Фридрих Гернек - Пионеры атомного века (Великие исследователи от Максвелла до Гейзенберга)
Здесь отчетливо проявилась ограниченность естественнонаучного материализма, которым великий физик руководствовался в своей исследовательской работе. При этом Планк иногда высказывал глубокие диалектические идеи. Так, например, он говорил, что прогресс физики происходит не в результате постоянного развития, которое отвечает постепенному углублению и уточнению наших знаний, но что он совершается "взрывообразно". "Каждая вновь возникающая гипотеза представляет собою род внезапного извержения, прыжка в темноту".
Глубокое уважение вызывает высказывание Планка о сущности и роли религии. Ученый рассматривал эти вопросы в докладе "Религия и естествознание", который он в 1937 году читал во многих городах. Его выводы некоторыми слушателями и читателями впоследствии истолковывались как утверждение естествознания на религиозной основе, а он сам причислялся к богобоязненным естествоиспытателям.
Это было результатом непонимания. За несколько недель до смерти Планк сам заявил об ошибочности такого толкования его положений, что вызвало удивление не только многих теологов, но также и некоторых его друзей и учеников.
Некий регенсбургский вольнодумец письменно обратился к Планку, чтобы узнать, верны ли сообщения прессы о его переходе в католичество. Планк 18 июня 1947 года ответил, что, будучи с давних пор настроен религиозно, он в то же время не верит в персонифицированного бога, "не говоря уже о боге христианском". Этим он опроверг не только газетную ложь, которая, по сообщению Лауэ, очень сердила его, но одновременно разрушил легенду о том, что он воплощал в себе физика-христианина (см. факсимиле).
Это письмо недвусмысленно подтвердило, что Планк под религией понимал не общепринятую веру в бога. Это подтверждают и другие его высказывания. Религия для Планка - "вера в могущество разумных законов во вселенной". Как и Эйнштейн, он выступал за спинозовское понимание единой сущности бога и природы.
Лиза Мейтнер, которая на протяжении сорока лет была близким другом великого исследователя, подтвердила это в одном из писем: "Конечно, вера Планка не имела формы какой-либо специальной религии; но он был религиозен (в смысле Спинозы или Гёте) и всегда это подчеркивал. И поскольку он был правдивейшим человеком, за его словами должно было стоять глубокое чувство, которое на трагических рубежах его жизни служило ему большой поддержкой".
Пытаясь понять характер религиозности Планка, нельзя обойти вниманием 1937 год - время, когда ученый выступил с хвалой религии и с лозунгом "К богу!". В то время у него, как и у всех гуманистически настроенных немецких интеллигентов, были позади несколько лет горького опыта гитлеровской диктатуры. О том, насколько глубоко внутренне переживал Планк позорные деяния фашизма, свидетельствует его академическая речь на праздновании юбилея Лейбница в 1935 году. Он говорил о том, что все тяжелее "сегодня находить разумный смысл в направлении развития человечества". Нельзя не заметить этого чувства уныния и безнадежности, следы которого мы напрасно стали бы искать в его более ранних речах и работах.
Именно в эти годы фашистского варварства Планк объявил религию основой нравственной деятельности людей и стал одним из наиболее активных членов церковного совета общины Груневальд. Очевидно, это было не признанием определенного мировоззрения, но прежде всего выражением внутреннего протеста против бессмысленности и аморальности, ставших государственной доктриной. Лозунг Планка "К богу!" имел антифашистское содержание, он был призывом к духовному сопротивлению.
Последние десятилетия в жизни знаменитого физика были омрачены глубокой заботой о будущем немецкой нации и о дальнейшем существовании немецкой науки. Возглавляя Общество кайзера Вильгельма и Берлинскую Академию наук, Планк занимал ответственные в научном и политическом отношении посты. "Оружие немецкой науки отточено остро", - сказал он в преддверии гитлеровской диктатуры в одной из бесед по радио и добавил, что задачей всех немецких ученых является забота о том, чтобы это оружие не ржавело. Ему предстояло увидеть, к каким тяжелым последствиям привело выполнение этой задачи.
Планк был буржуазно-националистически настроенным немцем. Он никогда не примыкал к левому крылу буржуазии, как Эйнштейн, но в то же время его нельзя причислять к велико-германским профессорам типа археолога Виламовиц-Мёллендорфа. По его собственному утверждению, он принадлежал к членам Немецкой народной партии вплоть до ее роспуска. По своему образу мыслей Планк не мог стать сторонником "национал-социалистов", хотя он и не понимал во всей глубине ложности пути, по которому они повели народ. Он не одобрял их политических принципов и осуждал их методы, в особенности преследование ученых по расовым или мировоззренческим причинам.
Всем своим поведением, подчеркивал Лауэ, Планк "утверждал государственность". Его сознание формировалось под влиянием этики Канта и гегелевской философии с их обожествлением прусского государства как осуществленной нравственной идеи. К этому присоединились традиционные представления о долге покорности властям. Подобная позиция должна была повлечь за собой тяжелую душевную борьбу перед лицом обстоятельств, которые складывались в немецком государстве после захвата власти фашистами.
В беседе с Гитлером весной 1933 года Макс Планк пытался противодействовать массовому увольнению ученых еврейской национальности. Об этой аудиенции в период нацизма появились различные, противоречащие друг другу публикации. Достойно похвалы, что ученый на последнем году жизни сам дал подробное описание этой встречи. Хотя со времени встречи тогда прошло уже 14 лет, но при твердости его памяти и бесспорном правдолюбии можно, видимо, не сомневаться в точности его рассказа, хотя он также неполон.
Рассказ Планка был опубликован в 1947 году в "Физических листах" под заголовком "Мой визит Адольфу Гитлеру". Планк писал: "После захвата власти Гитлером я должен был как президент Общества кайзера Вильгельма засвидетельствовать свое почтение фюреру. Я считал, что должен использовать это обстоятельство, чтобы замолвить слово за моего коллегу, еврея Фрица Габера". Далее Планк с бесстрастной объективностью повествует о том, как все его попытки прибегнуть к разумным доводам разбились о стену непонимания. Читая этот потрясающий документ новейшей истории духовной жизни Германии, мы убеждаемся, что эта встреча не могла иметь иного конца, чем тот, о котором пишет Планк: "... он не стал отвечать, перешел к общим фразам и, наконец, заключил. "Говорят, у меня иногда бывает нервная слабость. Это заблуждение. У меня нервы как сталь". При этом он вцепился в собственные колени, начал говорить все быстрее и быстрее и так бушевать, что мне не оставалось ничего иного, как замолчать и проститься".
В "дело Эйнштейна" Планк не вмешивался. Когда в прессе появились первые сообщения об антифашистских высказываниях Эйнштейна, он был на пути в Италию и не захотел прерывать свое путешествие. Из Мюнхена он в письме посоветовал Эйнштейну добровольно выйти из Академии, чтобы обеспечить себе достойное завершение академической деятельности и оградить своих друзей от "великого множества неприятностей". Одному из своих берлинских коллег Планк признавался, что формальный процесс по исключению Эйнштейна принесет ему тягчайший конфликт с собственной совестью. Несмотря на то что в политическом отношении его разделяла с Эйнштейном бездонная пропасть, писал он, он совершенно уверен, что грядущая история будет чтить имя Эйнштейна как одно из самых блистательных имен Берлинской Академии наук.
Когда писались эти слова, Эйнштейн уже заявил о своем выходе из Академии. Своим личным присутствием в Берлине Планк ничего не мог бы изменить в "деле Эйнштейна". Но он, вероятно, сумел бы устроить расставание великого физика с местом его многолетней деятельности в более достойной для Академии форме. Письмо из Сицилии, написанное в середине апреля 1933 года, свидетельствует о том, что Планк не избежал угрызений совести. Он с полным основанием опасался, что "дело Эйнштейна" не будет принадлежать к славным страницам в истории Академии, так как значение творца теории относительности в науке было "трудно переоценить".
Свое моральное упущение Планк постарался исправить заявлением, которое он сделал по возвращении из путешествия перед Берлинской Академией наук 11 мая 1933 года. Оно было занесено в протокол как завершающее дискуссию по поводу выхода Эйнштейна из Академии.
"Я полагаю, что выражаю мысли как моих коллег по Академии, так и подавляющего большинства немецких физиков, - заявил Планк, - когда говорю: господин Эйнштейн не только один из многих выдающихся физиков, господин Эйнштейн - это физик, работы которого, опубликованные в нашей Академии, были столь большим вкладом в физическую науку нашего столетия, что значение его можно сравнить только с достижениями Иоганна Кеплера и Исаака Ньютона. Я считаю необходимым сказать это прежде всего для того, чтобы потомки не подумали, что коллеги господина Эйнштейна по Академии были не в состоянии в полной мере постичь его значение для науки".
