Мария Котова - В лабиринтах романа-загадки: Комментарий к роману В. П. Катаева «Алмазный мой венец»
— Сережа! Я тебя привел в этот дом, а ты так позорно ведешь себя перед хозяйкой. Я должен дать тебе пощечину.
Есенин принял это как программу-минимум. Он снял пиджак и встал в позу боксера. Но беллетрист был сильнее его и меньше захмелел. Он сшиб Есенина с ног, и они клубком покатились по комнате. Злополучная скатерть, задетая ими, слетела на пол со всей посудой. Испуганная женщина, не зная, чем это кончится, так как дрались с ожесточением, подняла крик и, полунадорвавшись, заставила их все-таки прекратить катанье по полу. Есенин даже успокаивал ее, говоря:
— Это ничего! Это мы боксом дрались честно!
Жена была испугана и возмущена; она потребовала, чтобы они сейчас же ушли. Они и ушли, сказав, что будут дожидаться на лестнице» (Там же. С. 189–190).
360. В дверях появилась русская белокурая красавица несколько харьковского типа. — «До первой мировой войны наша семья жила в Харькове» (Асеева К. М. // Об Асееве. С. 12). Ср. с портретом Ксении Асеевой из мемуаров О. Петровской: «…юная золотоволосая музыкантша, любительница стихов <…> ее эмалевые глаза, тоненькая фигурка, высокие каблуки» (Там же. С. 53).
361. Это было временное жилище недавно вернувшегося в Москву с Дальнего Востока соратника. — Очередная неточность К. (если учесть, что этот эпизод разворачивается в 1925 г.). С Дальнего Востока в Москву Асеевы выехали 28 января 1922 г.
362. …все в этой единственной просторной комнате приятно поражало чистотой и порядком. — «Асеев Н. Н. — живет с женой в темной сырой комнате. Над комнатой детский сад, вследствие чего исключается почти всякая возможность работать» (Литературная газета. 1929. 26 августа. С. 3).
363. Не следует забывать, что соратник и мулат были близкими друзьями и оба начинали в «Центрифуге» С. Боброва. — Ср. в мемуарах И. В. Грузинова: «Есенин нападал на существующие литературные группировки — символистов, футуристов и в особенности на „Центрифугу“» (Грузинов И. В. // О Есенине. Т. 1. С. 368).
364. Лада в ужасе бросилась к окну, распахнула его в черную бездну неба и закричала, простирая лебедино-белые руки:
— Спасите! Помогите! Милиция!
Но кто мог услышать ее слабые вопли, несущиеся с поднебесной высоты седьмого этажа! — Издевательски воспроизводится ситуация плача Ярославны из «Слова о полку Игореве».
365. …я был уверен, что нашей дружбе конец, и это было мне горько. А также я понимал, что дом соратника для меня закрыт навсегда.
Однако через два дня утром ко мне в комнату вошел тихий, лажовый и трезвый королевич. Он обнял меня, поцеловал и грустно сказал:
— А меня еще потом били маляры. — Не вполне удавшаяся попытка дезавуировать следующий фрагмент новеллы «Три встречи с Есениным», где поэт в пьяном покаянном бреду рассказывает Н. Асееву: «…маляры. Они подговорены. Их Н. подговорил меня побить. Ты не знаешь. Как мы вышли от тебя — жена твоя осердилась, ну, а нам же нужно было докончить: мы же ведь честно дрались — боксом. Вот мы и зашли туда, где был ремонт. Я бы его побил, но он подговорил маляров, они на меня навалились, все пальто в краску испортили, новое пальто, заграничное» (Асеев Н. Н. // Сергей Александрович Есенин. Воспоминания. М.-Л., 1926. С. 192).
366. Конечно, никаких маляров не было. Все это он выдумал. Маляры — это была какая-то реминисценция из «Преступления и наказания». Убийство, кровь, лестничная клетка, Раскольников…
Королевич обожал Достоевского. — Ср. с репликой поэта, приводимой в мемуарах В. И. Эрлиха: «— Интересно… Как вы думаете? Кто у нас в России все-таки лучший прозаик? Я так думаю, что Достоевский! Впрочем, нет! Может быть, и Гоголь. Сам я предпочитаю Гоголя» (Эрлих В. // О Есенине. Т. 2. С. 341).
367. Таинственно улыбаясь, он сказал мне полушепотом, что меня ждет нечаянная радость. — Аллюзия не столько на название одной из икон Богоматери, сколько на заглавие сборника Ал. Блока «Нечаянная радость» (1907).
368. После этого он как некое величайшее открытие сообщил мне, что он недавно перечитывал «Мертвые души» и понял, что Гоголь гений.
— Ты понимаешь, что он там написал? Он написал, что в дождливой темноте России дороги расползлись, как раки. Ты понимаешь, что так сказать мог только гений! Перед Гоголем надо стать на колени. Дороги расползлись, как раки! — «…дороги расползались во все стороны, как пойманные раки, когда их высыпят из мешка» (Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. Т. 6. Л., 1951. С. 60).
369. Я не захотел уступить ему первенство открытия, что Гоголь гений, и напомнил, что у Гоголя есть «природа как бы спала с открытыми глазами» и также «графинчик, покрытый пылью, как бы в фуфайке» в чулане Плюшкина, похожего на бабу. — «Леса, луга, небо, долины — все, казалось, как будто спало с открытыми глазами» (Гоголь Н. В. Вий // Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. Т. 2. Л., 1937. С. 186); «Чичиков увидел в руках его графинчик, который был весь в пыли, как в фуфайке» (Гоголь Н. В. Мертвые души // Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. Т. 6. С. 125).
370. В этот миг раздался звонок и в дверях появился соратник. Это и был приятный сюрприз, обещанный мне королевичем. Оказывается, королевич уже успел где-то встретиться с соратником, извиниться за скандал, учиненный на седьмом этаже, и назначил ему свидание у меня, с тем чтобы прочитать нам еще никому не читанную новую поэму, только что законченную. — История примирения Асеева и Есенина (безо всякого участия «беллетриста») изложена в новелле так. Есенин просит: «— Я должен к тебе приехать извиниться. Я так опозорил себя перед твоей женой» (Там же. С. 190). «Я ответил ему, что лучше бы не приезжать извиняться, так как дело ведь кончится опять скандалом» (Там же. С. 191).
371. Соратник, крупный поэт, был, кажется, единственным из всех лефов признававшим меня. Он настолько верил в меня как в поэта, что даже сердился, когда я брался за прозу. — В мемуарах о В. Маяковском Н. Асеев упоминает «Валентина Катаева, печатавшего в „Лефе“ свои стихи, которые он потом превратил в прозу» (Асеев Н. Н. Родословная поэзии. Статьи. Воспоминания. Письма. М., 1990. С. 341).
372. …его дружба со мною имела скорее характер покровительства, что еще Пушкин назвал «иль покровительства позор». — В ст-нии «Дружба» (1825).
373. Самое удивительное, что я никак не могу написать его словесный портрет. Ни одной заметной черточки. Не за что зацепиться: ну в приличном осеннем пальто, ну с бритым, несколько старообразным сероватым лицом, ну, может быть, советский служащий среднего ранга, кто угодно, но только не поэт, а между тем все-таки что-то возвышенное, интеллигентное замечалось во всей его повадке. А так — ни одной заметной черты: рост средний, глаза никакие, нос обыкновенный, рот обыкновенный, подбородок обыкновенный. Даже странно, что он был соратником Командора, одним из вождей Левого фронта. Ну, словом, не могу его описать. — Ср. с портретом Н. Асеева в мемуарах П. В. Незнамова: «…он — подтянутый и стройный, какой-то пепельно-светлый, потому что рано поседевший, — шел своей летящей походкой» (Незнамов П. В. // О Маяковском. С. 358). Ср. также у Ю. Олеши: «Одно из первых посещений пивной у меня связано с воспоминанием об Асееве <…> Асеев, тогда, разумеется, молодой, но с тем же серым лицом, все предлагал заказать целый ящик пива. Причем не ради того, чтобы побольше выпить, а только из желания позабавиться — тащат ящик, ставят у ног. Незримо присутствует в этом воспоминании Катаев» (Олеша 2001. С. 192).
374. Помнится, в то утро королевич привел с собой какого-то полудеревенского паренька, доморощенного стихотворца, одного из своих многочисленных поклонников-приживал, страстно в него влюбленных. — По-видимому, речь идет о Якове Петровиче Овчаренко (псевд.: Иван Приблудный) (1905–1937, репрессирован). Ср. в мемуарах С. Д. Спасского о С. Есенине: «Он сидит в „Стойле Пегаса“, вокруг сторонники, подражатели. Какой-нибудь Ваня Приблудный, которому кажется, что так легок есенинский путь» (Спасский С. Д. // С. А. Есенин. Материалы к биографии. М., 1992. С. 203) и у А. Б. Мариенгофа: «Как-то, не дочитав стихотворения, он схватил со стола тяжелую пивную кружку и опустил ее на голову Ивана Приблудного — своего верного Лепорелло. Повод был настолько мал, что даже не остался в памяти» (Мариенгоф А. Б. Роман без вранья. Циники. Мой век, моя молодость… М., 1988. С. 49).
375. Королевич подошел ко мне, обнял и со слезами на глазах сказал с непередаваемой болью в голосе, почти шепотом:
