Александра Матвеева - Геополитическая концепция истории России П. Н. Савицкого
Получалось, что геополитически обусловленная традиция оказывалась определяющей в практике любого государства месторазвития. Под его влиянием, воздействием органически присущей ему «идеи и факта этатизма», коммунисты, по мнению Савицкого, забыли свое теоретическое отрицание государства и стали превозносить государственное хозяйство, как «последовательно социалистический сектор»[708]. В представлении евразийского лидера первая «пятилетка» имела глубокую «национальную сущность», в связи с чем Савицкий приравнивал ее по значению к «акту о мореплавании» О. Кромвеля[709].
При этом успех «пятилетнего плана развития народного хозяйства» обосновывался не достижениями советского народа и руководства партии, а совпадением его с периодом «подъема» в истории: «Не подъем был создан планом, но самый план стал реальностью потому, что с очевидностью обнаружились признаки подъема»[710]. А подъем, в свою очередь, связывался с реализацией евразийской идеи. В этой связи Савицкий подчеркивал, что «идея, которая движет пятилеткой, есть идея строительства особого мира России-Евразии»[711].
Задача «догнать и перегнать» Запад, высказанная Сталиным на Съезде промышленников в начале 1931 г., по мнению Савицкого, отвечала жизненным потребностям место-развития. Так, в своей работе 1932 г. «Месторазвитие русской промышленности» Савицкий отстаивал необходимость этого курса для выживания страны в условиях натиска «океанического» хозяйства[712].
Как видно, к началу 30-х гг. Петр Николаевич пересмотрел свою старую концепцию, изложенную в работе 1916 г. «Проблема промышленности в хозяйстве имперской России» о необходимости для нормального функционирования Российской экономики равновесия между промышленностью и сельским хозяйством (см. Главу I). В упомянутой книге «Месторазвитие русской промышленности» Савицкий говорил уже о преобладании в российской экономике промышленного сектора над сельскохозяйственным как необходимом пути для достижения самодостаточности мира России-Евразии[713]. В этой связи, по замечанию П. Н. Милюкова, «теория автаркии приводилась в гармонию с марксизмом»[714]. Но совпадение было – именно в практическом аспекте. Савицкий, как ученый, изучающий жизнь Советского Союза не мог не замечать, что основным «разительным и основоположным» результатом исторического развития СССР в течение 20—30-х. гг. являлось то, что «промышленные элементы России оказались сильнее и судьбоноснее земледельческих ее элементов»[715]. Отметим, что Савицкий всегда был против «сентиментального аграризма».
Согласно теории «периодических ритмов» отечественной истории «пятилетка» рассматривалась как воспроизведение на качественно другом уровне промышленного развития XVIII в., времени, по мнению Савицкого, промышленного первенства России, когда она вывозила за границу черного металла больше, чем Англия. Он отмечал, что в этот период нашей стране удалось не только «догнать», но и «перегнать» Европу[716]. В этой связи евразийский теоретик просматривал в основе пятилетки следующую «максимуму»: «Почему не осуществить в ХХ веке того, что было осуществлено в XVIII-ом»[717].
Правда, кое-где, по наблюдению Савицкого, индустриальные традиции месторазвития были прерваны – запустение военного судостроения, прежде всего, производства дредноутов. Итог – СССР стал заказывать линкоры в США, а артиллерию для них – в Дании. Как справедливо отметил Петр Николаевич: «до таких вещей и отдаленно не унижалась предреволюционная Россия»[718].
В исторический «ритм» попала и «сплошная коллективизация», которая опиралась на потребности, близкие по характеру к тем, которые породили в свое время в России поместное землевладение: «Вводя институт этого землевладения, московские цари XVI–XVII веков создавали кадр людей, которым они обеспечивали возможность являться по их зову на военную службу «и людными и оружными. Без наличия крупных сельскохозяйственных производственных единиц Россия в настоящее время (начало 1930-х годов – А. М.) не может быть «оружной»»[719]. Таким образом, коллективизация рассматривалось как продолжение евразийской традиции.
Начала этих «евразийских» преобразований советской власти Петр Николаевич находил в возрождении «тягловых» и «служилых» начал в социальном режиме СССР[720], в сходстве «государевой пашни» XVI–XVII веков с совхозами и колхозами[721]. В этой связи Савицкий даже соглашался с народниками, заявлявшими о традиционности социализма в России. Но при этом, по мнению евразийского теоретика, социализм не ограничивался общиной, а охватывал весь строй русского «служилого» и «тяглового» государства; и вытекал не из свободного самоопределения коллектива, но «из высшего напряжения этатизма»[722].
Как ученый-экономист, Савицкий в условиях 1920—1930-х годов не мог не отметить преимущества колхозного строя перед мелкими хозяйствами. Прежде всего, это возможность применения сложных машин в земледелии, которые могли бы послужить базой для укрепления в нем соответствующих отраслей и «тем самым поставить на достаточную высоту военную технику»[723]. Он объяснял обусловленность господства «обобществленного» способа хозяйствования при Советской власти необходимостью развития индустрии, («колхозы и совхозы создаются для того, чтобы было где применять машины»[724]) как важнейшей предпосылки достижения высокой обороноспособности страны, а значит, и условия ее самодостаточности.
Савицкий подчеркивал, что в условиях начала 30-х годов возврат к сплошному морю мелких крестьянских хозяйств в том виде, как оно существовало в 1928–1929 гг., это значило бы не только нанести существенный удар по возможности чисто экономического преуспевания страны, но и понизить техническую обороноспособность страны, ведь тракторные заводы – основа танкостроения[725]. В этой связи, политика коллективизации признавалась соответствующей геополитическим интересам России-Евразии и оценивалась как исторически адекватная или евразийская: «Не только коммунистическая, но и любая русская власть принуждена будет насаждать крупные государственные сельскохозяйственные предприятия и оказывать покровительство ассоциациям сельскохозяйственных производителей»[726].
Полагая, что «нарастание этатизма ведет к плану», Савицкий являлся горячим сторонником планового начала в экономике, поскольку «только государство в силах охватить все народнохозяйственное целое»[727]. Проблема русского планового хозяйства увязывалась с вопросом национального экономического развития Евразии «так же, как голландский меркантилизм был сопряжен с хозяйственной эволюцией Голландии, французский физиократизм – с ходом экономического развития Франции»[728].
Сталинский план индустриализации признавался геоисторически закономерным. Савицкий считал, что выдвижение на первый план отраслей промышленности, производящих средства потребления, означало бы переход к «депрессии». Но, по мнению Петра Николаевича, убежденного в объективности своей «периодической системы» истории, кризис все равно был неизбежен.
Считая «фактом-пророчеством» это утверждение, он подчеркивал, что «всякий период «подъема», благодаря лихорадочной деятельности ему свойственной, вызывает психологическое утомление в населении и тем подготавливает «жесткий упадок сил», который за ним следует»[729]. Полагалось, что социалистическое ударничество советского народа и «безудержный оптимизм» руководителей государства, нажим на народное потребление, за счет которого шло социалистическое строительство, имеют свои пределы. А значит, рано или поздно, неизбежно придется понизить цены на промизделия, отменить прямые займы, и…подорвать капитальное строительство, приостановив промышленное и сельскохозяйственное переоснащение страны.
Вызванная этими факторами безработица, по логике евразийского экономиста, ознаменует новую «депрессию».
Признаки грядущего экономического апокалипсиса Савицкий «прозревал» в истощении накоплений в советском бюджете, «на что жаловался Сталин в своей речи от 23 июня сего (1931 – А. М.) года»[730]. Причем на протяжении 30-х годов, по оценкам евразийского экономиста, эта тенденция все более усиливалась.
В своих статьях, посвященным анализу социально-экономической и политической жизни СССР периода второй пятилетки, Петр Николаевич, игнорируя факт улучшения условий жизни населения (сокращение числа лишенцев, отмена карточек по хлебу и муке, снижение коммерческих цен и т. д.) вследствие отказа от жестких методов проведения индустриализации, рисовал картины нарастающего системного кризиса. Так, он отмечал, что с 1933 г. ситуация в стране стала ухудшаться, наступил голод, несмотря на превышение урожая по сравнению с предшествующим годом[731].
