Михаил Жутиков - Проклятие прогресса: благие намерения и дорога в ад
А покуда бедная дичь снов Веры Павловны, своим чередом, обваливается на детские головенки – и вот он, еще один выстрел 25-летнего: 4 апреля 1866 года у Летнего сада выпаливает в белый свет ишутинец, бывший студент Дмитрий Каракозов. Прохожий картузник из мужиков, Осип Комиссаров отбил руку с револьвером и тем помешал попасть в царя. До этого на русских царей не покушалась чернь.
Закрытие «Современника», «Петербург, за ним Москва… находятся чуть не на осадном положении… никто не уверен, что завтра не подпадет под страшный Муравьевский суд за какое-нибудь слово, сказанное много лет тому назад…» («Колокол», 15 июля 1866 г.)
Пускай «коммуны» Вас. Слепцова и «швейные мастерские» Н.Ишутина свелись, как и следует, к борделям – теперь там ищут и находят «нигилизм». «В несколько лет было уничтожено все, что еще носило на себе либерализм первых лет царствования» (С.М.Степняк-Кравчинский). Каракозов, своим чередом, повешен…
А между тем здравствуют и трудятся величайшие писатели, мыслители России – Тютчев, Тургенев, Достоевский, Некрасов, Островский, Гончаров, Толстой, Герцен, Лесков, крупнейшие музыканты и живописцы, академики и профессора философии, богословия, истории, права… Отчего не переменяется воздух? Переменяется даже к худшему – пореформенному обществу открылись пути к обогащению, и несправедливость возросла! (Народ-кормилец, как обычно, побоку).
Но словно бы та благородная часть души русского народа, которая была поражена, подорвана, убита в нем и тем подавлена во времени – потеряв, говоря по-шахматному, «темп», – теперь тлеет под «объективностью» раннего капитализма, видя не «прогрессивную» его теоретическую суть, а реальное финансовое жульничество, железнодорожные концессии, грабеж и жажду обогащения – и словно бы это великое презрение этой лучшей части души к духовной черни порождает Перовских и Генераловых, оставляющих обеспеченных родителей и выбирающих смерть, – дело революции начинает оказываться даже и перспективным и выгодным, так что к нему примыкают уже и шкурники, чующие ветер, – с другой стороны, ему начинают сочувствовать и помогать даже капиталисты! – а притом, заметим, этого же самого капиталистического «прогресса» не желают не одни народовольцы, но одинаково с ними те же Достоевский и Толстой, Герцен и Писемский, а позднее Мамин-Сибиряк, Горький, Короленко – люди немыслимо различные, – не приемля его на протяжении полувека, и его же, капиталистический «прогресс», столь же сходно желают тогда и позднее воры всех мастей…
Свертывает с дороги естествоиспытателя потерянный для ученого мира бывший камер-паж его императорского величества князь П.А.Кропоткин, слетает с какого-то упора политическая досада Герцена: «Колокол» выдвигает послереформенный лозунг «Земли и воли» (первой; с этим именем будет и вторая)…
И все из-за бабочки? Полноте: что тут могла переменить жизнь или смерть сочинителя? В своем ли мы уме? В «объективном»-то развитии, в «неизбежном-то» прогрессе? Мертвая бабочка – и такие последствия!
И грянул гром. Глупые сны и бестолковые речи Веры Павловны – будучи вместо осмеяния непомерно, не по вине наказаны, обретают ореол жертвенности и торят дорогу уже как доказанность на вечные времена. Быть может, единого слова его насмешки, оброненного вскользь, достало бы, чтобы погубить репутацию этого «романа» навеки! – а тем самым спасти автора и за ним еще многих от наказания чрезмерного, нелепого, – но авторитета всех вместе других недостает. Недостает авторитета абсолютного, непререкаемого, трагически равны оказались силы!
Недостало авторитета его в поворотное время!
Доставшаяся в наследство государю Александру Николаевичу Крымская война против трех держав, напрасные жертвы героев Севастополя (и гибель в нем лучших флотоводческих сил, запрет, по Парижскому договору, на держание Черноморского флота) ударили по достоинству россов и укрепили позиции непреклонных ненавистников, антагонистов власти. Роковые неумелости управления, «романовская надменность и запальчивость» (П.А.Кропоткин) – а между тем, выкупные банковские кредиты для обезземеленных крестьян что-то долго не являются, – силы противостояния драматически уравниваются; промедления двора с целью удержать баланс этих страшных сил увеличивают их величину… Скоро, скоро взовьется над шквалом, неистово крича, впечатлительная, пугливая птица, воспетая Горьким!
Настанет год, России черный год,
Когда царей корона упадет…
Между писателями вообще идет какая-то свара…
6
Правительство в России – непременно… недруг народа – отчего так? Понятно, «единения» в точном смысле нигде не бывало и не нужно, бывает и нужно даже не равновесие сил, а «равновесие движения» – но для того потребна устойчивость не статическая, а обеспеченная движением. Коли половина русских сил действует на поворот вспять, а другая тянет на срыв с дороги, по самой дороге кой-как тянет одна инерция. Результат известен: лебедь, рак и щука – не отвлеченные фантазии Крылова. Щука – это чиновничество, рак – добротная старина; молодые начинания рвутся в облака, не соизмеряясь с возом. Всем троим обидно: силы уходят, хочется жить! Тем временем Россию одурачивают внешние «союзники», обгоняют по вооружениям… Жить некогда. То, что не разрешается добром и трудом, разрешится все равно – только разрешится как трагедия.
«Если бы чиновники в России не брали взяток, жизнь в России была бы невозможна» (А.И.Герцен). Она и организуется ими таковой – при всякой структуре: это Печорины могут деньгами сорить – в Персии можно и без денег помирать, – а чиновнику семью кормить, ему без взятки погибель.
Главная власть в России – чиновничество, а главная фактически исполняемая программа – его корыстный произвол (таков на деле почти единственный итог петровской «европеизации», – с прибавкой, разве, курения табака). Ненависть к нему тлеет и копится в народном организме вроде радиации. Но и самые назревшие перевороты, хоть и провоцируются благородными теоретиками «либерте-эгалите», возглавляются устремленными циниками, а используются во благо негодяями. Революция в нравственном отношении – всегда только переворот… скажем, навоза, свежим кверху. Это отлично различал во многих частностях Ф.М.Достоевский, поминал между делом как само собой ясное Л.Н.Толстой; но воинствующей низости не с руки откликаться подобной правде. Публика же ни в какой части света не воспринимает увещевания живых пророков – да еще не прямые, художественные…
В «Записках из подполья» (1864) – первой вещи настоящего Достоевского – социализм («хрустальный дворец», по терминологии героя) уже прямо отвергнут с полным видением несостоятельности всей идеи. Отвергнут не кем-нибудь, а поклонником Сен-Симона и Фурье (отметим, что сам изобретатель строя Томас Мор именует труд свой: «Остров Утопия». Вдумаемся: остров! Напяливать же ОСТРОВ на всю Россию – это бараний лоб надо иметь). Но видеть все это, повторим, не с руки будущим вождям будущей бузы. Бесы все активнее, все разнообразнее, все красочней и пестрее (ишутинец В.Федосеев брался отравить собственного отца, чтобы деньги, полученные в наследство, передать «организации»). Тронулась с горы Великая Деградация социалистической идеи по уклону Т.Мор – Чернышевский – Плеханов – Ульянов (где-то в дальнем зеркале, наподобие булгаковского Варенухи, проплывает окончательный Хрущев). Тронулась по уклону – но с переходом к исполнению практическому, с ее (идеи) по ходу всевозможными упрощениями и вместе, с новыми изощрениями (народ, опять же, побоку), со всеми вывертами, далеко превзошедшими мрачную фантазию Федора Михайловича, – положившего жизнь свою, чтоб от того исполнения предостеречь.
Месяца не дожил он до воплощения уже первого акта своего предвидения – цареубийства 1 марта 1881 года, и вот она, сжатая хроника «демократического» царствования: 1856 – возврат из ссылки декабристов, 1861 – «освобождение» (с отсрочкой на два года) крестьян, 4 апреля1866 – выстрел Каракозова (повешен 3 сентября), 1871 – процесс нечаевцев (сам Нечаев изловлен в Цюрихе и выдан России 14 августа 1872 г., приговорен к 20 годам каторги, умер в 1882 г.), 4 августа 1878 на Невском проспекте, днем, зарезан Сергеем Кравчинским начальник III отделения Н.В.Мезенцев, 2 апреля 1879 – покушение на царя по приговору «Земли и воли» (уже второй) террориста Александра Соловьева (промахнулся при близкой встрече с царем, но продолжал стрелять – его державный тезка побежал к подъезду дворца не по прямой, а зигзагами и тем спасся; Соловьев повешен 28 мая), 19 ноября 1879 новое неудавшееся покушение (по приговору уже «Народной воли») – взрыв царского поезда (по ошибке свитского, шедшего вторым) Андреем Желябовым; 5 февраля 1880 взрыв бомбы «столяра» Степана Халтурина в Зимнем дворце; 1 марта 1881 – непреклонная Софья Перовская прерывает-таки реформы, обрывая демократу-царю ноги с частью живота: бомба Николая Рысакова ранила черкесов конвоя, и Александр счел нужным выйти, чтобы ободрить их; Игнатий Гриневицкий швырнул бомбу между собой и царем так, чтобы убить и себя, и царя; оба были смертельно ранены. Освободитель лежал на снегу, и кадеты, возвращавшиеся с парада в Манеже, перенесли его в сани и покрыли кадетской шинелью, а обнаженную голову кадетской фуражкой. Третий террорист (Тимофей Михайлов, юноша из крестьян, повешен со всеми выжившими, в составе пятерых террористов – советская историография редко жалует его именем) с бомбой, завернутой в бумагу под мышкой, бросился вместе с кадетами помогать царю… безотчетное, человечье вытеснило «идею», увидав исполнение!! Александр еще жив, впереди целый час мучений… Он назначил на четверг рассмотрение в Совете министров проекта представительского собрания земств и городов; 1 марта было воскресенье. «Я решился созвать собрание именитых людей», – только что сообщил он кузине, великой княжне Екатерине Михайловне (П.А.Кропоткин. Записки революционера. М., 1988). Собрание перенесут на четверть века; к тому времени в России окрепнут боевые партии.
