Ричард Докинз - Капеллан дьявола: размышления о надежде, лжи, науке и любви
Хелена Кронин подсказала мне идею, что здесь можно провести аналогию с теорией гандикапа Амоца Захави, касающейся полового отбора и эволюции сигналов[164]. Теория Захави долго была не в моде и даже высмеивалась, но недавно ее искусно реабилитировал Алан Графен[165] , и теперь специалисты по эволюционной биологии принимают ее всерьез. Захави предполагает, что павлины, например, выработали в ходе эволюции свои обременительные хвосты смехотворно заметной (для хищников) окраски именно потому, что они обременительны и опасны, чем и впечатляют самок. Павлин как бы говорит: “Посмотрите, какой я, должно быть, сильный и приспособленный, раз я могу позволить себе таскаться с этим нелепым хвостом”.
Чтобы избежать превратного понимания того образного языка, которым Захави любит излагать свои мысли, я должен добавить, что здесь без оговорок подразумевается принятая у биологов персонификация бессознательного действия естественного отбора. Графен перевел этот аргумент на язык ортодоксально дарвинистской математической модели, и эта модель работает. Здесь ничего не утверждается о преднамеренности или осознанности действий самцов и самок павлина. Они могут быть сколь угодно непроизвольными или сколь угодно преднамеренными. Более того, теория Захави имеет достаточно обобщенный характер, чтобы не требовать дарвинистской основы. Принцип Захави может с успехом использовать цветок, “рекламирующий” свой нектар “скептически настроенной” пчеле. Но его может с таким же успехом использовать и продавец, стремящийся произвести впечатление на покупателя.
Исходное условие идеи Захави состоит в том, что естественный отбор будет благоприятствовать скептицизму самок (или, в общем случае, адресатов рекламных сообщений). Для самца (или любого рекламодателя) единственным способом подтвердить восхваление собственной силы (качества или чего угодно другого) будет показать, что это правда, взвалив на себя действительно дорогостоящий гандикап — такой, что только по-настоящему сильный (высококачественный и так далее) самец мог бы с ним справиться. Это можно назвать принципом дорогостоящего подтверждения. А теперь вернемся к нашей теме. Возможно, некоторые религиозные доктрины получают преимущество не вопреки своей нелепости, а как раз благодаря ей? Любой слабак от религии мог бы поверить, что хлеб символически представляет тело Христово, но нужно быть очень крепким католиком, чтобы поверить в такую бредовую вещь, как пресуществление. Кто сможет поверить в это, тот сможет поверить во что угодно, и (вспомним историю Фомы) этих людей обучают видеть в этом одну из добродетелей.
Но давайте вернемся к нашему списку симптомов, проявления которых может ожидать человек, пораженный ментальным вирусом веры, а также сопутствующей ему группой вторичных инфекций.
4. Пациент может оказаться склонным к нетерпимому поведению по отношению к переносчикам конкурирующих вер, в крайних случаях даже убивая их или призывая к их убийству. Он может демонстрировать подобную жестокость также по отношению к отступникам (людям, которые некогда придерживались его веры, но впоследствии отказались от нее) или еретикам (людям, которые придерживаются отличного — часто, что характерно, лишь очень немногим отличного — варианта той же веры). Он может также испытывать враждебность по отношению к другим способам мышления, потенциально вредным для его веры, таким как научный метод, который, вероятно, может работать как некое подобие антивирусной программы.
Угроза убить выдающегося писателя Салмана Рушди — это лишь последний в длинном ряду печальных примеров. В тот самый день, когда я писал эти строки, японский переводчик “Сатанинских стихов” был найден мертвым — через неделю после нападения на итальянского переводчика той же книги, чудом избежавшего гибели. Кстати, казалось бы, противоположный симптом “сочувствия” этой “обиде” мусульман, выраженного архиепископом Кентерберийским и другими христианскими лидерами (реакция которых, в случае Ватикана, была на грани пособничества преступлению), это, разумеется, проявление симптома, диагностированного нами ранее: бредового убеждения в том, что вера, какими бы отвратительными ни были ее последствия, заслуживает уважения просто потому, что это вера.
Убийство — это, конечно, крайний случай. Но есть и симптом, демонстрирующий еще большую крайность: это самоубийство бойца за веру. Как муравей-солдат, запрограммированный жертвовать собой ради копий генов своей зародышевой линии, которые и осуществляют это программирование, молодой араб может быть обучен тому, что гибель в священной войне — кратчайший путь в рай. Верят в это или нет сами религиозные лидеры, которые его эксплуатируют, нисколько не умаляет той жестокой власти, которой этот “вирус верной смерти” пользуется от лица веры. Разумеется, самоубийство, как и убийство, это палка о двух концах: у потенциальных новообращенных может вызвать отвращение или презрение вера, которая настолько непрочна, что нуждается в подобной тактике.
Еще очевиднее, что если слишком много людей пожертвуют собой, то запас верующих может истощиться. Так и случилось в одном печально известном примере самоубийства ради веры, хотя в том случае это была не смерть камикадзе на поле боя. Секта “Храм народов” прекратила свое существование, когда ее лидер, преподобный Джим Джонс, увел основную массу своих последователей в обетованную землю “Джонстаун” в гайанских джунглях, где убедил более девятисот из них, детей в первую очередь, принять цианид. Эту жуткую историю во всех подробностях расследовала группа журналистов из газеты “Сан-Франциско кроникл”.
Джонс (“Отец”) созвал свою паству и сказал, что настало время отправиться на небеса.
— Мы встретимся, — обещал он, — в другом месте.
Его слова лились из громкоговорителей лагеря.
— В том, чтобы умереть, есть великая честь. Умереть всем — это великая демонстрация[166].
Кстати, от бдительности профессиональных социобиологов не ускользнуло, что в своей секте Джонс поначалу “провозгласил, что лишь ему дозволено заниматься сексом” (видимо, его партнершам это тоже было дозволено). Устраивала связи Джонса его секретарша. Она звонила кому-нибудь и говорила: “Отец терпеть этого не может, но у него такое мощное влечение, так что не могли бы вы... ” Его жертвами были не только женщины. Один семнадцатилетний юноша, входивший в его общину в те времена, когда она еще базировалась в Сан-Франциско, рассказал, что Джонс предавался с ним любовным утехам на выходных в отеле, где со скидкой для священников снимал номер на имя “преподобного Джима Джонса и его сына”. Тот же юноша рассказывал:
Я относился к нему с настоящим благоговением. Он был для меня больше чем отец. Ради него я мог бы убить своих родителей.
В истории преподобного Джима Джонса примечательно не только своекорыстное поведение его самого, но и почти сверхчеловеческое легковерие его последователей. Учитывая такую поразительную доверчивость, может ли кто-то сомневаться, что человеческий разум — благодатная почва для злокачественных инфекций?
Джонсу удалось задурить головы всего нескольким тысячам человек. Но его случай — это лишь крайность, надводная часть айсберга. Эта готовность позволить религиозным лидерам морочить нам головы широко распространена. Большинство из нас готовы были бы спорить, что никому не сойдет с рук выступление по телевидению с таким, примерно, набором слов: “Посылайте мне свои деньги, чтобы я мог убеждать на них других таких же дураков посылать мне деньги”. Однако сегодня почти в каждой большой городской агломерации Соединенных Штатов можно найти по крайней мере один проповеднический канал, целиком посвященный этому неприкрытому мошенничеству. И это сходит проповедникам с рук и приносит большой барыш. Сталкиваясь с одурачиванием такого фантастического масштаба, сложно не почувствовать невольную симпатию к этим мошенникам в блестящих костюмах, но лишь до тех пор, пока не понимаешь, что не все дураки богаты и что проповедники часто жируют на лепты вдовиц. Я даже слышал, как один из них открыто ссылался на принцип, который я теперь отождествляю с принципом дорогостоящего подтверждения Амоца Захави. Бог по-настоящему ценит пожертвование, сказал он с искренним пылом, лишь когда оно так велико, что его больно делать. После этого перед телезрителями выкатывали престарелых нищих, которые свидетельствовали, насколько счастливее они стали с тех пор, как пожертвовали то немногое, что имели, преподобному такому-то.
5. Пациент может заметить, что те конкретные убеждения, которых он придерживается, не имеют отношения к доказательствам, но кажутся сильно связанными с эпидемиологией. Почему, может он спросить себя, я придерживаюсь этого, а не того набора убеждений? Потому ли, что я изучил все веры мира и выбрал ту из них, положения которой казались самыми убедительными? Почти наверняка нет. Если вы верующий, то статистически ничтожна вероятность того, что ваша вера отличается от веры ваших родителей и дедушек и бабушек. Не приходится сомневаться, что величественные соборы, волнующая музыка, трогательные истории и притчи тоже играют какую-то роль. Но намного более важной переменной, определяющей вашу религию, будет случайный факт вашего рождения. Убеждения, в которые вы так пылко верите, были бы совершенно другими и во многом противоречили бы нынешним, доведись вам родиться где-то в другом месте. Это эпидемиология, а не доказательства.
