры в сочетании с высоким качеством оружия говорят том, что у карел уже в X в. сформировалась военная знать, игравшая значительную роль среди населения Карельского перешейка[440]. Неудивительно, что впоследствии в булле папы Александра III к шведскому епископу Упсальскому Стефану, написанной между 1164 и 1189 гг., среди прочих опасных соседей шведов говорится об «инграх», а 9 января 1230 г. папа Григорий IX прямо предписал архиепископу Упсальскому и Линчепинскому запретить всем прихожанам-христианам под угрозой отлучения от церкви возить к язычникам карельским, ингерским, лаппским и ватландским оружие, железо, медь, свинец, чтобы в землях, лежащих близ Швеции, вера Христова не была искоренена ее врагами[441]. Сравнивая норвежский и ижорский варианты, следует отметить, что дружина и, в случае необходимости, ополчение последнего племени были явно более многочисленными, чем сопровождавший дочь заморского конунга отряд, и, находясь в непосредственной близости, всегда могли быстро прийти на помощь. Версия о том, что уже с IX в. ижора охраняла стратегически важный выход в Варяжское море, представляется весьма правдоподобной, однако какие-либо данные о присутствии там отряда скандинавов в эту эпоху отсутствуют. Особенности положения Рюрика точно так же говорят о предпочтительности ижорского варианта. Из Никоновской летописи мы знаем, что внутри новгородцев определенная часть была недовольна правлением Рюрика, а исследования В. Л. Янина показали, что власть первого князя была достаточно существенно ограничена условиями договора. Вопрос вхождения карелы в конфедерацию призвавших его племен остается открытым. То, что помимо собственной дружины он всегда мог опереться на поддержку родственников своей жены, несомненно упрочивало положение Рюрика. Часть карел была связана с ним благодаря браку, другую часть он пытался покорить военной силой и обложить данью. Обильные пушные богатства северных лесов, доступ к которым он получал благодаря своей активной политике в землях карел, пользовались спросом на восточных рынках, а полученное в ходе торговли серебро еще больше усиливало позиции Рюрика. Наличие разнообразных связей с карелами давало Рюрику дополнительные экономические и военные ресурсы, несомненно усиливавшие его позиции и внутри конфедерации призвавших его племен. Сообщение Иоакимовской летописи о даре Рюрика своей жене Ижоры в вено подтверждает то, что взаимоотношения с карелами были одним из приоритетов первого русского князя.
В свете этого становится понятным и неожиданный выбор им имени для сына. Норманисты пытались вывести имя Игоря из скандинавского Ingvarr, однако А. Г. Кузьмин показал ошибочность данной этимологии как по территориальным (родственные Игорю имена встречаются как на кельтских территориях, так и в Византии), так по хронологическим (в Византии дочерью Ингера была мать императора Льва VI, родившегося около 866 г. Дед его, следовательно, носил свое имя уже в начале IX в., т. е. тогда, когда скандинавов в империи однозначно не было) причинам. Этимология имени Игорь остается неясной, однако отечественный ученый А. Н. Попов связал его с племенным названием ижоры[442]. «Это древнее слово ингере сохранилось в самоназваниях ижоры. Так, по берегам реки Хэваха (Коваши) ижоры еще недавно называли себя – ингеройсет (в единственном числе – ингеройнен), а на севере, в вуолских и лембаловских лесах – инкерикот (в единственном числе – инкерикко). Именно от этого неясного нам сейчас слова ингере произошло и русское наименование народа ижора…»[443] Впервые весьма близкая форма упоминается под 1221 г. Генрихом Латвийским при описании того, как эсты «перешли Нарову и сделали далекий поход в землю, называемую Ингардия, относящуюся к Новгородскому королевству», и благодаря внезапности «нанесли ингарам тяжкий удар»[444]. Шведская «Хроника Эрика», описывая события 1229-1319 гг., дает для данной территории уже форму Ингер[445]. С другой стороны, Лиутпранд Кремонский, бывший в 949 и 968 гг. послом в Константинополе, рассказывая о походе Игоря на столицу Византии, передает имя русского князя в форме Ингер (Inger)[446], в точности соответствующем названию ижоры. Константин Багрянородный в том же X в. называет «архонта Росии» Ингорем[447], и точно так же именует его при переговорах со Святославом другой византийский император – Иоанн Цимисхий. Эту же форму дает и Иоакимовская летопись. Вопреки иной раз встречающемуся мнению, не ижора получила свое название в честь Игоря, а, наоборот, сын первого князя был назван в ее честь. Наречение своего наследника именем, тождественным названию племени его матери, свидетельствует о том, какое долговременное значение придавал этим связям Рюрик, причем не только для себя, но и для своего преемника. Впоследствии показательны как верность ижоры главному городу Северной Руси, так доверие новгородцев к этому племени, не родственному им ни по крови, ни по вере (еще к моменту Невской битвы крещеным был один только их старейшина Пелугий), ни по языку. Причину столь непоколебимой верности и столь значительного доверия понять будет гораздо легче, если допустить, что связь эта сложилась еще во времена первого князя.
В какой степени Рюрик справился с возлагаемыми на него ожиданиями, которые были определены нами в первой главе? Хоть письменные источники крайне скупы на описание его деятельности, однако в Иоакимовской летописи мы читаем: «Рюрик по смерти братии облада всею землею, не имея ни с кем войны. В четвертое лето княжения его переселися от старого в Новый град великий ко Ильменю, прилежа о росправе земли и правосудии, яко и дед его. И чтобы всюду росправа и суд не оскудал, посажа по всем градом князи от варяг и славян, сам же проименовася князь великий, что по-гречески архикратор или василевс, а онии князи подручни»[448]. Как видим, этот источник отмечает исполнение им основной функции по осуществлению правосудия, подчеркивая при этом его преемственность с Гостомыслом. С учетом того, что племенные княжения у славян существовали еще до призвания Рюрика, характеристика его как великого князя верна если не по форме, то по сути.
Относительно второй важной функции нового правителя по восстановлению и регулированию трансконтинентальной торговли А. Н. Кирпичников, опираясь на данные американского нумизмата Т. Нунана, констатировал, что упадок поступления в Европу арабского серебра в 850-х гг. сменяется его резким подъемом в 860-890-х гг., что свидетельствует об успешности мер Рюрика по восстановлению волжско-балтийской торговли[449]. В целом во второй половине IX в. число находок восточных монет на о. Готланд и в материковой Швеции возросло в восемь раз по сравнению с первой половиной столетия с 800 по 849 г.[450]
Однако В. Н. Седых, исходя из все тех же данных Т. Нунана, в целом ряде своих статей указывает, что во времена Рюрика, наоборот, происходит падение торговли с Востоком. Не отрицая увеличения количества кладов, он на основании анализа их состава отмечал, что многие из дирхемов, импортированных в Восточную Европу до времени правления Рюрика, еще долгое время оставались в обращении, что представляет разительный контраст незначительному количеству старых монет в кладах на мусульманском Востоке. Для того чтобы определить, кто из исследователей прав, обратимся к последнему по времени исследованию этого вопроса И. В. Петровым. Применительно к Волховско-Ильменскому региону известные на настоящий момент данные показывают следующую картину: «860-870-е гг. на Волховско-Ильменском денежном рынке характеризуются выпадением 6 кладов (3963 экз.) и 9 отдельно поднятых монет… Таким образом, общее количество монет – 3972 экз. Очевидно, что количество монет, находившихся в обращении, возрастает по сравнению с 825-850-ми гг. в 132,4 раза (3972: 30).
