Мария Котова - В лабиринтах романа-загадки: Комментарий к роману В. П. Катаева «Алмазный мой венец»
350. В Харькове после смерти Блока, после исчезновения Гумилева, после поволжского голода мы настолько сблизились с колченогим, что часто проводили с ним ночи напролет, пили вино, читая друг другу стихи, — ключик, дружочек и я, еще не отдавая себе отчета, чем все это может кончиться. — К эвфемизму «исчезновение» К. прибегнул, чтобы избежать слова «расстрел» (Н. С. Гумилев был казнен большевиками по сфабрикованному обвинению 25.8.1921 г.).
351. И вот я уже стою в тесной редакционной комнате «Красной нови» в Кривоколенном переулке и смотрю на стычку королевича и мулата <…> мулат — по ходячему выражению тех лет, похожий одновременно и на араба и на его лошадь. — К. слегка перевирает формулу из очерка Марины Цветаевой «Световой ливень» (1922): «Внешнее осуществление Пастернака прекрасно: что-то в лице зараз и от араба и от его коня» (Цветаева М. И. Собр. соч.: в 7-ми тт. Т. 4. М., 1994. С. 212).
352. Что между ними произошло?
Так я до сих пор и не знаю. В своих воспоминаниях мулат, кажется, упомянул о своих отношениях с королевичем и сказал, что эти отношения были крайне неровными: то они дружески сближались, то вдруг ненавидели друг друга, доходя до драки. — «То, обливаясь слезами, мы клялись друг другу в верности, то завязывали драки до крови, и нас силою разнимали и растаскивали посторонние» (Пастернак Б. Л. Люди и положения // Пастернак. С. 457). То столкновение, которое изображено в комментируемом фрагменте «АМВ», произошло после того, как Б. Пастернак, грубо оскорбленный репликой С. Есенина, дал ему пощечину.
353. Не знаю, как мулат, но королевич всегда ненавидел мулата и никогда с ним не сближался, по крайней мере при мне. — Из письма Б. Л. Пастернака к Г. Ф. Устинову от 24.1.1926 г.: «Мы с Есениным далеки. Он меня не любил и этого не скрывал» (Сергей Есенин в стихах и жизни. Письма. Документы. М., 1995. С. 391). См. также в мемуарах А. К. Гладкова: «За две недели до смерти С. Есенина Н. Асеев разговаривал с ним о призвании поэта и о многом другом. Есенин защищал право поэта на писание ширпотребной лирики романсного типа. Асеев записал слова Есенина: „Никто тебя знать не будет, если не писать лирики: на фунт помолу нужен пуд навозу — вот что нужно. А без славы ничего не будет, хоть ты пополам разорвись — тебя не услышат. Так вот Пастернаком и проживешь!..“» (Гладков А. К. Встречи с Пастернаком. М., 2002. С. 227–228).
354. …а королевич, из которого еще не вполне выветрился хмель, загнал меня в угол и вдруг неожиданно стал просить помирить его с Командором. — Ср. в пастернаковской «Охранной грамоте» фрагмент, соседствующий с тем, который К. цитировал в «АМВ» страницей выше: «Есенин в период недовольства имажинизмом просил меня помирить и свести его с Маяковским, полагая, что я наиболее подхожу для этой цели» (Пастернак. С. 457).
355. — Послушай, друг, — говорил он умоляющим, нежным, почти ребячьим голосом. — Ну что тебе стоит? Ты же с ним хорошо знаком. Он тебя печатает в своем «Лефе». — В 4 номере за 1924 г., где было помещено ст-ние К. «Война».
356. …он меня тоже любит, только не хочет признаться там у себя, в Водопьяном переулке, стесняется своих футуристов, лефов или как их там — комфутов, пропади они пропадом. — Ср. в мемуарах Л. Ю. Брик: «При жизни Есенина Маяковский полемизировал с ним, но они знали друг другу цену. Не высказывали же свое хорошее отношение — из принципиальных соображений. Есенин переносил свое признание на меня и при встречах называл меня „Беатрисочкой“, тем самым приравнивая Маяковского к Данте» (Брик Л. Ю. // О Маяковском. С. 352). Ср., однако, с эпиграммой на Осипа Брика, которая обычно приписывается С. Есенину: «Вы думаете, кто такой Ося Брик? // Исследователь русского языка? // А на самом-то деле он шпик // И следователь ВЧК».
357. Я был смущен и стал объяснять, что я вовсе не в таких близких отношениях с Командором, чтобы приводить в Водопьяный переулок незваных гостей, что меня там самого недолюбливают и еще, чего доброго, дадут по шее. — Иллюстрацией к этому суждению могут послужить, например, следующие строки из загадочного, но весьма красноречивого письма Л. Ю. Брик к В. Маяковскому от 31.7.1929 г. из Москвы в Ялту: «Володик, очень тебя прошу не встречаться с Катаевым. У меня есть на это серьезные причины. Я встретила его в Модпике <Московском обществе драматических писателей и композиторов. — Коммент.>, он едет в Крым и спрашивал твой адрес. Еще раз прошу — не встречайся с Катаевым <подчеркнуто[45] Л. Ю. Брик. — Коммент.>» (Любовь. С. 184).
358. Королевич льстиво и в то же время издевательски заглядывал мне в лицо своими все еще хмельными глазами и поцеловал меня в губы. — Как скоро станет ясно — поцелуем Иуды.
359. — Тогда ладно, — сказал королевич, — не хочешь вести меня к Командору, так веди меня к его соратнику, а уж он меня наверняка подружит с самим. Соратник у него первый друг. А соратник тебя любит, я знаю, ты с ним дружишь, он считает тебя хорошим поэтом <…> В дверях появилась русская белокурая красавица несколько харьковского типа <…>
Это было временное жилище недавно вернувшегося в Москву с Дальнего Востока соратника <…> все в этой единственной просторной комнате приятно поражало чистотой и порядком <…>
— Какими судьбами! — воскликнула хозяйка и назвала королевича уменьшительным именем.
Он не без галантности поцеловал ее ручку и назвал ее на «ты».
Я был неприятно удивлен.
Оказывается, они были уже давным-давно знакомы и принадлежали еще к дореволюционной элите, к одному и тому же клану тогда начинающих, но уже известных столичных поэтов.
В таком случае при чем здесь я, приезжий провинциал, и для какого дьявола королевичу понадобилось, чтобы я ввел его в дом, куда он мог в любое время прийти сам по себе?
По-видимому, королевич был не вполне уверен, что его примут. Наверное, когда-то он уже успел наскандалить и поссориться с соратником.
Не следует забывать, что соратник и мулат были близкими друзьями и оба начинали в «Центрифуге» С. Боброва <…>
— А где же Коля? — спросил королевич.
— Его нет дома, но он скоро должен вернуться. Я его жду к чаю.
Королевич нахмурился: ему нужен был соратник сию же минуту <…>
Лицо королевича делалось все нежнее и нежнее. Его глаза стали светиться опасной, слишком яркой синевой. На щечках вспыхнул девичий румянец. Зубы стиснулись. Он томно вздохнул, потянув носом, и капризно сказал:
— Беда хочется вытереть нос, да забыл дома носовой платок.
— Ах, дорогой, возьми мой.
Лада взяла из стопки стираного белья и подала королевичу с обаятельнейшей улыбкой воздушный, кружевной платочек <…>
— О нет! — почти пропел он ненатурально восторженным голосом. — Таким платочком достойны вытирать носики только русалки, а для простых смертных он не подходит.
Его голубые глаза остановились на белоснежной скатерти, и я понял, что сейчас произойдет нечто непоправимое. К сожалению, оно произошло.
Я взорвался.
— Послушай, — сказал я, — я тебя привел в этот дом, и я должен ответить за твое свинское поведение. Сию минуту извинись перед хозяйкой — и мы уходим.
— Я? — с непередаваемым презрением воскликнул он. — Чтобы я извинялся?
— Тогда я тебе набью морду, — сказал я.
— Ты? Мне? Набьешь? — с еще большим презрением уже не сказал, а как-то гнусно пропел, провыл с иностранным акцентом королевич.
Я бросился на него, и, разбрасывая все вокруг, мы стали драться как мальчишки <…> Мы с королевичем вцепились друг в друга, вылетели за дверь и покатились вниз по лестнице. — Весь этот эпизод, по-видимому, представляет собой пересказ мемуарной новеллы Николая Асеева «Три встречи с Есениным», приспособленный для собственных целей К. Характерен выбор источника для пересказа — свою новеллу Асеев напечатал единственный раз, в 1926 г. Сначала поэт сообщает, что они с женой, Ксенией Асеевой, познакомились с Есениным зимой 1924 г.: «Он говорил, что любит Маяковского <…> Я шутя предложил ему вступить в „Леф“» (Асеев Н. Н. Три встречи с Есениным // Сергей Александрович Есенин. Воспоминания. М.-Л., 1926. С. 184). «Затем я увидел Есенина в редакции „Красной нови“. Он сидел в кабинете А. К. Воронского совершенно пьяный, опухший и опустившийся <…> Голос звучал сипло и прерывисто. Он читал „Черного человека“» (Там же. С. 186). Затем Асеев рассказывает о той своей встрече с Есениным, которая описана в «АМВ»: «Однажды в последних числах октября 1925 г. мне пришлось вернуться домой довольно поздно. Живу я на девятом этаже, ход ко мне по неосвещенной лестнице. Здоровье жены, долго перед тем лечившейся, которое за последнее время пошло на поправку, явно ухудшилось. Она рассказала мне. Днем, в мое отсутствие, забрались ко мне наверх двое посетителей: С. А. Есенин и один беллетрист <по всей вероятности, — К., хотя доказательством этому может послужить только „АМВ“. — Коммент.>. Пришел Есенин ко мне в первый раз в жизни. Стали ждать меня. Есенин забыл о знакомстве с женой в „Стойле Пегаса“. Сидел теперь тихий, даже немного застенчивый, по словам жены. Говорили о стихах. Есенин очень долго доказывал, что он мастер первоклассный, что технику он знает не хуже меня с Маяковским <…> Сидел он, ожидая меня, часа четыре. И переговорив все, о чем можно придумать при малом знакомстве с человеком, попросил разрешения сбегать за бутылкой вина. Вино было белое, некрепкое. И только Есенин выпил — начался кавардак. Поводом послужил носовой платок. У Есенину не оказалось, он попросил одолжить ему. Жена предложила ему свой маленький шелковый платок. Есенин поглядел на него с возмущением, положил в боковой карман и начал сморкаться в скатерть. Тогда „за честь скатерти“ нашел нужным вступиться пришедший с ним беллетрист. Он сказал ему:
